Долгое прощание с близким незнакомцем

VI

За столом теперь стало много просторнее. Молчаливый азиат остался соседом слева, зато справа уже никого не было.

— Вам налить? — спросил его Михаил, приблизив к его рюмке горлышко винной бутылки.

— Да, но только водки, — ответил он.

Из комнаты донесся голос Григория Алексеевича, который сказал, что чаще всего виделся с «больным» Глебом, хотя и не добавил к этому, чем тот болел, видимо, в расчете на то, что кто и без этого знает, поймет, о чем речь, а если не знает — так и не будет знать, и репутация Глеба в любом случае не пострадает.

Новую партию уходящих составили сокурсники Глеба и дама из «Молодой гвардии». Михаил решил остаться. Все в жизни Кураева оказалось хуже и сложней, чем он представлял себе раньше.

Оставшихся из коридора позвали в комнату — там уже освободилось достаточно места.

Женщина, которую он про себя назвал журналисткой, предложила ему чай.

— Вам крепкий?

— Да, но не чересчур.

Она было протянула ему чашку, но вдруг пристально всмотрелась в его лицо.

— А как у вас с сердцем? — спросила она.

— Дает о себе, — не договаривая обычной формулы до конца, ответил Михаил.

— Если дает о себе, то лучше что-то одно: либо спиртное, либо чай.

— Хорошо, поступлю, как советуете. — Он отставил чашку и налил вина.

Только здесь, в этой комнате, Михаил заметил, что некоторые гости уже заметно перебрали. Рыжебородый человек не находил себе покоя, то и дело переходя в коридор и обратно. Это был журналист и писатель Юрий Борзов, приятель Глеба еще по Магадану.

Совершенно расклеилась женщина в очках, помогавшая на могиле Вадиму. Язык уже плохо повиновался ей, но она все же решила высказать свое мнение о Глебе Кураеве. Впрочем, начала она с вполне очевидного. Слитная речь ей уже не удавалась, но она упорно выдавливала мысль по частям.

— Андрей Прокофьич, вы извините меня. Я все время готовилась говорить… а теперь все забыла.

— Да нет, Ира, — возразил Андрей Прокофьевич, — вы вполне нормально говорите.

Наконец Ира преодолела какой-то порог внутри себя.

— Вот здесь много говорили о том, каким был Глеб… Это все чепуха… Извините… Меня осуждают… Вадим смотрит на меня… Мы здесь живые, здоровые, а Глеба нет!.. Но мертв не он… Мы мертвы… Я, Вадим… Мне очень жаль, что я не могу объяснить…

— Нет, Ира, вы нам все вполне объяснили, — снова пришел на помощь Андрей Прокофьевич.

В ответ Ира безнадежно махнула рукой.

После ухода старших друзей Глеба и провожающих за столом стало значительно просторней. К Михаилу вдруг подсела довольно крупная молодая женщина с приветливым лицом.

— Вы ведь Михаил Горский? — спросила она.

Он кивнул.

— А я Валя, сестра Люды.

— Значит, это вы были с Глебом в последние минуты жизни?

— Да, я.

— Вы не думали, что он может так быстро скончаться?

— Нет, конечно. Никто такого не ожидал. Жаль что вы с ним не познакомились. Он очень любил вашу трубу.

— Приятно слышать. — Тут много говорили о Глебе и о том, что он на всех производил сильное впечатление. На вас тоже, Валя?

— Да, конечно. И на меня, и на моего мужа Толю, — она показала кивком головы на человека, который на кладбище вместе с Вадимом обихаживал могилу.

— Я не знаю, может, между Людой и Олей сложные отношения, но мне нравится Саша. Симпатичный паренек.

— Никаких сложностей нет, — заверила Валя. Неизвестно, по какой причине, но Михаила это удивило.

— Нет? — сказал он вслух. — Тем лучше. Я ведь раньше ничего об этом не знал.

— Хорошо, что вы пришли, Михаил.

— Рад, что вам это приятно. А сам я здесь многое услышал о Глебе, чего не знал. Вряд ли у меня будет другая, такая возможность.

