Золотая бабушка

Воспоминания: Прощание

Чемодан не был тяжёлым, но поднять его оказалось очень трудно. В нём лежало что-то потяжелее одежды — в нём лежал груз прощания. Нужно было ехать: бросать учёбу и Ленинград. Это её испытание на прочность. Злая судьба хотела Любу сломать, но девушка не намерена сдаваться. Для неё главное — прожить жизнь и остаться человеком. Нина не понимала, ей было плохо, она сидела на кровати и заливалась слезами.

— Как я буду без тебя, — рыдала подруга, её голос был непривычно визгливым. Люба выдохнула, подошла к ней и взяла за руку.

— Ты как будто меня хоронишь. Ладно тебе. Будем писать друг другу. У тебя-то жизнь продолжается.

— Но как же… как же… — Нина не могла закончить фразу, потому что захлёбывалась, тогда она просто плюнула на это и обняла любимую подругу. Ей было тяжело смириться с потерей, ведь Люба была первым настоящим другом Нпны. Раньше девушку всюду преследовали неудачи. Она бегала за девчонками, помогала им с домашкой, выслушивала часовые сопли о неудачной любви, делилась едой и разными безделушками. Но в ответ на любовь получала сплетни за спиной, упрёки и беспросветное одиночество. А потом пришла Люба, которая сказала, что Нине не нужно стараться, что она нравится Любе такой, какая есть. Вспомнив об этом Нина зарыдала с новой силой.

Люба же погрузилась в себя. Придётся возвращаться домой. Мама стала совсем плоха. Родственники писали, что она никого не узнаёт, писается на ходу, ест только с ложечки. Конечно, никому такая обуза не нужна. У Любы сердце сжималось, когда она представляла беспомощную мать, которая с растерянным видом бродит по своей маленькой квартире в хрущёвке и не понимает, как тут оказалась. Что она чувствовала? Было ли ей одиноко? А, может, страшно? Конечно, на душе Любы скребли кошки, потому что приходилось оставлять в Ленинграде кое-что очень дорогое: лучшую подругу, любимое дело и Скульптора. Собираясь в дорогу, Люба храбрилась, но, по правде, она не знала, что ей делать. Как пережить?

— Ты погоришь с ним? — с любопытством спросила Нина, она перестала плакать. Девушка прижимала ноги к себе, она дрожала, но не хотела, чтобы Люба заметила.

— О чём?

— Брось! Ты знаешь… Ему предложили стажировку в Италии.

Это была большая мечта. Всё, что касалось Микеланджело было для Пашки априори великим. И ему очень хотелось прикоснуться к этому величию. Подумать только… Его позвали работать в Италию. Он будет ходить по тем же улочкам, что и когда-то ходил его кумир.

— Предложили, и что? — бросила Любочка. — Пускай мотает.

— Он же не знает, что ты знаешь. А если узнает… — Нина немного запуталась в своих словах, поэтому встряхнула головой, чтобы привести мысли в порядок. — Если ты скажешь, что любишь его, что хочешь прожить с ним всю жизнь, то он откажется. Или после поездки приедет сразу к тебе.

— В Сибирь? А оно ему надо?

— Но как же вы! Как же ваша любовь! — воскликнула Нина, но Люба промолчала. Она и сама пока не знала, что делать, надеялась, что решит, когда они с ним встретятся. Пашка собирался проводить Любочку. Ей нужно было доехать на поезде до Москвы, а оттуда уже лететь на самолёте.

Нина помогла спустить чемодан, к дому как раз подошёл Скульптор. Он, как назло, был особенно красивым в этот день. Грусть на худом лице придавала ему вид странствующего дворянина Пушкинских времён. Девочки поцеловались и крепко обнялись, Нина снова расплакалась.

— Обещай, что ты будешь писать… — сказала она, старательно утирая слёзы рукой. — Обещай, что мы навсегда останемся лучшими подругами! Поклянись! — Нина протянула мизинчик. Любочка почувствовала глубокую нежность к этой милой девчонке, у которой от чувств отвисла нижняя губа, словно ей было лет пять.

— Клянусь, — Люба протянула мизинец в ответ.

