Ну ты и дура, Лиза!

- Не реви, всё уже позади. С детьми всё в порядке, с ними Зина и Лиля. Пока ты была в реанимации, я успел отвезти её домой.

У Лизы губы дрожали и кривились, из глаз текли слезы, но всхлипывать она боялась. Ей было плохо видно Олега, но голос его стал мягче, и от этого стало себя ещё жальче. Она стала отчаянно шмыгать носом.

- Ну, не реви ты! – почти взмолился он. Прошмыгавшись, Лиза просипела:

- Медсестру позови.

Олег молча встал и вышел из платы. Очень быстро забежала девчонка в беленьком халатике, совсем молоденькая, и вопросительно уставилась на Лизу. Та поманила её пальцем, прошептала:

- На ушко, пожалуйста.

Накрашенные ресницы удивленно распахнулись, но медсестра наклонилась к самому лицу Лизы, и она смогла прошептать:

- Я в туалет хочу.

Девчонка с непониманием оглянулась на Олега, стоявшего в дверях палаты.

- Ну, я мужу сейчас судно дам, он поставит.

Лиза ухватилась за её руку.

- Девушка, я… - губы опять задрожали, - я стесняюсь.

Девчонка недовольно пожала плечами, дескать, каких только капризов не бывает, но вышла и вскоре вернулась с необходимым устройством. Лиза, молча глотавшая слёзы всё это время, сморщилась при виде его, а Олег вышел из палаты.

Сделав свои дела, краснея и бледнея, отчетливо ощущая место, где был болезненный послеоперационный шов, прошептала:

- Спасибо.

Медсестра, поджав губы, в дверях палаты передала судно Олегу и строго сказала:

- Туалет в конце коридора. Сполоснете, и поставьте под кровать, там перекладина есть специальная.

Лиза, зажмурившись, отвернулась к окну. Боже, какой стыд! Не просто чужой мужик, Олег, муж её подруги, с которым она по дури переспала, выносит за ней горшок! Чтобы снова не разреветься, она покрепче сжала губы. Тяжелые шаги и звякающие звуки под кроватью дали понять, что Олег вернулся. Его голос был тихий, а слова были сказаны спокойно, почти даже дружелюбно.

- Ну, ничего страшного. Не расстраивайся. Ты вообще легко отделалась. Дома всё в порядке. Зина на ночь останется с твоими, а я с санитаркой договорился, чтобы присмотрела за тобой до утра. Вот, её номер в телефон тебе сейчас введу. Зовут Наташа. Звони ей, если попить или… - и он махнул головой в сторону, видимо, судна. – Короче, не стесняйся. Поняла?

Лиза судорожно закивала, елозя головой по подушке, радуясь, что сможет, наконец, остаться одна. Олег только тяжело вздохнул, качнул головой как-то досадливо и вышел. Ещё какое-то время в коридоре слышался его неразборчивые слова, потом в палату заглянула женщина средних лет в белой косынке и халате, и представилась Наташей, сказав, что подойдет по первому звонку. Лиза только кивнула и обессилено закрыла глаза.

Глава 16.

Неделя в больнице далась Лизе очень тяжело.

И вопрос был даже не в бытовых трудностях. Жизнь в Жуковке, в домике с чисто символическими удобствами, сделали её нетребовательной к бытовой стороне жизни. Физическая слабость и боль с каждым днем уменьшались, а послеоперационные швы хорошо заживали. Но вот люди, которые её окружали…

Соседки по палате, в основном бабушки, жили в каком-то очень специфическом, очень… своем мире. Они с огромным удовольствием рассказывали о своих болячках, неприятностях и трагичных судьбах, не стесняясь, обсуждали Лизу и всех, кто к ней приходил. Но это было полбеды. С этим можно ужиться – Лиза просто закрывала глаза и делала вид, что спит, а сама либо думала, либо дремала, либо молча прислушивалась к тем невероятным домыслам, которые старушки строили о ней и её жизни.

