Принцесса на горошине

ГЛАВА 18

Одним скандальным шоу не закончилось. Я подозревала, знала, что так будет, но всё равно надеялась на лучшее. Но, понятное дело, журналисты вцепились в сенсацию, касающуюся имени много лет безупречного Александра Дегтярева, как голодная собака в мясную кость. До меня добраться было трудно, практически невозможно, а вот мама с Лилей даже не старались прятаться и укрыться от неудобных вопросов. Потому что для них, судя по всему, неудобных вопросов не существовало. Для них обеих наступил звездный час. Даже когда всплыла информация о мамином нынешнем муже, которого она оставила в Ржеве одного, ради того, чтобы устроиться в Москве, она и то не смутилась. И как-то умудрилась вывернуть ситуацию так, что бросила свою налаженную жизнь только ради того, чтобы быть ближе ко мне. К когда-то отнятой у неё дочери.

Она годами ждала, надеялась встретиться со мной, а я оказалась такой же черствой и суровой, как и мой отец. Не пожелала знать бедную, настрадавшуюся мать. За следующую неделю я устала выслушивать подобные рассуждения и из её уст, и из уст моей сестры, и разных журналистов, и в какой-то момент просто перестала включать телевизор. Правда, это мало помогало, слухи до меня все равно доходили, так или иначе.

- Это когда-нибудь прекратится? – задавала я вопрос в пространство. Но кто-то рядом мне отвечал:

- Когда всем наскучит, и им перестанут платить.

Когда заговорили уже не о маминой несчастной судьбе, а моей личной жизни, я не выдержала. Всплыло имя Дмитрия Алексеевича, обсудили мои отношения с Давыдовым, какой-то псевдо-психолог в студии непонятной мне передачи с умным и очень серьёзным видом рассуждал о том, что у меня, из-за взросления под тотальным контролем отца-тирана, любившим меня странной, болезненной любовью, могли нарушиться границы дозволенного.

- Молодые женщины, оказавшиеся один на один с большими деньгами и чувствующие вседозволенность, в редких случаях будут задумываться о морали внутри семейных отношений. Вряд ли Марьяну Александровну сильно волнуют такие формальности, как штамп в паспорте её возлюбленных.

Я думала, что у меня случится полноценная истерика после услышанного. Но я лишь просидела в одиночестве в своей комнате несколько часов. И даже не плакала. Я сидела и размышляла о том, что за ерунда в моей жизни происходит. Я слышала осторожные шаги за дверью, знала, что Шура обеспокоена моим молчанием и мрачным выражением лица, которое не сходило с него последнюю неделю. И стоило мне где-то уединиться, она без конца подходила к двери и прислушивалась. Меня не трогала, но я представляла её, стоящей под дверью, приложившейся ухом, и меня это опять же раздражало.

В какой-то момент я не выдержала и позвонила Димке. Думала, что мы никогда с ним больше общаться не будем. Отношения наши, как и последний разговор, закончились не слишком хорошо, из компании Абакумов уволился, а я даже не поинтересовалась, на кого он нас променял. Честно, мне было не интересно. Я вздохнула с облегчением, когда поняла, что больше не нужно будет с ним общаться, смотреть друг другу в глаза и придумывать, что сказать. Но тут меня буквально потянуло с ним поговорить.

Когда Дмитрий Алексеевич ответил на звонок, и я услышала его голос, тут же поняла, что он моему звонку не рад. И совершенно точно знает, по какому поводу я звоню.

- Здравствуй, Марьяна, - сказал он, а я вздохнула. Потом сказала в ответ:

- Здравствуй.

И мы вместе замолчали. Я уже успела покаяться, что набрала его номер.

- Как у тебя дела? – спросил он.

- Не очень хорошо, - призналась я. И добавила: - Сам знаешь.

- Знаю.

- Дима, тебе звонили? – заставила я себя задать главный вопрос. – Что-то предлагали?

- Конечно, звонили. Как без этого?

- А ты? – осторожно переспросила я.

- Марьяна, неужели ты думаешь, что я стану участвовать в этой вакханалии?

Мне, правда, стало легче дышать.

- Спасибо, - со всей искренностью сказала я.

