Пленники

1

Пленных гнали на запад. Гнали, не давая ни еды, ни питья, ни отдыха. Измученная, голодная человеческая толпа продвигалась по разбитым, грязным дорогам, которым, казалось, не будет конца. Несменяемые повязки у раненых заскорузли от крови. Но сильней, чем раны, болели и ныли их сердца.

— Вода, вода! — послышались вдруг голоса. Колонна пленных проходила мимо мутного озера. Около десятка человек остановилось, знаками давая понять конвоирам, что они хотят пить. Откормленный ефрейтор с белесыми волосами подождал, когда они отделятся от колонны, и пустил очередь из автомата: часть была убита сразу, раненые корчились у самой воды с душераздирающими воплями и стонами.

Тонкая, сухая фигура солдата-армянина распласталась на земле с выброшенными вперед руками. Мертвый — он все еще будто тянулся к воде…

Ефрейтор решил проучить пленных. Немного погодя, когда колонна проходила по густой грязи, он остановил пленных и скомандовал всем лечь. Ослушаться было нельзя; черные зрачки автоматов с холодной и циничной усмешкой уставились, казалось, в самые души людей. По команде вся колонна легла в грязь, потом поднялась и снова легла, встала — и опять, опять…

Пленные и без того были в ужасном виде. А теперь они шагали, облепленные со всех сторон грязью, точно вылезшие из болотистой топи.

Гарник Адоян делал нечеловеческие усилия, чтобы не отстать. Раненая нога горела. Вспомнился ему Сероб, дружок детства. Мальчишки — и Гарник с ними — дразнили его хромоножкой. Не раз мать и сестра Шушик бранили за это Гарника. «Зачем обижать богом обиженного?» — приговаривали они. Но сам Сероб не обижался на товарищей. Одна нога у него была согнута дугой. В играх он подпирался палкой и на бегу, казалось, даже не касался этой ногой земли. Сероб и сам не смог бы объяснить, как ему удается так быстро бегать. О, если бы дали палку сейчас Гарнику!..

Но кто даст? И Гарник завидовал тем, кто был ранен в голову, руку или плечо…

Рядом с ним шагал русский солдат с забинтованной левой рукой. По временам он придерживал раненую руку здоровой и баюкал ее, как ребенка. Говорил он мало и не стонал, хотя раненая рука, как видно, сильно ныла.

Заметив, как корчится от боли ковыляющий рядом молодой армянин, он бросил на него взгляд, в котором было больше укора, чем жалости.

— Потерпи, браток! Эти сволочи не на край же света нас ведут.

Эти слова даже удивили Адояна. Ему казалось, что люди забыли о сочувствии и думают только о себе. Ведь, когда расстреливали отставших от колонны, никто не протестовал. Наоборот, если до этого пленные еще разговаривали друг с другом, то теперь совсем замолкли.

Через некоторое время русский снова обратился к Адояну:

— Ты бы скинул сапог. Так совсем измучишься… Сними! Может, станет легче.

Но не так-то просто было выполнить этот совет. Чтобы снять сапог, надо было присесть. А это означало отстать от колонны и получить пулю в затылок. Нет, шагать, шагать, — покуда позволяют силы!..

И он шагал, — пленный советский воин из дальней Армении. Нога у него тяжелела, набухала кровью. Но в такт с сотней других, здоровых ног, с тяжким усилием она мерно ступала по грязи бесконечной дороги в неволю…