Мать и мама

Глава шестая

– Лёва, мне уже 37 лет, скорее всего я больше не смогу забеременеть. Аборт это большой риск! Как ты не понимаешь? – Але хотелось плакать.

– Алечка, это ты не понимаешь! – вспылил Лев Аркадьевич, – сейчас не время!

– А когда будет время?

– Дай мне ещё пару лет! Мне нужно основательно закрепиться!

– Лёвушка! Пару лет? Не будет подходящего времени – никогда! Раньше ты боялся, что жена узнает, потом ты боялся, что Горонков тебя потопит, теперь ты снова кого-то боишься! А я ведь не прошу от тебя, чтобы ты признавал нашего ребёнка официально.

– И сколько ты будешь прятаться? Что подумает коллектив?

– Да, придётся уволиться. Если понадобится, устроишь меня на новую работу после рождения ребёнка. Лёва, мы ведь не бедные люди, даже одна я смогу позаботиться о ребёнке!

– Аля! Пару лет! Ты же знаешь, что меня исключат из партии, если узнают! А узнают обязательно! Они только и ждут, когда я оступлюсь. Я останусь на обочине. Мы потеряем всё! Я всё ещё зять Горонкова! Его товарищи захотят проучить меня. Я даже не берусь думать, что будет потом с Лидой.

– Ты боишься её огорчить? Она тебе не захотела родить детей, а ты всё ещё продолжаешь бояться её! – слёзы хлынули на бархатную кожу Алевтины.

– Не её! Её фамилию боюсь! Она захочет отомстить и тебе и мне.

– Лёвушка, я смогу работать простым учителем, я даже готова уехать в деревню, я в детстве мечтала учить сельских мальчишек. Ты найдешь себе работу, всё будет хорошо.

– Если только зарабатывать извозом на Волге, только думаю, у меня и Волгу отнимут. Мне закроют все двери, Алечка!

Алевтина смотрела на своего любимого и самого близкого человека, испытывая злость, отвращение и любовь в тоже время. Больше всего она ненавидела себя в эту минуту, ведь в душе она соглашалась с ним, и понимала, что Лев Аркадьевич прав. Алевтина не хотела ничего терять, она давным-давно привилась к этой теневой ветви власти, это параллельный мир, который создан для любовниц, друзей, родственников и прочих протеже власть предержащих. Сейчас Алевтина пыталась найти в этом человеке того, молодого человека, который когда-то казался ей выше любых человеческих слабостей. Но она – она же женщина, мать, как она могла поддаться на мирские соблазны.

– Лёвушка, но как мы себя простим?

– Ничего! Переживём, – с волнением в голосе произнёс Лев Аркадьевич, – о нашей связи может быть известно. Лучше этого не делать в Москве!

– Может в Свердловске?

– Нет, нет! Это ещё хуже! Там тебя половина города знает! Сплетни ещё быстрее расползутся. А что если уехать в Целиноград? – словно, обрадовавшись, спросил сам себя Лев Аркадьевич, – да! Именно в Целиноград, решено, Алевтина!

Целиноград Алевтине показался глухой глубокой провинцией, даже не смотря на то, что он расстроился за те годы, которые Алевтина провела в Свердловске и Москве. Целиноград был для Алевтины самым счастливым местом во временном пространстве её жизни. Тут она обрела свою первую и единственную любовь, помноженную на юные студенческие годы.

Ностальгия по молодости и груз предстоящей утраты висел на душе неподъемной ношей у Алевтины. Она не желала ни одного дня проводить в Целинограде, хотя желание пройти по местам своей молодости было нестерпимым. Сегодняшняя Алевтина не должна была вносить проблемы в это счастливое место той юной Алевтины. Алевтина купила билет на автобусный рейс на 13:40 и отправилась на свою малую родину.

Отец Алевтины умер несколько лет назад, когда она ещё жила в Свердловске. Но из-за зимних буранов, которые в Казахстане дуют так, что света белого не видно, она не смогла приехать и проститься. Поэтому встретить её никто не мог на той развилке, где когда-то двадцать лет назад отец проводил Алевтину на учёбу. Алевтина вышла на том же месте. Картина с провожающим отцом стояла в её глазах, как будто это было вчера. Всё тот же тёплый ветер ласкающим дуновением обволакивал Алевтину, нежно путаясь играючи в её волосах. Ковыль всё также переливался волнами, скрывая в своих толщах кузнечиком, неутомимо играющих на своих невидимых скрипочках. Всё было так же, как двадцать лет назад только не было папы. Сухой колючий ком подкатил к горлу.

Бросив посреди дороги свой чемодан, Алевтина бросилась в траву, прижавшись лицом к земле, обильно поливая её своими горькими слезами. В этот миг Алевтине показалось всё каким-то незначимым. Москва, партия, интриги, квартиры, подарки – всё казалось таким незначительным; словно дурной сон играл глупую шутку с сознанием Алевтины.

Потеряв силы для морального сопротивления гнетущим её душу чувствам, Алевтина уснула. Ей снилась мама. Как мама плакала на её кровати, в день отъезда на учёбу. И даже во сне, её слёзы не останавливаясь, текли из закрытых глаз.

– Эй, дурёха! Тебе плохо? – мужской голос разбудил Алевтину.

– Извините! Мне в Киселёвку нужно, вы куда едете? – спросонок вскочила Алевтина, вытирая лицо платком.

– Алька! Ты что ли? – спросил мужчина.