— А вы приезжайте к нам в Ярославль. Адрес вы ведь уже знаете.

— Знаю, Валя. Спасибо за приглашение. Обещать приехать заранее не стану, но как знать — вдруг приеду. И вы с Людой и Толей заходите к нам с женой. Адрес вы тоже знаете.

— Хорошо. Правда, мы редко бываем в Москве, а когда бываем, то у нас очень много дел. Вы извините. Пойду помогу Люде.

Валя кивнула и отошла. Но он недолго пробыл одиночестве. Рядом с ним на тахту присела женщина, которую он приметил еще на кладбище.

Он полуобернулся к ней.

— Михаил Николаевич, — начала она, и Горский сразу весь обратился во внимание, удивленный ее осведомленности об отчестве. — Я о вас очень давно знаю. Глеб показывал мне ваше первое письмо. Оно к нему пришло очень кстати. Если хотите знать, он даже назвал это восьмым чудом света.

— Неужто так? Без преувеличений?

— Если хотите, я вам расскажу о Глебе Александровиче. Но заранее предупреждаю: вы услышите не то, что слышали до сих пор.

— Как вас зовут?

— Вика.

— Я в любом случае буду вам признателен, о чем бы вы мне ни рассказали.

— Не сейчас.

Несколько озадаченный, он подумал: «Вероятно, поговорим на обратном пути в электричке». На часах было уже около десяти вечера. Время летело незаметно.

Голоса за столом вновь потребовали общего внимания. Просили высказаться Ольгу Александровну.

— С детских лет Глеб остался без матери, — сказал она. — Я была старшей и как могла пыталась заменить ему маму. Потом он стал взрослым, вполне самостоятельным, много побродил по свету, сначала как геолог, потом как писатель. Но всегда он оставался для меня младшим — не то братом, не то сыном, нуждавшимся в защите. Меня очень радовало, когда он приезжал к нам на Кавказ, в мою семью. Мои дети, его племянники, очень любили его, и он горячо их любил. Очень трудно примириться с тем, что его больше нет, и единственное, что мы можем сделать, — это позаботиться о его памяти.

Вот это уже деловой разговор, подумал Михаил.

— И я снова обращаюсь к вам, его друзьям. Надо сделать все возможное, чтобы его книги, сценарии и пьесы увидели свет.

С этими словами Ольга Александровна всем корпусом повернулась к своему соседу — молчаливому среднеазиату, рядом с которым Михаил долгое время простоял в коридоре, и слегка протянула к нему руку.

— В какой стадии дело сейчас, Анвар? — спросила она.

— В республике «добро» мы уже получили, — ответил Анвар. По-русски он говорил очень чисто. — Теперь сценарий надо утвердить в Москве. И я бы начал снимать без промедления.

— Он кто? Кинорежиссер? — тихо спросил Горский у Вики.

Она утвердительно кивнула.

— Так все-таки будет фильм или нет? — неожиданно вызывающе резко спросил чернобородый врач из Магадана.

— Ладно, Миша, отстань, — сказал врачу писатель Борзов.

— Будет, будет, — охотно отозвался Анвар. — Хороших сценариев немного. А тут прочел рассказ, вернее, два… Это же о нас, о жителях Памира! И прямо готовый сценарий.

— Так уж и готовый!

— Ну, его Глеб написал. Я его попросил, как прочел оба рассказа. Я был на всесоюзном семинаре молодых режиссеров здесь неподалеку, в доме творчества. Глеб позвонил, сказал, что приедет. Жаль, конечно, что не удалось снять вместе с Глебом. Но мы на Востоке считаем так — раз так было ему суждено, значит, он здесь всё успел.

Кто-то спросил:

— Вы серьезно?

— Совершенно серьезно, — ответил Анвар.

Горский всмотрелся в лицо Анвара. Оно горело вдохновением. Правда, внесенной в разговор свежей струи хватило ненадолго, и всё пошло куда-то в сторону: Анвар принялся объяснять, что крестьянский труд на Памире — не такой, как в России.