Скульптор взял чемодан, и вместе с Любочкой они направились на Московский вокзал. Решили прогуляться пешком. Всё-таки последний день. Шли в молчании, хотя так много хотелось сказать. Пашке хотелось схватить Любочку, поцеловать, выбросить этот треклятый чемодан в Неву, подхватить её на руки и убежать, украсть. Лишь бы не отдавать её, не прощаться. Люба тоже хотела, чтобы Скульптор украл её. Она хотела, чтобы они поселились в деревне, в маленьком домишке, где держали бы хозяйство: огород, кур, свиней, барашков. Последних ей особенно хотелось, чтобы долгими зимними вечерами вязать тёплые носки. Она бы завалила весь дом носками, словно они были мерилом её любви. Как бы хорош Пашка был в телогрейке и толстом свитере. Волосы пришлось бы долго и тщательно распутывать, они у него такие непослушные, как и сам Пашка.

Но этим мечтам не суждено было сбыться.

Они проходили мимо столовой, в которой очень любили перекусывать. Художники вечно забывают о желудке, поэтому их всегда так спасало это место и прекрасная Ангина Львовна. Вот и сейчас она встретила гостей с присущим только ей задором.

— О ребятишки! Здравствуйте, мои хорошие! Сейчас вам и кофеёк, и пышечек принесу. Всё будет.

Ребятишки горько улыбнулись. Ничего уже не будет. Вместе с едой они сели за столик и молча смотрели на тарелки. Честно говоря, есть не хотелось, им просто нравился запах. Теперь он казался каким-то ностальгическим, словно ушла целая эпоха. Скульптор нежно гладил пальцы Любочки, запоминая каждую выпуклость. Это настолько отпечаталось в его памяти, что всю оставшуюся жизнь он будет лепить только её руки. Конечно, ненамеренно. Так уж выходило. Вроде хочется что-то другое слепить, а не получается.

А Любочка всё думала. Может, стоит сказать? Может, признаться Пашке в своих чувствах, сказать, что она умирает от любви. Если они расстанутся, то в её жизни больше не будет места ничему, что хоть как-то соприкасалось с ним. Сказать? Тогда они пообещают друг другу, что обязательно ещё увидятся, что ещё будут вместе. С другой стороны, такие обещания дают ложные надежды. А надежда причиняет невыносимую боль. Девушка приложила одну руку к щеке и почувствовала запах ромашкового мыла. Ну, вот даже она вобрала в себя запах Скульптора. Будь проклято это мыло.

Ангина Львовна подозрительно косилась на ребят, поэтому они решили для виду всё-таки съесть пышки. Вкуса никто из них не почувствовал. С таким же успехом они могли съесть резину. Кофе же только заставил сердце биться чаще, хотя куда уж…

В столовую влетел Жорик, милая болонка одного из частых посетителей. Вообще гостям не разрешалось приводить животных, но Жорик был настолько очаровательным, что Ангина Львовна сжалилась. Её душевных сил не хватало на то, чтобы выгнать сорванца. Пёс сразу подбежал к Пашке. Жорик обожал Пашку, потому что тот всегда с большим удовольствием игрался с четвероногим другом. Жорик облизывал любимому человеку руки, и Пашка слегка улыбнулся. Он любил животных. В груди у Любочки кольнуло. Когда в последний раз они были в деревне у подружки Лёли, то бродячий пёс увязался за Пашкой, и они не смогли не забрать его с собой в дом. Вот Лёля удивилась своему новому жильцу…

— Пообещай, что присмотришь за Чаком, — сказала Люба, отведя взгляд к окну.

Чак был большим и страшненьким псом. Он был супердворняга, даже больше напоминал волка. Весь плешивый, клыки торчали в разные стороны, хвост неоднократно был погрызен, лапы тощие. Но он так нежно тыкался носом в Любочку, что она не удержалась и погладила его, а потом ещё, и ещё. И как-то незаметно Чак зажил вместе с парочкой.

