Золотая бабушка

Голос после такой работы приходится восстанавливать долго, а ещё дольше приходится мириться с количеством синяков. Гости пугаются и бьют актёров как попало и чем попало. На голову может случайно свалиться шкаф, потому что весь реквизит — настоящая рухлядь. И, конечно, «заряжать квест», то есть готовить локации к приходу новых гостей, оказывается часто травматично.

— Они в кабинете, — послышался голос Никиты.

Толик встал с дивана, натянул маску, взял цепь и двинулся в сторону квеста. Над кабинетом сверху была довольно широкая щель. Достаточно встать на стул и из чёрной комнаты сверху подглядывать, что там делают в кабинете. Гости обычно не замечают сталкеров, потому что мало кто догадывается посмотреть на потолок. Толик высунулся из щели и огляделся. Ему повезло. Бугай стоял у нужной стены. Парень приготовил цепь. Толик был хорошим работником, где бы ни работал. И на квесте его любили особенно, потому что он умел выдумать такое, что гости могли наложить в штаны прямо посреди коридора, в чём и был главный смысл этого бизнеса. Но секрет прост. Толик просто был зол на мир, на жизнь, на людей, на самого себя. А ещё у него было слабо с эмпатией. Он был немного социопатом. Парень перекинул цепь и схватил гостя. Цепь перекатилась выше плеч и зажала бугаю горло.

Мужик метался, пытаясь вырваться, но цепь только сильнее сдавливала. Его друзья смотрели на эту картину и не могли пошевелиться. Толик работал механически, пустота в душе. В нём не было упоения и вообще понимания того, что он может задушить человека. Актёр просто продолжал крепко держать цепь. Это сам гость убивал себя.

Когда Толику надоело, он бросил цепь и исчез, бугай плакал, как и остальные гости.

— Ты же чуть не убил его! — воскликнула Анечка, когда увидела напарника в коморке.

Толик ничего не ответил. Да, он душил другого человека почти взаправду. Мог ли убить бугая? Духу бы не хватило. Но промелькнула секунда, когда парень хотел смерти гостя. Вот тогда-то Толик и подумал. Пора завязывать. Всё. Баста. Надо что-то менять, ведь так недалеко и до лечебницы дойти. А укоренилась идея, когда он закончил работу. Выходя из подвала, всегда ощущаешь себя, словно поднялся из ада на землю. Это что действительно был он? Безжалостный робот, способный душить человек, не дрогнув ни единой мускулой на лице? Толику стало противно от самого себя. Он так всерьёз думал о желании целоваться с Анечкой, а у человека, которому причинил реальную боль, даже прощения не попросил. Это был не тот Толик, которого хотел видеть сам Толик.

Дома тоже была напряженная обстановка. Любовь Михална хандрила. Попросила Витасю сыграть одну грустную мелодию. Настроение такое отвратительное, что не получалось и спрятаться под панцирь иронии. Во-первых, сказывалась изменчивая петербургская погода: то солнце, то дождь, то туман. Во-вторых, в старухе вдруг вспыхнул огонь воспоминаний. И этот огонь пожирал изнутри. Она смотрела в окно, а перед глазами проносились забытые картины: вот Пашка Кислый стоит под окном и ждёт её. Такой смешной со своей растрёпанной причёской. От наваждения не избавиться. Расставаться с жизнью печально, но ещё печальнее, когда жизни вообще не было. О горе, горе печальной Любови Михалны.

Мелодии, которая волновала душу старухи, Витася не знал. Любови Михалне приходилось напевать, а парню подбирать аккорды на слух. Толик заинтересовался, он любил сунуть нос в трудную загадку и найти решение. Страдал от комплексов. Да и после плохого дня лучше всего обратиться к любимому делу. И вот ребята уже сидят с двумя гитарами, пытаясь найти то самое: «Тататааа-ааа-татата-тара-ра-ааа».

Старуха не возмущалась и не называла музыкантов дураками, а напротив была очень вежливой. Она напевала мелодию столько раз, сколько её просили, терпеливо ждала. Нельзя творцов отвлекать от работы, нужно время и сосредоточенность. И тут бац! То самое. Любови Михалне не пришлось даже ничего говорить, парни всё поняли сами, когда мелодия наконец зазвучала.

Текст старуха не помнила. Да и разве это было важно? Иногда музыка так плывет, что оказывается выразительнее всяких признаний. Бабулька раскачивалась в кресле и уже совсем тихонько мычала в такт. Гитары сливались воедино. В этом была бардовская красота — нет ничего, только струны двух прекрасных девушек, которых ласкают любимые мужчины. Это была не музыка, а слёзы молодой Любаши, которой стукнули по голове граблями. И так больно… Она всё плачет и плачет, и солёная лужа превращается в океан. Некуда грести, некому утешить.

— Виталик, — вдруг Толик резко остановился, — слышишь?

Друг только молчаливо кивнул и слегка ускорился, после чего немного поигрался с аккордами, и мелодия изменилась, в ней появилось что-то совершенно новое, но пока неуловимое.

— А что если здесь вот так сделать?

— Чаго ты там делать собрался? — возмутилась Любовь Михална.

— Точно! А вот тут снова заунывно.

— Толик, послушай, — Витася наиграл мелодию.

— Просто невероятно!

— Экие дураки. Такую песню испортили, — плюнула Любовь Михална, хотя в душе её появился луч надежды, словно чья-то очень знакомая рука погладила Любашу по голове. Чья-то знакомая…большая рука.

Трое людей сидели в тёмной комнате, по которой лилась долгожданная музыка. Любовь Михална никогда не смотрела на свои руки так, как сейчас. Живые руки. Она подергала пальцами. Надо же, какие они живые. И тонкий луч света осязаемый. Старуха коснулась его и почувствовала форму, цвет и температуру. Она оглянулась на мальчиков. Они так радовались. Играли и улыбались, покачиваясь в такт. Им просто нравилось играть.

Любовь Михална не помнила, как улыбается Иван. Наверное, в молодости у него была такая же широкая улыбка, когда он стукал по своим барабанам. Интересно, почему он бросил? Мать никогда не спрашивала у него об этом.