– Толька! – обрадовалась Алевтина, бросившись на грудь брата, – какой ты стал! Не узнать тебя! Мужчина. На папку становишься похожим.

– Так ты ещё чаще приезжай, может, и начнёшь узнавать, с иронией сказал Толька, – садись в машину.

– Ты откуда? – спросила Алевтина.

– На элеватор ездил, в Атбасар.

– А ты каким ветром? Вот мать то обрадуется.

– Мама… Как она?

– Да, как обычно, – без сантиментов ответил Толька, – постарела только. Тяжело ей уже одной дома по хозяйству. Но ничего, где я забегу, чем подсоблю, где Нинка зайдёт, поможет. Я мамку к себе зову, и Нинка не против, но она не хочет. Говорит: «с папкой этот дом строили, в нём и помирать буду».

Снова ком подступил к горлу Алевтины, который никак не удавалось протолкнуть.

– А твои детки как? У тебя их двое? – сменила тему Алевтина.

– Эх ты, тётка ещё называется. Прошлый год у меня Олежка родился, стыло быть трое.

– Трое, – многозначительно протянула Алевтина.

– А ты что? Так и ходишь в старых девах, да ещё и бездетная? – не жалеючи, но без злости спросил брат.

– Да, Толя, как видишь.

– Вижу! Вижу, что в канавах от счастья не плачут! – Анатолий посмотрел на припухшие глаза Алевтины.

– Прошло Толя счастье мимо меня. Думала ко мне, но нет – мимо!

– Стой ты себя списывать! Вот мой ЗИЛок, к примеру, всё хотят на утиль, а я его подшаманю, чтобы бегал – так им и стыдно его списать! Вот мы с ним и ездим уже так шестой год, – улыбнулся Толик, переключив со скрежетом скорость передач.

– Ну, если твой бортовик не списывают, может, и правда, и у меня шанс есть.

– Ты чего там? Из-за него что ли? – брат посмотрел на Алевтину, но она ничего не ответила.

– Надолго? – Толик сменил тему.

– Хотелось бы погостить у вас. Пока не загадывала.

– Правильно, что приехала. Ты когда последний раз была? Я даже не припомню.

– А я то, Толечка, один раз и была, как уехала. Перед переездом в Свердловск, приезжала к вам. Тогда тебя и в армию проводили.

– Э, мать, так столько лет уже прошло.

– Да, Толечка много. Жалею, что уехала. И ты вырос без меня, и детки твои растут, а их даже не вижу, и своих не заимела, – слёзы хлынули из глаз Алевтины, – папку даже не проводила, – задыхаясь, выдавила из себя Алевтина.

– Ну! Хватит! Ты чего! – Толька остановил машину и прижал к себе Алевтину, – хватит. Чего теперь себя корить! Приехала и молодец! – успокаивал её Толька, гладя по голове, как успокаивал своих ребятишек.

– У тебя ещё всё впереди! Чего, говорю, списываешь себя раньше времени? Тебе сорока нет, ещё троих успеешь нарожать!

– Зря я уехала, маму не послушала. Надо было остаться. Толя, я и вернуться не смогла, хоть и обещала, – опять в слёзы ударилась Аля.

– Алька! – специально рассердился Толик, – честное слово, сейчас высажу, пешком пойдешь! Хватит мне тут реки лить! Лучше скажи, подарок хоть матери, привезла какой? – Толька обрадовался, что нашёл тему, чем отвлечь Алевтину.

– Везу, Толечка, – тоже вдруг обрадовалась Аля, – всем везу. И Маме, и Ниночке твоей, ребятишкам везу, только третьему ничего не купила, но обязательно куплю на месте. Толька и тебе везу, костюм импортный спортивный. Я его ещё в прошлом году в ГДР купила! Полный чемодан, всё вам мои хорошие, – кинулась на шею брату Алевтина, чуть не сбив руки с руля.

– Вот и хорошо! Вот это хорошо, сестра! Вот Нинка то обрадуется подарку городскому.

– Что ты, Толя! Ниночке духи французские, помады и блузку финскую везу! – радовалась Аля, что хотя бы так сможет загладить вину своего отсутствия.

– Врёшь, Алька! – не верил Толька, – Нинка с ума сойдет.

– Не вру, братик, не вру родненький, еле чемодан закрыла, всё вам!

Аля была на седьмом небе от счастья, что доставляла столько радости своими подарками. Лишь эта мысль и грела её изнутри.

Подъезжая к своему дому, сердце Алевтины забилось так, словно, она бежала всю дорогу за машиной. Она уже хотела просить брата остановиться – отдышаться, но заприметив машину сына, на крыльцо вышла мама.

– Мамочка, – Алевтина кинулась к маме, – миленькая моя, мамочка, – рыдала Алевтина, – прости меня, прости меня, голубушка ты моя, прости, что бросила вас, прости меня, мамочка!

– Алька, мать напугаешь! – стерев слезу, просипел Толька.

– Ничего, сынок, ничего, – мать вытерла слёзы, чуть придя в себя, – счастье-то какое, Алечка, доченька! Толик, – мать улыбнулась сыну, – а мне и слова не сказал, что поехал Алевтину встречать.

– Да я сам не знал, мам! – оправдываясь, ответил Толька.

–Толик не знал, мамочка! По дороге встретились, я без предупреждения! Мамочка, родная моя! – Алевтина не выпускала маму из своих объятий, расцеловывая её морщинистые щёки.