Имя псу дала именно Люба. И если уж ничего не утаивать, то полное имя Чака звучало так: Влчак Чак-чак. Он всюду ходил за девушкой и жутко её ревновал к Пашке. Каждый раз, когда парень касался Любочки, Чак щетинился и скалился. Сначала Пашка поднимал руки, словно пёс был полицейским, а потом привык. Тем более, когда Люба бросала недовольный взгляд на Чака, он уныло прижимал уши и прятался.

— Он не остался там один, — сказал Скульптор, но Любочке всё равно было неспокойно.

Допив кофе, пара выдвинулась в путь. Ангина Львовна бросила на них озадаченный взгляд, но ничего не сказала. Всё было не так, как прежде. Обычно парочка не замолкала. Они часто ссорились по пустякам, спорили из-за искусства и, казалось, что дело дойдёт до драки, но уже через секунду любые темы казались неважными. Если честно, они просто любили много и бурно болтать о чём-нибудь.

Сейчас вновь шли, молча. Чем ближе к Московскому вокзалу, тем сильнее глаза их наливались кровью. А ужасный звон в ушах заглушал даже мысли. Любочке не хотелось оставлять Пашку. Она любила его до безумия. И эти чувства задурманили ей голову, она даже сама себе казалась одержимой.

У каждого обязательно появляется кто-то, кому очень хочется убирать волосы с лица, наглаживать непослушные пряди, говорить, что этот человек прекрасен, пусть у него имеется тысяча изъянов. Даже когда он стесняется своей грязной головы, невозможно остановиться, хочется перебирать один волосок за другим.

Люба слышала о таких историях раньше, но ей всегда они не нравились. Такую любовь она называла «стодневной», потому что «счастливое время» не длилось дольше трёх-четырёх месяцев. Обычно влюбляются хорошие девочки в плохих или странных мальчиков. Такие мальчики привносят в жизнь девочек несоизмеримое чувство любви и покорности, а после исчезают, оставляя в душе пропитанный ядом мокрый след. Натоптав в гостиной ранимого сердца, такой человек уже не вернётся прибраться. Найдет тысячу причин, оправдывающих его, но, по правде, ничего из этого не смогло бы загладить вину.

Да… Любочка слышала сотни таких историй. И теперь это случилось с ней. Она оправдывалась, говоря, что у них со Скульптором всё иначе. Вообще-то роман длился больше года. А ещё он тоже её любил. И, между прочим, совсем не обижал. Только почему на душе так тяжело? Почему сердце щемит и плачет от несправедливости.

Поедет ли Пашка за ней, если она попросит? Бросит ли работу? Пашка… Тот самый Пашка, который дышал, только ради того, чтобы лепить. Ничто и никто не способен был отобрать первое место у её величества Музы в сердце Скульптора. Люба это понимала головой, но чувства распирали.

Вот уже вокзал — люди встречаются, люди прощаются. Шаги стали такими тяжелыми, что ноги не поднимались. Любочка шла на одной только силе воли.

Мы редко знаем, что это наша последняя встреча с любимым и часто жалеем о том, чего не сделали, не сказали и не запомнили. Вот бы ещё раз вдохнуть запах, прикоснуться к тёплой коже, посмотреть в любимые глаза. Вот бы продлить миг ещё на пару… жизней. Почему бы вообще не запретить прощания? За что это так трудно?

Когда Люба ступила на перрон, то она уже чётко знала: это их последняя встреча. Не стоит просить Скульптора поехать за ней, стоит закончить всё сейчас, пережить этот ужас. Отрезать.

— Я хотел тебе сказать, — вдруг начал Пашка, но Любочка остановила, приложив ладонь к его губам.

— Давай простимся здесь и больше не встретимся. Нам было здорово вместе, но пора идти дальше.

Девушка хотела выдавить из себя улыбку, но не успела. Пашка прижал её к себе. Такой он был родной. Снова замаячила картинка двух русоволосых мальчишек, бегающих босиком по траве. Любочка помотала головой. В первый раз она увидела их, когда пила чай на кухне. Сидит себе, никого не трогает, а голова вдруг показывает этих ребятишек, играющих под столом в машинки. Ужасно. Ужасно, что она, которая не очень-то любила детей, вдруг всей душой захотела заполонить весь мир маленькими копиями Скульптора.