Карантин

— Жора, это принципиально?

— Да. Очень.

— Хорошо. Где моя доля?

Дядя Жора передал ему деньги.

— Все путем, — облегченно сказал прапорщик. — Что теперь будем делать?

— Смотри сюда, — Насимов развернул полевую карту. — Здесь на западной стороне Ущелья, как сказал этот Фаттох, легче всего пройти через периметр. Завтра с утра туда пойдет группа из пяти человек. Подбери ребят покрепче и пожилистей. Им там придется по скалам полазать. Надо досконально изучить этот участок. По дороге им надо будет прихватить с собой Фаттоха. Он пойдет с ними. Группу пусть возглавит Губайдуллин. Как там настроение?

— Хорошее. Насколько оно может быть хорошим в этом говне. На каждого пришлось около пяти тысяч зеленых. А если пройдем наружу, еще тысяч по двадцать. Неплохо. Нас наняли за неплохие деньги. А, командир? Мне что-то начинает нравиться быть наемником. Если выживу, постараюсь попасть в иностранный легион. Пропади она пропадом, эта родина.

— А ты здесь родился?

— Ага. Куча родни в столице. Ну, как мысль, командир?

— Какая мысль?

— Ну, насчет, иностранного легиона.

— Давай, попробуем выжить здесь, Жора, — вздохнул Насимов.

* * *

Бури изменил привычному распорядку. Такого с ним прежде не случалось. Но это было объяснимо. События вокруг него выбились из привычного ритма и перестали подчиняться его воле. Единственный сын, единственный наследник, единственный человечек, по отношению к которому он способен был на проявление каких-то чувств, единственный, кто мог вызвать на малоподвижном лице Бури подобие улыбки, беззащитный и слабый, вдруг оказался отрезанным от его опеки и заботы и более того, обречен на гибель.

Невидимые нити взаимных обязательств связывали Бури с очень многими, очень влиятельными людьми. И он, как паук в паутине, сейчас пытался нащупать ту нить, которая, которая могла помочь ему. Проверяя нити, он забирался все выше в чиновничьей иерархии столицы. Но все его усилия были тщетны. Он обращался даже к тем, к кому еще никогда не обращался за помощью, а только держал их в уме на крайний случай. Но и здесь он словно наталкивался на глухую непреодолимую стену. Изо дня в день он созванивался с кем-то, с кем-то встречался, просил, убеждал. Умолял. Бури стремительно терял лицо. Никогда его уста не осквернялись унизительными просьбами. Но все было напрасно. Бури стал терять надежду. Когда ее слабый лучик вдруг пробился сквозь глухую стену.

Военный министр, несмотря на свою относительную молодость и импульсивность, обладал хорошей интуицией. По каким-то неуловимым признакам он начал понимать, что положение его не столь прочно, как ему казалось до сих пор. Он вдруг стал понимать, что злосчастный карантин в далеком Ущелье Трех Кишлаков вполне может стать бесславным завершением его стремительной карьеры. Слишком неоднозначной была эта операция в горах. По трезвому рассуждению именно он был первым кандидатом, той фигурой на шахматной доске, которой можно было бы пожертвовать в первую очередь.

Делая свою карьеру, военный министр был достаточно осмотрителен и сам себе поклялся, когда только занял пост министра, что имя его не будет замешано ни в каких коррупционных скандалах. Военное министерство, не относясь к ведомствам, где крутятся огромные деньги, тем не менее, давало немало возможностей почти безнаказанно отщипывать хорошие кусочки в свою пользу. Но министр сознательно обходил их, имея в виду будущие более значимые посты.

Такая подчеркнутая аскетичность, практически святость на фоне остальных высших чиновников Оркистана, не могла не остаться незамеченной и не вызвать злобных усмешек. Более того, дала повод главному чекисту в присущей грубоватой форме отшутиться на приватный вопрос премьер-министра:

— Неужели совсем не ворует?! Он что девушка нецелованная? Ты же должен это знать.

