Холодный Лунный Смайлик (Сказка-нуар)

Мишка схватил полотенце, открутил до отказа кран в умывальнике… и который в ванну смотрит кран — тоже пусть водичка хлещет, чего тут экономить!.. Намочить полотенце и прижать к лицу — дело двух-трех секунд: грязное оно там, или нет, а брезговать некогда, главное, что дым фильтровать будет, да и вряд ли им покойники вытирались! Что… что… ну, что еще можно вспомнить из уроков по ОБЖ?.. Про вурдалаков там ни слова… Колотятся, рычат!.. Мишка всегда, еще с детского сада, считался хитроумным мальчиком, даже в пределах своей родной физматшколы выделялся неистощимой изобретательностью на лабораторных занятиях, а также в отмазах перед преподами, воспитателями за проступки и дерзкие шалости, вот и здесь он лихорадочно соображал: как быть, как одновременно спастись от нечисти и огня? Зубы клацают, грудь разрывает кашель, ужас заливает мозги по самую ватерлинию… Идея пришла внезапно и была настолько безумной, что еще минуту-другую назад цивилизованный человек Мишка не посмел бы ее испытать даже под страхом смерти, но удушливый дым выкурил из Мишкиного сознания всё, кроме животной жажды еще разок глотнуть свежего воздуха. Мишка перехватил гантель в левую руку, а правой сдернул с унитаза лопнувшую крышку, схватил 'хомут' и, что было сил, запустил им в оконце между санузлом и кухней. Стекло в оконце лопнуло с веселым звоном, а деревянный снаряд, более похожий на подкову, чем на бумеранг, улетел дальше в недра кухни и, судя по громыхающим звукам, сшиб там что-то еще из посуды. Теперь преграда, защищающая территорию совмещенного санузла, была разрушена изнутри, и не кем-нибудь, а именно временным обитателем ее, Мишкой, и, стало быть, уже ничто, кроме разгорающегося пожара, не удерживало вампирскую нежить от проникновения. Между прочим, в тот момент, когда прозрачная преграда лопнула, ни бывшей бабки Мишкиной, ни бывшей сестренки, видно возле оконца не было: на огонь, похоже, отвлеклись. Да, да, да, да, все верно, он читал: нечисть всех разновидностей избегает огня, она дружно боится пламени — что оборотни, что ведьмы, что вурдалаки, что домовые… Тем не менее, бывшее Мишкино семейство никуда не исчезло из пределов квартиры — тут оно, рядышком — и отказываться от добычи не собиралось: весь вурдалачий вой, все хрипы и всхлипы жадными волнами переместились из прихожей на кухню, и вот уже снова мертвая бабкина голова в тлеющем платке сунулась в оконце. Но ее оттолкнул кто-то более крупный и сильный… папаня, кто же еще… толстые плечи в обгорелой кальсонной рубахе и вислое пузо пропихивает, когтистые руки тянет…

На этом и строился отчаянный Мишкин расчет: пользуясь тем, что ошалевшая от огня и подлого глада нежить ломанулась в кухню, к разбитому оконцу, дабы оттуда подобраться к Мишкиной плоти, а коридор-прихожую оставила свободным от своего присутствия, он решил прорываться здесь, через две двери, туалетную и коридорную… Мишка с торопливой натугой швырнул гантель в рыло 'папане', и даже попал в лоб… а тому хоть бы что… непослушными трепещущими пальцами правой руки перекрестил оконце, справа налево и слева направо — и тоже без видимого эффекта, левой рукой отодвинул щеколду — из прихожей навстречу плотными повалил сизый дым — цапнул рюкзак и, заслонив им лицо от копоти и горячего дыма, ринулся туда, к входной двери! Обычно, а вернее — всегда перед наступлением ночи, дверь в их квартире изнутри закрывалась на все замки и засовы, вплоть до дверной цепочки, но в этот раз Мишка понадеялся, что нежити-нечисти нет никакого смысла сохранять для себя эти сугубо человеческие обычаи — и оказался прав: наружная дверь была защелкнута всего лишь на один язычок английского замка! Голова шла кругом, кашель от густого дыма и самый дым в темном коридоре мешали видеть, где что расположено, однако Мишка и здесь все помнил наизусть: щелк — открыл, рывок вперед — дверь с размаху назад, клац, заперта! И бегом на улицу! И третью, входную, дверь в парадняк — ба-бам! — назад ее со всей мочи! Захлопнулась, никого вслед за Мишкой не выпустив! Пожар стремительно разрастался по всем этажам и окнам старого дома, но в горящем доме не оказалось никого, способного к живой суете и попыткам спастись, чего-то там каркали в оконных проемах зловещие силуэты, беспорядочно шевелили когтистыми конечностями, но и только. Ни попыток разбить окна и выскочить наружу, ни криков о помощи — вообще ничего, даже лая и мяуканья домашних животных… И даже крысы, вечные и неизбывные обитатели старого дома, наружу не побежали. Видимо, последним живым теплокровным существом в загоревшемся доме оказался сам Мишка.

Мишке вдруг вспомнились страшные бродячие псы, что 'провожали' его от станции к дому, но — нет, вроде бы ни одного в пределах прямой видимости, можно бегом… и надо бегом!

