Младшая сестра

Дядя Газанфар

Время от времени приходил к Дадашу тот, о ком вспомнил Юнус, когда зашла речь о приглашении гостей, и кого назвал он дядей Газанфаром.

Газанфар, собственно, не был родичем ни Дадаша, ни Сары и даже не доводился им ни свояком, ни односельчанином. И приходил он на завод не к Дадашу, а к машинисту Филиппову, и Дадаша навещал лишь мимоходом, но Юнус и Баджи почему-то называли его дядей.

Лет пятнадцать назад пришлось Газанфару, подобно Дадашу, покинуть родное селение на северном берегу Апшерона. Случилось Газанфару — тогда еще юноше — увидеть во время сбора налогов, как сельский старшина ударил по лицу его соседа, бедняка Гулама, вступившего со старшиной в пререкания, и как Гулам в ответ ударил оскорбителя мотыгой. Полицейские, сопровождавшие старшину, набросились на бунтаря, а Газанфар кинулся ему на помощь. Вырвать Гулама из рук полицейских не удалось, и он погиб впоследствии где-то в Сибири, в рудниках. А Газанфар, спасаясь от мести старшины, сменил желтый песок родных мест на черную землю нефтепромыслов.

Вскоре, впрочем, эта земля стала ему не менее родной.

Кем только не работал Газанфар на промыслах! чернорабочим, тартальщиком, бурильщиком и, наконец, помощником мастера. Ему повезло: здесь, на промыслах, он сдружился с революционными рабочими и стал посещать один из кружков, какие создавались в ту пору высланными из центральной России русскими революционными социал-демократами. Образ погибшего Гулама не покидал его памяти, и каждое слово, услышанное в кружке, звало к новой борьбе.

Газанфар стал вести подпольную работу среди рабочих, особенно среди выходцев из окрестных селений, с которыми не порывал связи. Он агитировал против царя и власть имущих и распространял на промыслах, по поручению промысловой организации большевиков, ленинскую «Искру». В бурный девятьсот пятый год он организовывал рабочие боевые дружины, и однажды во время демонстрации, неся красное знамя, был настигнут казацкой плеткой и заключен в тюрьму. Выйдя из тюрьмы, Газанфар с еще большей страстью отдался революционной работе и, несмотря на преследования полиции, с избранного пути не сходил.

На этом пути довелось Газанфару увидеть многое, но ничто не оставило в его душе такого следа, как встречи со Сталиным. Незабываемые годы! Разве можно было забыть, как посчастливилось ему, Газанфару, действовать под руководством товарища Кобы во время знаменитой декабрьской забастовки бакинцев, распространяя прокламации, написанные самим Кобой, участвуя в столкновениях с войсками, посланными на подавление бастующих? Разве можно было забыть похороны славного Ханлара, когда по призыву Кобы он, Газанфар, вместе с другими товарищами обходил заводы, чтобы гудками вызвать рабочих на улицу и превратить похоронную процессию в политическую демонстрацию?

Незабываемые дни!..

Роста Газанфар был высокого, чуть пониже Дадаша, но почти вдвое шире его, плечистый, весь из мускулов. Ходил он в кожаных сапогах, в русской косоворотке с расстегнутым воротом, в пиджаке, наброшенном на плечи, в большой косматой папахе. Глаза у него были живые, веселые, губы — раскрытые в приветливой улыбке.

Как оживлялось жилище Дадаша, едва Газанфар переступал его порог!

— Бей! — в знак приветствия подставлял он Баджи свою широкую ладонь.

Баджи ударяла.

— Бей сильней! — смеялся Газанфар. — Иначе не чувствую!

Баджи ударяла сильней.

— Еще сильней! — восклицал Газанфар.

Баджи разбегалась с другого конца комнаты и ударяла изо всех сил. А Газанфар в ответ только смеялся и подзадоривал ее. Выбившись из сил, Баджи хмурилась: нет, ей не справиться с таким, как дядя Газанфар!

Любил Газанфар ловко подбрасывать к потолку детей Дадаша.

Как визжала Баджи, когда, оторвавшись от рук Газанфара, взлетала к потолку и падала, чтоб вновь оказаться в его сильных руках! А Юнус, напротив, казалось, совсем не испытывал страха.

— Я и тебя могу поднять до потолка, если прикажешь! — не раз предлагал Газанфар Дадашу с тайным намерением развлечь больную Сару.

— Да ну тебя! — отмахивался Дадаш. — Позорить хочешь меня при детях?

