Золотая бабушка

Глава 7. Как мы жили — не тужили… и чуть не поубивали друг друга

Жить с двумя парнями-холостяками, у которых «беды с башкой», как говорила Любовь Михална, то ещё удовольствие. Старуху раздражало буквально всё. Она уже отвыкла от разбросанных носков и забитой грязной посудой раковины. Ивана она приучила к порядку в младенчестве. Он даже если писался в памперсы, то в определённом месте. Малышу и года не было, а порядки знал. Мать его не била, но так смотрела, что стыдно становилось мгновенно.

А тут взрослые мужики, которые не могут запомнить, что для вещей человечество придумало шкаф, а не кресло. Оно для другого предназначено. Про стульчак можно просто забыть — проще его и вовсе снять, чем постоянно за пацанами опускать. В туалете волновала другая проблема…

— Мать твоя француженка! Втулку кто выкидывать за тобой будет? Старуха Любовь Михална?

— А что такое втулка? — спросил Витася.

Любовь Михална кинула оставшуюся от туалетной бумаги картонку прямо в лицо парня.

— Запомни! То, что сейчас лишило тебя глаза, называется ВТУЛКА.

В сказках или мультиках за волшебными существами тянется магическая пыль или из-под копыт антилопы — золотая дорожка. Так вот за парнями тянулся шлейф из мусора. Толик просто прошёл из кухни в ванную, но за ним гуськом шла вереница разбросанной посуды, вещей, фантиков.

Готовить приходилось на десятерых. Сначала Любовь Михална просто бесилась из-за того, что парни ели ужасную пищу. Завтракали конфетами или намазывали на хлеб ореховую пасту, не обедали вовсе, а ужинали картоном (так Любовь Михална называла чипсы). И с одной стороны, ей не было дело до двух мало знакомых пацанов. Ну, помрут, жизни не повидав. Ей что? Но под ложечкой сосало. И то ли это были установки гражданина СССР, то ли просто человеческое сочувствие. Она-то знала, какими болями плохое питание отразится в старости. Муж от этого страдал, даже плакал, несмотря на то, что во дворе по морде за слёзы били. Перед глазами до сих пор стояло его жёлтое исхудавшее лицо. Любовь Михална целовала холодный лоб Сашки и проклинала весь мир. Молодые дураки думают о сиюминутном удовольствии и забывают, на что обрекают себя и близких в будущем.

Каждое утро все собирались за столом и ели кашу. Толик сначала сильно бунтовал, ругался с Любовью Михалной и пытался ей доказать, что она им не мамка, поэтому не имеет права указывать, что есть. Он обращался за поддержкой к Витасе, но тот только пожимал плечами: «Вкусно». Бабушки умеют варить кашу. Не все, конечно, но Любовь Михална делала это виртуозно, так что протесты Толика быстро закончились.

После завтрака ребята расходились работать. Витася трудился на стройке, и это очень возвышало его в глазах Любови Михалны. Ей вообще Витася был симпатичен — добрый огромный человек, который мало говорит, много ест и закатывает рукава. Толик был его абсолютной противоположностью — очень шабутной, активный, почти не затыкался. Любовь Михална первое время даже не могла поверить, что это тот самый парень в очках, который так одиноко сидел под дождем.

Толик подрабатывал, где придется — озвучивал персонажей малобюджетных фильмов, играл разных страшилок на квестах в реальности и развлекал детишек на днях рождениях. Проще говоря, был творческой массовкой, пользовался своей энергичностью и хорошим голосом, как мог. Да, связки у него были, что надо. Из нелепой шиншиллы в глазах Любови Михалны он превращался в цунами, которое накрывает весь город своей неуемной силой.

Сама же Любовь Михална в обед обычно бродила по городу. С непривычки ноги сильно гудели, но старуха не обращала внимание. А чёрт с ними! Всё равно скоро помирать. Жалеть себя не стала. Однажды дотопала до Морского вокзала на Невской губе, сейчас там сделали общественное пространство. Молодёжи много, все снуют туда-сюда, кушают мороженое и булки, пьют кофе, сидят на газонах. Любовь Михална последовала их примеру: плюхнулась на траву, сняла туфли и устремила взгляд в бесконечную морскую гладь.