Пора было расходиться. Однако не обошлось без обычной для московских сборищ заминки. Встав из-за стола, все перешли в комнату Глеба. На тахте под шкурой белого медведя расположились Люда, Оля и ее сын. Горский подошел к ним.

Михаил присел рядом с мальчиком.

— Тебе когда-нибудь хотелось путешествовать? — спросил он.

— Хотелось, — тихо сказал Саша.

— Ну, вот тогда тебе, наверное, и понадобится подзорная труба. Ты знаешь, как с ней обращаться?

Саша кивнул.

— Смотри, — продолжил Михаил, вытягивая бленду. — Сейчас передняя наружная трубка выдвинута вперед, на самом деле ею надо пользоваться только тогда, когда смотришь против солнца или если мешает какая-то подсветка. Или если хочешь, чтобы издали не было видно отблеска от стекла объектива.

— Вот видишь, Саня. — назидательно сказала Люда. — Мы, оказывается, не всё знали насчет трубы.

Горский дослал бленду на место и снова спросил:

— А как разбирать трубу, чтобы прочистить стекла или удалить попавшую воду, тебе не показывали?

Саша отрицательно помотал головой.

— Ну, тогда смотри, но только без нужды ее не разбирай. Вот так откручивается трубка с окуляром и оборачивающей системой линз. Их тут четыре, не путай их местами. А вот так отвинчивается объектив. Смотри, его оправа тоже сборная. Ее тоже можно развинтить и протереть оба стекла по отдельности обязательно чистой и мягкой тряпочкой, чем она нежней, тем лучше. Ну, а теперь всё снова соберем. Вот получай.

Он протянул трубу сыну Кураева.

— Глеб собирался послать вам «Северо-восточные полигоны» в издании «Роман-газеты». Вы получили, Михаил? — поинтересовалась Люда.

— Получил, даже с дарственной надписью.

— Ну-у, — протянула Люда. — Это просто небывалый случай! Он терпеть не мог давать автографы. Троепольскому, например, он послал «Полигоны» без автографа. Кстати, Вы ведь собирались показать мне Глебовы письма.

— Да, пожалуйста.

Люда начала читать.

— Хорошие письма, правда? — сказала она, возвратив листки Михаилу. — К нему всегда тянуло людей. Я помню, как сама познакомилась с ним. Это было в коридоре гостиницы на Кавказе. Он просто улыбнулся — и все. Мне было легко-легко. Жизнь без Глеба стала бессмысленной. Единственное, что дает мне силы, — Люда в этом месте потупила глаза, — это что я должна сохранить память о нем. Хочется издать его переписку, а она очень большая. Я вас прошу, когда это понадобиться, дать мне копии этих писем. Вы не против?

— Нет.

— А вы хотели бы взять на память какие-нибудь фотографии Глеба?

— Очень хотел бы. Но тех, которые мне особенно нравятся, на столе нет.

— Это неважно. Покажите, какие вам хочется. Толя отпечатает, а я пришлю. Жаль, что вы не познакомились. Надеюсь, мы будем поддерживать отношения.

— Конечно. Когда будете в Москве — звоните и приходите.

— Лучше уж вы к нам в Ярославль. А то в Москве у нас постоянно дела, всё некогда. А в Ярославле можно будет спокойно поговорить. — Люда слово в слово повторила свою сестру Валю.

— Благодарю. Но твердо не обещаю.

— Тогда пишите, — улыбнулась она.

— Напишу, — пообещал Горский.

Сейчас он чувствовал: их с Людой действительно объединяло желание подольше побыть в мире, созданном Кураевым для себя, для нее и для всех. Или даже в мире, который воздвигался вокруг Глеба силами его близких и знакомых. Да, мир вокруг Кураева продолжал строиться. Для современников он уже больше ничего не мог ни создать, ни поправит, но сорок прожитых им лет все-таки дорогого стоили. Он прочертил новые горизонты и увлек за собой кучу народа.