Но однажды, поняв, куда клонит Газанфар, улыбнулся и ответил:

— А я так думаю, Газанфар, что силенок у тебя на такое дело не хватит!

Газанфар в ответ засучил рукава, бережно взял Дадаша на руки, как ребенка, и поднял на вытянутых руках высоко к потолку. Длинные руки и ноги Дадаша при этом беспомощно болтались в воздухе. Вот была потеха! Давно не оглашалось жилище Дадаша таким громким смехом, как в этот день! Восторженно хлопая в ладоши и пританцовывая, хохотала до упаду Баджи; громко и весело смеялся Юнус, хоть и старался сдержать себя, чтоб не обидеть отца; смеялся под потолком, болтая руками и ногами, сам глава семьи. Озарилось улыбкой даже лицо Сары…

Не всегда, однако, бывал Газанфар таким весельчаком — случалось ему говорить с Дадашем и о серьезных вещах.

— Ты, Дадаш, человек хороший, но только слишком тихий, не можешь за себя постоять, — нередко говаривал Газанфар.

— Меня никто не обижает, — отвечал Дадаш.

— Никто? — усмехался Газанфар, и на веселое его лицо ложилась тень. — А хозяева?

— Хозяева меня уважают, — возражал Дадаш. — Недавно вот приезжал из Петрограда член правления, разговаривал со мной, шутил. Он меня не обижал.

— Значит, еще обидит. Все хозяева на один лад!

— Нет, — упорствовал Дадаш, — Мой хозяин — человек добрый.

— Не может быть, друг Дадаш, добрых хозяев, как не может быть добрых волков!

— Какой же мой хозяин волк? — недоумевал Дадаш и с убеждением в голосе добавлял: — Меня мулла сызмальства учил уважать хозяев и слушаться их.

— Ну и неправильно учил! А я скажу тебе, что любой хозяин хуже волка. Волк зарежет овцу, чтобы не погибнуть с голоду и прокормить волчат, а хозяева сдирают с нас семь шкур ради того, чтобы самим объедаться, в то время как рабочие пухнут с голоду.

— Живем мы, конечно, небогато… — нехотя признавал Дадаш, вспоминая свой скудный хлеб и ветхую одежду. — Но все же… Я, вот видишь, — благодарение хозяину! — живу в фирменной квартире… — И Дадаш удовлетворенным взором обводил грязные стены, закопченный потолок, щелистый пол.

— А как живут твои хозяева, ты видел?

— Незачем мне к ним ходить. Мое дело — держать вахту у ворот. Член правления приказал: посторонних на завод не пропускай!

Спорили Дадаш и Газанфар обычно долго: не так легко было переубедить Дадаша.

— Из одной мы с тобой, Дадаш, местности, можно сказать — земляки, а как не похож ты на наших людей! сказал однажды Газанфар., — Помнишь Мамеда Мамедьярова из селения Маштаги, который ушел работать на промысла в Балаханы? Или Балу Ами Дадашева, тоже маштагинца, который ушел работать в Раманы? Как они борются против хозяев, за рабочий народ! Сколько раз Мамеда арестовывала полиция, а он не прекращает борьбы. Да, наконец, возьми хотя бы меня самого… Нет, Дадаш, человек должен быть сильным, свободным, как ветер или море!

Дадаш развел руками.

— В одном саду растут деревья рядом, и то бывают разные — тутовое, скажем, и грушевое, яблоня и инжир, — промолвил он с застенчивой, смущенной улыбкой, точно винился в том, что не похож на ветер или море.

В другой раз Газанфар сказал:

— Есть у меня, Дадаш, такая книга… Называется «Максим Горький. Рассказы». Так вот, прочел я в этой книге «Песнь о Соколе» — вроде сказки.

И Газанфар стал рассказывать Дадашу содержание «Песни», слегка изменяя ее на свой лад — так, чтобы дошла она до сердца Дадаша.

— Красивая сказка… — задумчиво вымолвил Дадаш, когда Газанфар окончил, и, вздохнув, добавил. Разные есть в мире птицы и звери.

И на лице у него снова появилась застенчивая, смущенная улыбка, точно жалел он о том, что нет у него сильных крыльев за спиной и не может взлететь он высоко в небо, как сокол…

Часто вслушивался Юнус в эти беседы и споры, оторвавшись от книжки или застыв с пером в руке над недописанной страницей. И хотя надлежит сыну во всем соглашаться с отцом, какой-то тайный голос нашептывал Юнусу, что заблуждается его родной отец, Дадаш, а правду видит Газанфар.