А Абакумов спросил:

- Неужели ты не можешь приструнить двух этих куриц? Марьяна, сделай что-нибудь!

- Если я вмешаюсь, признаю их правоту, - не слишком уверенно ответила я.

- А если не вмешаешься, они так и будут дальше придумывать небылицы! Нельзя без конца делать вид, что тебя это не касается.

- Тебя этот скандал как-то задел? – поинтересовалась я.

- Меня? – Дмитрий Алексеевич хмыкнул. – А как он может меня задеть? Жена со мной разводится, работу я поменял, а там всем наплевать, знаешь ли, с кем я сплю. Журналисты вчера у дома караулили, а так…

Я вздохнула. Сказала:

- Мне жаль.

- Марьяна, я скоро уеду из Москвы, - сообщил он.

- Совсем?

- Не знаю. Меня зовут в Австрию. Предложение очень, знаешь ли, заманчивое.

- Я тебя поздравляю, Дима. Ты ведь согласился?

- Пока нет. Думаю.

- О чем?

Он хохотнул.

- О жизни. Там придется начинать всё сначала.

- Это неплохо, - проговорила я, - иногда начать сначала.

- Может быть.

- Дима, - позвала я, потому что подумала, что он готов закончить разговор.

- Что?

- Когда ты поедешь в Австрию, - сказала я, - возьми с собой семью. Начинать сначала в чужой стране куда легче, когда рядом близкие люди. – И ещё раз повторила: - Возьми их с собой.

- Марьяна, ты не понимаешь, - начал он, но я его перебила:

- Понимаю. Она хорошая. Твоя жена. Возьми семью с собой.

На этом наш разговор с Димкой и закончился. Забегая вперед, скажу, что встретимся мы с ним лишь однажды, через десять лет. Случайно столкнемся в торговом центре в Москве. Остановимся, неловко улыбнемся, заведем разговор… о семьях, о погоде. И с облегчением простимся через несколько минут. А сейчас телефонный разговор закончен, мы молчим, потом вместе кладем трубку, и больше друг с другом не видимся и не общаемся. Если честно, я даже вспоминала о Дмитрии Алексеевиче в дальнейшем изредка, наши с ним пути разошлись. Странная штука – жизнь. А ведь я его любила. Замуж хотела.

Отчетливо помню, что хотела. Но уже не помню когда, и насколько серьёзно было моё желание. Да и думать об этом уже поздно. Как я уже сказала, наши с Димой жизненные пути разошлись, и, наверное, это к лучшему. А ещё я рада тому, что, в конечном счете, мы с Абакумовым не расстались врагами. Худшее, что может случиться в жизни – расстаться с человеком, которого когда-то любил, и вспоминать о нём лишь с разочарованием, а то и с ненавистью.

- Дмитрий Алексеевич точно покинет нас с миром? – спросил у меня Давыдов, а я, после этих слов, взглянула на Марата с укором.

Лысовский же, к которому мы с Маратом приехали, так сказать, за советом, весело хохотнул. Пришлось и на него глянуть соответственно.

- Перестаньте оба, - потребовала я от них серьёзности. – И нет, Дима ни с кем разговаривать не станет. – Я помолчала, после чего добавила: - В конце концов, это и не в его интересах тоже. К чему ему портить репутацию?

- Как можно испортить репутацию романом с Марьяной Дегтяревой? – подивился Григорий Филиппович. – По-моему, это плюс к любому резюме.

- Мне, наверное, надо порадоваться таким выводам, - едко заметила я. – Но Дима, насколько я поняла, согласился на работу в Европе, а там, как бы он сам к этому не относился, таких любовных историй в биографии семейного человека не приветствуют. Поэтому вряд ли он станет болтать с журналистами.

Мы сидели на веранде отдельного гостевого домика, который давно и прочно числился в этом эко-отеле за Лысовским. Пили ароматный чай, подносила нам его на красивом подносе милая женщина, и я заметила, как она поглядывает на Григория Филипповича. И поглядывает ласково и с умыслом. На прислугу она похожа не была, в униформу не одета, но вопросов я, конечно, задавать не стала. С чего любопытничать о личной жизни человека, который мне дважды в отцы годится? Да и подумать мне было о чем. Не для того мы с Давыдовым приехали в такую даль, чтобы я на незнакомых женщин таращилась.