— Целка — не мой профиль. Этим пусть министр здравоохранения занимается, — сказал чекист.

Но кроме злословия был и другой результат такого самоограничения. Военный министр вдруг словно проснулся и рассудил, что если ему суждено в скором времени уйти на покой, старость у него будет весьма и весьма малообеспеченной. Поэтому проблема Бури вызвала в нем живейший, хотя и сильно законспирированный отклик. В приватной беседе в стопроцентно надежном месте, а именно — на квартире своей юной и наивной любовницы, он намекнул Бури, что готов помочь в его беде. Когда они договорились о деталях и о сумме, Бури в одночасье стал обладателем статуса эксперта по Ущелью Трех Кишлаков, командируемым в распоряжение полковника Лунева для оказания помощи в более надежном блокировании Ущелья.

К слову сказать, военный министр был уверен, что квартира любовницы абсолютно надежна, по той простой причине, что юная особа, удостоенная его внимания, стала любовницей всего пару дней назад. И, надо сказать, его вывод был бы верен, если бы юная особа не была бы работником чекистского ведомства и не старалась бы целенаправленно лечь именно под него. По заданию руководства, конечно.

Поэтому, когда Бури, снабженный соответствующими бумагами и рекомендациями, только собирался отбыть в ставку Лунева, на стол чекиста легла расшифровка приватной беседы военного министра с лицом, давно находящимся в разработке.

* * *

"У меня часто по жизни выпадали периоды, когда было полно времени, чтобы подумать. В первый раз на нары я попал по дурости. Вдвоем с друганом Рашидом по пьяни трахнули в кружок малолетку. А когда прикоцал ее пахан, я его немного порезал. Поэтому срок мне в два раза больший намотали. Рашид — падла — в это время в отрубе валялся. Хотя ему потом хуже пришлось. Я пошел по статье за покушение на убийство, таким на зоне почет и уважение. Рашид сел за малолетку. А за это сами знаете, что бывает. Думаю, его в первый же день на зоне и опустили. Я же попал в колонию строгого режима аж на семь лет.

Говорите: армия — школа жизни для мужчины? Для честного фраера зона — школа жизни. Там ты по-другому начинаешь на жизнь смотреть. Особенно, если у тебя такие наставники, какие были у меня. Из семи лет я отсидел пять. Вышел по амнистии.

Когда вышел с последней отсидки, по наводке из зоны осел в одном городе. Прокрутил там пару дел. Обзавелся парой точек на рынке, других торгашей доил понемногу, крышевал им. Здесь меня нашел младший братишка Фуркат. Взял его в дело. Но братишка у меня вырос гниловатый. Пару раз пытался скрысить на бабках. Пришлось прижать немного. На самом деле немного, а говно как потекло! Но жесткий контроль ему нужен был. Дела мои шли неплохо. Потом началось. Наехал на меня местный гебэшник. Каких-то его родственников я прищемил. Он себя здесь хозяином чувствовал, а тут я. Да еще и обижаю кого-то. Но я парень разводной. Ты мне объясни, что к чему, я, может быть, и отползу. Нет же! Он сходу решил меня раздавить. Ну и ладно. Даже хорошо, что так. Честный фраер с ментом дела не имеет. Пришлось повоевать. Но сила-то за ним. Я уже собирался делать ноги отсюда, когда меня нашел авторитет местный — Марат — и предложил одно дело. Будь все нормально, я бы не согласился. Но меня прижали к стенке, выбора особого не было. А деньги Марат предложил такие, какие я в этом городишке и за десять лет бы не срубил.

Вот поэтому через два дня я с Фуркатом и еще одним пацаном двинулся в своем "жигуленке" в сторону Ущелья. Все сделал по уму. Но когда уже отвалил, на выезде из Ущелья меня попутал милицейский патруль. А Фурик, оказывается, втихую от меня пакет с наркотой где-то зацепил.