Вода имеет удивительное свойство успокаивать мятежную душу. Любовь Михална всегда отмечала, как хорошо ей становилось около водоёмов, она забывала обо всех невзгодах и улыбалась. Петербург, конечно, не самый зеленый город, зато воды тут полон рот. И это была ещё одна причина, почему Любовь Михална так любила культурную столицу. Впрочем, нет. Это не верное утверждение. Любовь Михална была уже достаточно стара, чтобы знать, что нет ничего идеально подходящего тебе: ни места, ни человека. Они друг друга дополняют.

Молодёжь была громкая и веселая, с цветными волосами и татуировками во все руки. Красивые юноши с острыми скулами щёлкали по носу красивых девушек с пухлыми губами. Они выглядели странно для мировоззрения Любови Михалны, словно лесные чудики вышли погулять среди людей. Или же это она попала в сказочный лес где-то на окраине мира? Девочки и мальчики бы сами назвали это: «Крипово». Вот слово, которое сейчас очень подошло бы для ощущений Любови Михалны, но она его не знала.

Новый мир был другой, совершенно не похожий на тот, что старуха видела в свои 18 лет. Теперь тут обосновался Петербург, а старичка Ленинграда можно увидеть только на фасадах. И вот островок счастья, мечта, которая грела душу испарилась, потому что её просто больше не существует. Нет того места, где ей 18 лет, и больше никогда не будет. «Точно застрелюсь», — Любовь Михална спокойно и счастливо выдохнула. Когда она приняла решение убить себя, отношение ко всему стало проще. Больше не нужно ругать загнивающую молодежь. Они пусть как-нибудь сами строят новое общество, а ей уже начхать, Любовь Михална планировала удалиться в темноту и гнить себе в земле.

— Держи, — вдруг послышался чей-то хрипловатый голос. Любовь Михална подняла глаза.

— Снова ты, — вздохнув, сказала она.

— Снова я, — улыбнулся тот.

Постаревший Пашка стоял со своей восемнадцатилетней ухмылкой и протягивал Любови Михалне ванильное мороженое в вафельном рожке. Оно не было похоже на советское: то было кособоким и неуклюжим. А сейчас мороженое делали холёным.

— Странный ты человек, Скульптор, — Любовь Михална приняла мороженое. — Шарф надел летом и мороженое ест. Ни туда ни сюда.

— Мороженое я люблю, а старость мороженое не любит. Вот мы с ней и нашли компромисс, — Скульптор присел рядом и тоже вытянул ноги. — Значит, ты приехала.

— Значит, приехала.

Повисла томящая пауза. Если по правде, то сердце у Пашки колотилось, как бешенное. Он не мог подобрать слов. Что следовало сейчас сказать? Они не виделись столько лет и сейчас хотелось узнать всё о жизни Любы. Ветер был неслаб. Хотелось распустить женщине волосы, чтобы они, как в молодости, забились по его щекам. Раньше это так раздражало. Куда ни глянь — волосы Любы. Он находил их в самых неожиданных местах, где им не положено было лежать. Один длинный волос однажды нашёл залепленным в скульптуре. Как он туда, лазутчик, пробрался? Любины дикие волосы жили своей жизнью и были прекрасны. Но нет… она стянула их в тугой узел. Зачем? Ах, зачем…

— За мной приехала? — усмехнулся Пашка.

— Господи ты Боже мой, — Люба закатила глаза. — В моём городе полно старых пердунов, зачем мне ещё таких в Ленинграде искать?

Любовь Михална бросила короткий взгляд. Хорошо, что Скульптор сбрил свою страшную бороду, которую как будто Моисей на двое разделил. Нет, это даже слишком красиво звучит. Просто басурманин порезал да не дорезал. Без бороды скулы лучше видно. Потрепала старость, конечно, щёки ещё сильнее впали. А так вроде и ничего…бодренький мужчина. Любовь Михална сплюнула и поднялась. Её взбесила одна только мысль о «мужчине». Дохлый старик, и всё тут.

— Чао, — бросила женщина.

— Пока, — хмуро ответил Скульптор.