- Бог с ним, с Абакумовым, - произнес Марат, и я заметила, как недовольно он поморщился. Это была мимолетная эмоция, но я успела её заметить. – У нас проблемы посерьезнее.

Григорий Филиппович на меня посмотрел.

- Ты больше не разговаривала с матерью?

Я качнула головой.

- Нет. И желания такого не имею.

- Да это понятно. Вот только варианта другого нет.

Я нахмурилась. На Марата посмотрела, а у Лысовского переспросила:

- Дядя Гриша, ты хочешь, чтобы я с ней встретилась?

- Я хочу, чтобы ты сделала то, что должна. То, что ей и обещала. Защитила своё имя и имя отца.

- Я не хочу. Не хочу говорить по душам с журналистами… Вообще ни с кем!

- А есть выбор? – Марат выглядел недовольным. – Нужно было убирать их из Москвы вовремя. А сейчас твоя мать и сестра наслаждаются всеобщим вниманием.

- И постараются его не потерять.

- Вот именно, - разозлился Давыдов. На месте ему не сиделось, и он расхаживал по веранде взад-вперед. Повернулся ко мне. – Маша, ты же прекрасно знаешь сценарий таких скандалов. Надо постоянно подпитывать огонь. Как можно дольше.

- Некоторым везет, скандал перестает гореть, но тлеет годами.

- Не хотелось бы, - зло буркнул Давыдов.

Они с Лысовским обменивались своим недовольством, а я сидела, молчала, и понимала, что от огласки мне никуда не деться. Нас с отцом и без того склоняют уже вторую неделю, только ленивый не рассуждает о моральных качествах нашей семьи. Куда уже хуже, не знаю.

- Сколько им платят?

- Достаточно. Больше, чем достаточно, я бы сказал, - недовольно проговорил Давыдов. – Пал Палыч когда мне сообщал сумму гонорара за каждое интервью, завистливо вздыхал.

Я горько усмехнулась.

- Мы говорим о моей матери.

- Брось, Марьяна. – Григорий Филиппович намерено легкомысленно отмахнулся от моих слов. – Мать та, которая вырастила. Тебе Шура куда больше мать. – Он присмотрелся ко мне. – А тебе её жалко?

- Я не знаю, - призналась я честно. – Жалко мне или нет… Я просто не понимаю, как так можно было со мной поступить?

- За деньги так можно было поступить, - зло выдохнул Марат. – За большие деньги.

Я сидела в плетеном кресле, смотрела на зеленые поля для гольфа, которые начинались совсем неподалеку от домика Лысовского, и пыталась принять решение. Я прекрасно понимала, для чего Марат привёз меня сюда, и какого решения они вместе с Григорием Филипповичем от меня ждут. А мне было очень трудно его принять, и я даже не скрывала этого. Не могла скрыть.

Всё вспоминала свои ощущения, эмоции, когда узнала, что у меня есть мама. Живая, настоящая, которая не умирала. Просто исчезла из моей жизни давным-давно, но я твердила себе, что не имею права её в этом обвинять. Ведь я не знаю всех обстоятельств, не имею права судить чужие грехи и ошибки. У меня своих достаточно.

Был момент, короткий, наверное, перед нашей с ней первой встречей, когда я собралась и поехала в Ржев, у меня была надежда, что всё сложится удачно. Настолько, что мы сможем найти общий язык, что сможем общаться, пусть не сразу, но станем близкими друг другу людьми. Станем матерью и дочерью.

Я довольно быстро поняла, что мои надежды беспочвенны. Не знаю, как люди, встречающие друг друга через года, через десятилетия, умудряются стать близкими и родными. После первой встречи я уже знала, что с нами этого не случится. Но мне так хотелось, я лелеяла последнюю надежду, старалась закрывать глаза на то, что, оставшись наедине, мы с мамой всё больше молчим. Она берет меня за руку, гладит по волосам и молчит. Я говорила себе, что это от эмоций, от облегчения и счастья долгожданной встречи, но в душе я понимала, что это от того, что нам с ней нечего сказать друг другу.