Но вот её посетители…

Лиля, которая либо тоненько плакала как маленький потерявшийся щенок, уткнувшись её в плечо, либо норовила покормить её с ложечки, заботливо промакивая салфеткой каждую случайную каплю, проскользнувшую мимо, - это было невыносимо. Горе ребенка, который уже потерял и вновь обрел единственного родного человека, полосовало душу.

Если бы Лизе предложили, она мгновенно и с радостью согласилась обменять эту муку на десяток самых болезненных операций, перевязок да ещё чего угодно болезненного, потому что физическая боль была ничто по сравнению с глазами дочери, которая слегка подрагивающей рукой подносила ей ко рту бульон и шептала как молитву, как заклинание: «Кушай, мамочка, поправляйся!».

Лиза выдержала почти два дня. Вечером второго она категорически настояла, чтобы Лиля перестала пропускать школу - уход как за тяжелобольной ей не требуется. Теперь дочка появлялась у неё после обеда, мчась в больницу после уроков, пока Зина была дома с младшими. Но так долго уже не могла быть рядом, отвлекалась на события школьной жизни, уже не плакала жалобно, хотя взгляд был ещё больной и то и дело затягивался влагой.

С Зиной, которая сидела у неё вечерами, было сложнее. Придумать, куда направить её молчаливые вздохи, подпертую рукой щеку и жалостливый взгляд, не получалось. Она практически полностью взяла на себя все обязанности по дому, присмотр за младшими и ещё и диетическое питание обеспечивала Лизе, поэтому куда-то ещё направить энергию пожилой женщины без ущерба её здоровью не придумывалось. Поэтому Лиза терпела.

Сложность заключалась ещё и в том, что к Зине часто присоединялся Олег. Он так же, как Зина, молча сидел и также молча смотрел. Иногда он появлялся в неурочные часы, но его всегда пускали без возражений – он смог договориться даже с самой скандальной санитаркой, на которых, по более чем скромному опыту Лизы, всегда были так богаты больницы.

Вот и на следующий день после операции он появился неожиданно. Она как раз с трудом выпроводила всхлипывающую и цепляющуюся за её руки Лилю. Выпроводила специально, чтобы потренироваться вставать с кровати и без посторонней помощи делать первые шаги, которые ей уже делать разрешили. И вот Лиза в четыре шага, правда, согнувшись едва ли не в два раза, уже почти обошла угол своей кровати. Но тут поскользнулась на недосохшем после мытья полу и едва не упала.

- Лизавета! – громыхнул от двери палаты голос Олега, и его рука подхватила её за талию. – Что ж ты творишь!

Лиза, рефлекторно схватившаяся за живот, часто дышала, закрыв глаза. Она слишком резко дернулась, пытаясь восстановить равновесие, и теперь место операции горел огнем и дергало. Прислушалась к ощущениям – вроде ничего горячего из раны не потекло, и значит, швы целы. Облегченно выдохнула. Олег бережно переложил её на кровать и укрыл одеялом.

Почти ничего не произнеся больше, он весь вечер не сводил с неё взгляда. Её нервировал этот взгляд. Его темные, глубоко посаженные глаза скрывались в тени, и что он там себе думает, было не понятно. Осуждал? Возмущался? Негодовал? Ненавидел? Лиза и посмотреть на него боялась лишний раз – лежала неподвижно, прикрыв глаза.

Зина, подъехавшая позже, кормила её, разогревая принесенную еду каким-то невероятным образом – Лиза точно знала, что микроволновки в отделении нет, плиты тоже, но Зина выходила из палаты с чашкой холодного бульона с фрикадельками или тарелкой пюре с паровой котлетой, а возвращалась с горячим. Лиза молча ела, пила, хрустела сухариками. Терпела, когда тетка её расчесывала, заплетала в короткую косу её волосы. И всё думала и думала, куда бы сплавить этих молчаливых посетителей, но так, чтобы это выглядело вежливо.