Дома Любовь Михалну ожидал типичный «срачельник». Даже если старуха оставляла квартиру в идеальном состоянии, парни лёгким взмахом руки превращали жилище в берлогу пьяного медведя, танцующего брейк. Тогда в ход шли мокрые полотенца. Не в том смысле, что Любовь Михална вновь принималась за уборку. Старуха мочила тряпки и сворачивала их жгутом. Жгли они знатно, словно тебя самым настоящим бичом били, а не простыми полотенцами. Любовь Михална чем-то напоминала Чака Норриса с нунчаками. Толик, конечно, бунтовал. Выкрикивал что-то про общечеловеческие ценности. Но Любовь Михална имела привычку чистить рыбу на Конституции. Да и споры ни к чему не приводили, но могли оставить Толика без вечерних пирожков. А выпечка Любови Михалны ему нравилась.

Витася был хоть и менее красноречив, но гораздо смекалистее своего друга и приноровился к жизни со старухой. Если убраться быстро и сыграть на гитаре песню прошлого, то можно растопить даже суровое сердечко Любови Михалны. Тогда не то что пирожки — кастрюлю отменного борща получишь. Что есть ваши бургеры в сравнении с наваристым бабушкиным борщом.

Пожалуй, пора и побольше рассказать об этих героях. Витася с Толиком приехали с самого обыкновенного города самой обыкновенной области. Учились вместе, в седьмом классе подружились и тогда заручились создать крутую группу. Получалось плохо, потому что ни у кого, кроме них, не было такого энтузиазма. Ни барабанщики, ни гитаристы, ни клавишники — никто не задерживался надолго.

Надежда была лишь на Петербург. В родном городе ребята уже и так обошли все рестораны со своим репертуаром, на всех свадьбах отпели и на юбилеях отплясали. Впрочем, я не права, не было у ребят «своего репертуара». Тогда они делали каверы, а в Северную столицу приехали наконец продвигать свою музыку. Только вот найти её никак не получалось. Тексты писались исправно, но душа не читалась в строчках. Музыка из-под пальцев выходила, но одинаково скучна. Бросать не хотели, никак нельзя плевать на своё творчество. Что поделать: путь творца — одни падения. В душе теплилась надежда. Надежда и упрямство — Витася и Толя верили, что обязательно найдут себя в музыке. Музыка — всё, что у них было. Она делала их людьми. Бросить музыку означало бросить дышать, проще сразу запрыгнуть в петлю. Человеку нужен смысл в этой бессмысленной жизни.

Но это мы говорим о высоком — пора вернуться к обыденности. К Толику пришёл заказ от хоррор-квеста, там парня уже хорошо знали, поэтому всегда звали, когда болели основные актёры. Он, не хотя, стал собираться. Ему не нравилось пахать на квестах: работа пыльная, и всегда высока вероятность того, что неадекватный гость заедет тебе локтём прямо в зубы. Но от приработка отказываться нельзя. В большом городе выжить тяжело. Любовь Михална на дорожку перекрестила и сунула пирожки в целлофановом пакете.

— Ты бестолочь, не догадаешься поесть. А то страшненький такой, тебе нельзя ещё и худеть, совсем девку не найдешь.

— А чего крестите. Вы же вроде не особо верите.

— Да тебе только Бог поможет.

Парень фыркнул, но еду взял. Какая же она всё-таки грубиянка!

В метро куча народу, зажимали со всех сторон. Толику казалось, что сейчас точно рёбра сломают, а их он старался беречь. Однажды ему сильно заехали в бочину, несмотря на это, он отправился на выступление, но петь было так больно, что за кулисами парень почти задыхался. Лучше пусть тычутся в локти и плечи. Пальцы зажимал в кулак — нельзя лишиться возможности перебирать струны. Ни в коем случае! Сейчас пальцы и голос — самое дорогое, что было у Толика. Парень улыбнулся: печально, но ни вокал, ни гитара денег не приносили и не могли прокормить. В рюкзаке помялись пирожки Любови Михалны. Пожалуй, это первое, что он заработал музыкой за последние три-четыре месяца. Вчера спел для неё про сирень — она и растаяла.