Надо было валить ментов и делать ноги, но, как назло, по дороге шла какая-то военная колонна. В общем, повязали нас. С наркотой, с валютой, найденной у меня дома. Был бы один — как-нибудь отмазался. Но Фурик — гнилушка — стал колоться на первом же допросе. В общем, влип по-черному. А когда нашли емкость из-под отравы, нас вообще в чека передали.

Допрашивал меня сам начальник чека области. Пришлось колоться. Мне, так или иначе, вышак ломился. Как ни крути. На какое-то время меня оставили в покое. Видимо, не знали, что дальше делать. Но потом, как водится, связались с начальством. Через пару недель, после того, как меня взяли, меня вынули из камеры и поволокли на допрос. Тот, кто меня допрашивал, даже не представился, но я сразу понял — важняк. Большая шишка. Он сразу взял быка за рога.

— Ты — парень битый. За твои геройства тебе полагается вышка. Без вариантов, сам знаешь.

Я это знал. Но было в голосе и в поведении важняка что-то такое, что давало надежду.

— Но всю эту историю вряд ли стоит обнародовать. Слишком дико. Проще всего было бы пристрелить тебя. При попытке к бегству.

Он опять замолчал. Хотел, чтобы я ему помог. Ну, что ж, я парень понятливый.

— Что нужно, начальник?

— Есть одно предложение…

— Начальник, я же знаю, что выхода у меня нет. Давай, излагай.

— Ущелье оцеплено. Благодаря тебе, мы решили, было, что началась какая-то эпидемия, поэтому срочно установили карантин. Народ начал волноваться, ломиться на волю.

— Много положили?

— Да, уж наворотили… О том, что там произошло, никто не должен знать. Там еще остались живые.

— Ну, у вас же есть авиация. Раздолбайте там все.

— Нет гарантий. Военных тоже по некоторым причинам пускать нельзя. В общем, предложение такое: ты и еще до сотни таких же идете в зону и… наводите там порядок.

— И оружие дадите?! — восхитился я.

— Все дадим. Сделаешь, отпущу на все четыре стороны и с деньгами, которые тебе дал Марат. И, вот еще что. Там случайно заблудилась одна рота. Военные — раздолбаи — ошиблись. Они вооружены…

— И, наверно, очень злые?!

— Ну, как, договорились?

— Нет, начальник. Давай сразу — при попытке к бегству.

— Почему?

— Нет гарантий.

— Но и выхода у тебя другого нет. Или веришь мне, или нет.

В общем, мы договорились".

* * *

Пожалуй, впервые за долгое время самоощущение полковника Лунева было вполне удовлетворительным. Он жил в походном лагере и был почти полновластным хозяином в расположении полка, без этих условных напластований, неизбежно возникавших в большом городе. И эта жизнь во временных, по сути, декорациях подходила ему больше всего. Здесь все было построено по правилам военного времени. Он получал приказы, в соответствии с которыми планировал мероприятия. Он командовал своим полком так, как это и должно было быть в условиях, приближенных к боевым. От него зависела жизнь сотен и тысяч людей, он был почти, что богом в расположении своей части и в пределах своей компетенции. Всевышний полкового масштаба. Каждым безоблачным утром, как всегда обещавшим зной и духоту, смягченные, впрочем, горным климатом, он просыпался и бодро начинал свой очередной день, готовый функционировать: отдавать приказы, решать возникшие проблемы и дышать, дышать бодрящим духом боевого распорядка, ранжира и уклада. Здесь положительно все нравилось Луневу — от умывания в горном ручье и пахнущего дымком завтрака из походной кухни, до лицезрения собственных солдат в боевых порядках — окопах и траншеях по периметру карантинной зоны. Собственно, само слово "периметр" настолько соответствовало его характеру, что даже произнесение его вслух дарило почти физическое удовольствие. По большому счету, ему было наплевать на то, что там, внутри этой зоны, очаг опасной эпидемии. Ему было хорошо в этой новой жизни и только мысль о том, что это рано или поздно должно закончиться, слегка портила настроение.