Аттракцион «уход за больной» осложнялся ежевечерними прогулками в туалет. Олег предлагал ей помощь, а Зина молча поднимала её с кровати и вручала ему. Первые разы он её почти нес в конец коридора. Потом она уже могла сама, пусть едва двигая ногами, но с каждым днем все больше распрямляясь, шагая увереннее и меньше опираясь на него, добираться к пункту назначения. И пока она там делал все, что полагалось делать, он стоял чуть в отдалении, подпирая плечом какой-нибудь косяк, и исподлобья смотрел на дверь, из которой она должна была появиться.

Лиза осторожно выползала и, хоть и знала, что он её ждет, натыкалась на этот его взгляд, как с размаху на вилы, и останавливалась. Он подходил, и ухватив её за талию весь путь по коридору вел так, будто она была чем-то очень ценным. Каждый раз в подобной ситуации почему-то вспоминалась Варя. Это тоже было мучительно. И что было хуже – взгляд дочери или вот эти мысли о Варе и крепкая горячая рука Олега на талии – она бы не рискнула оценить.

Варя вспоминалась потом не единожды, когда уже позже вечером Олег с Зиной, прихватив с собой грязные банки и судки, уходили, а соседки по палате начинали судачить. Сначала шепотом, потом вполголоса, а после, увидев, что Лиза лежит, закрыв глаза, и не реагирует, - в полный голос. Обсуждалось каждое движение Олега, Зины, каждое их слово, невероятным чудом подогретая еда, меню и аппетит Лизы, взгляды их троих и жесты, как всех вместе, так и каждого по отдельности.

У Лизы от неподвижности затекала спина, потому что на бок она поворачивалась с трудом и долго вылежать не могла, а потому приходилось делать сонный вид, лежа навзничь. И вот выслушивая все эти обсуждения, она узнавала всё новые, совершенно невероятные подробности их с Олегом семейной жизни. Той жизни, которой не было, той, которая могла быть у него с Варей. От нелепости, от невероятных предположений, которые выдвигали бывалые любительницы мыльных опер, Лиза краснела, бледнела, покрывалась испариной и давилась кашлем, но стоически молчала, притворяясь спящей. А иначе, участвуй она в этих беседах, стала бы посылать любопытных пенсионерок матом.

Лиза отвлекалась, размышляя о том, как бы ко всем эти историям относилась Варя. Как ей вообще можно было бы рассказать, что её муж ухаживает за ней, Лизой, водит её в туалет, подает ей полотенце после мытья рук, привозит к ней Зину, договаривается с персоналом отделения о бытовых мелочах ради её удобства. А кто она ему? Никто. Просто переспавшая с ним однажды подруга его бывшей жены, подруга ненавидимая, от которой у него всё в душе переворачивалось…

Но когда на шестой день лечащий врач на перевязке, оценив состояние швов, пообещал их завтра снять, Лиза обрадовалась как ребенок.

Этот восторг был похож на одно детское воспоминание, когда выходя летом во двор погулять, видела соседских ребят со стаканчиками мороженого. Они так аппетитно ели, что, казалось, она сама чувствует на языке этот холодный и сладкий вкус. И в тоже время равнодушно отворачивалась, сознавая, что мама опять забыла оставить ей мелочь, и хотеть чего бы то ни было бессмысленно. А однажды кто-то из маминых знакомых принес ей эскимо. И уже все дворовые ребята смотрели на неё и глотали слюнки, ведь это был не простой стаканчик, а мороженое на палочке, да ещё и в шоколаде! И этот восторг неожиданной, превосходящей все возможные ожидания радости вспомнился сейчас, когда доктор сказал, что после снятия швов она сразу может, не дожидаясь, когда оформят выписку. За самой бумагой можно будет приехать и позже, в любое удобное время.

Хотелось приплясывать и петь, но она не показывала виду ни соседкам по палате, ни приехавшим вечером Зине и Олегу. Даже Лиле ничего не сказала. Не хотелось ей долгих церемоний, а главное – она боялась, что Олег захочет её привезти на своей машине. Нет, нет! Она на такси приедет.