И Мишка побежал… Куда, зачем, к кому?.. Ответов на эти вопросы у Мишки не было, не созрели за то краткое время, которое понадобилось ему, чтобы, не останавливаясь, отвалить от своего бывшего семейного гнезда примерно километра на полтора… Наконец, Мишка перешел на шаг и заставил себя оглянуться по сторонам. Особенно страшно было оборачиваться назад, в сторону поселка… Глушь какая-то! Да, точно, он ведь помчался прочь от обжитых мест, на совхозные, а может, частные картофельные, турнепсовые поля… И не на поля он хотел, а к шоссейной дороге, где машины ходят!.. Все правильно он сделал, все абсолютно правильно и логично: хрен его знает, что в поселке творится, остались ли там живые люди вообще, или постепенно перекусали друг дружку, в нечисть поголовно превратив?.. По крайней мере, если все по порядку вспомнить, за весь вечер ни одного телефонного звонка не было, ни на Мишкину трубку, ни на домашний телефон. И голосов на улице Мишка не слыхал, пока дома сидел… гостил… Впрочем, он не особенно и вслушивался, оглушенный или одурманенный соседством с нечистью… Один фиг: в чистом поле тоже страшно, да только несравнимо полегче того, что ему в собственной квартире испытать довелось!.. Что дальше?

Мишка спохватился и переместил рюкзак за спину, подставив плечи под лямки (так и бежал ведь с ним всю дорогу, словно с мешком, в одной руке зажатым), тут же спохватился еще раз и рюкзак снял, чтобы инвентаризацию произвести: паспорт, ученический билет, ученический проездной, деньги… две семьсот… ручка гелиевая, молескин новенький, почти не черканый, трубка… разрядилась… Зарядка здесь. Наушники здесь. Да и кому звонить-то?.. Что там еще?.. Ключи. От дома… сгоревшего. Мишка взвесил на руке связочку из трех ключей и домофонной таблетки… и сунул обратно в рюкзак, все равно жалко выбрасывать, память. А, носки-трусы… пригодится. Кеды — надеть, прямо на босые грязные ноги, не до носков сейчас! И 'йо-йо' на веревочке — это он сестренке Надьке подарочек привез… а она его, Мишку, съесть хотела… Подарки для бабки и родителей в отдельном пакете были, куда он этот пакет…

Мишка напряг память и опять она его подвела: ну не сообразить, хоть убей — вручал он им подарки, или нет… Морок навели, нежити чертовы… родные, называется… Почему они сразу его не съели-то?.. Мишка вспомнил, как его сатир улещивал-уговаривал руку протянуть, ладонями соприкоснуться: что-то он такое важное сказал… правдивое… Полынь-трава! Нечисть не любит полынь, это правда! Мишка оглянулся окрест: ого, быстро время летит! Ночь заканчивается, уже закончилась, и в рассветных сумерках вполне можно отличить лопух от ромашки… Вот она, родимая! Мишка обеими горстями принялся рвать полынь, спасающую от нечисти, но ладоням почти сразу же стало противно, липко… Лучше взять пучок посвежее — и в рюкзак. И в джинсы пару щипочков, и во внутренний карм… Ах, гадство! Куртку забыл! Мишка порадовался, что хотя бы футболку на ночь напялил, от 'домашнего' озноба спасаясь, а то бы так и ходил топлесс по ночным полям и дорогам!..

— Что дальше-то делать? А, Мишук, что скажешь? — Мишка спросил вслух сам себя — иногда это помогало думать в трудной ситуации, а сам тем временем выбрался на пустынное шоссе — будничное, реальное, асфальтовое, с выбоинами — и побрел вперед, прочь от дома, в сторону Петербурга: когда утро станет чуть поярче, он уже выберется на основную магистраль и 'проголосует', застопит попутку, либо рейсовый автобус, или там, маршрутное такси… бесплатно, за деньги… это уже не важно… и в интернат. Да, да, да, именно так он и сделает, только так и никак иначе, потому что… потому что… потому что это будет единственно правильно. Жить-то где-то надо!

Одно время в обиходной речи у россиян широко распространилось выражение: я в шоке!

- 'Представляешь: открываю крышку, а оттуда таракан! Я в шоке!'

- 'Ты знаешь, за кого Ленка замуж вышла? За Меркоева! Я в шоке!'

- 'Мне, говорю, два билета, куда-нибудь в серединку. А она мне: тысяча двести! Я в шоке!'

Миллион ситуаций запросто сводится к одной и той же итоговой сентенции, абсолютно всем известной, ибо это глуповатое выражение, войдя в долгую моду (лет десять у толпы на слуху и на языке), употребляется всуе, при том, что само шоковое состояние довелось пережить далеко не каждому человеку, хотя бы даже раз в жизни. Мишке в этом смысле 'повезло': шок, им испытанный — был всем шокам шок! Но он пока об этом не знал, просто не успел осознать факта сего.

Мишка, еще вчера днем благополучный и успешный ученик престижной школы, не слишком самостоятельный юноша, почти мальчик, вдруг лишился всей своей родни, остался без крова и семьи, взамен этого попав в очень страшную сказку, где отец и мать, сестра и бабушка сами умерли и, пребывая в мертвом состоянии, захотели его с собою забрать на тот свет, умертвить… и даже съесть, кровь из него выпить…

Мишка идет по шоссе, попутного транспорта пока не видать, смотрит прямо перед собою, но мало что видит из плывущего навстречу пейзажа, потому что перед внутренним взором его то и дело всплывают лица… рожи, хари упырей-вурдалаков, бывших родичей… Не проморгаться Мишке от этих видений, не отвлечься от флешбеков… Видит он синюшное… мурло с недобрым острозубым оскалом, похожим на плотоядную улыбку… и нет в нем жалости к той, которая превратилась в маленькую кровожадную упыриху, а ведь это его родная сестра Надька! Они с Надькой хоть и ссорились по двадцать раз на дню, но все свое общее детство любили друг друга, как это и положено единокровным брату и сестре… Батя много в своей жизни почудил, и за воротник закладывал больше, чем это нужно для счастливой семейной жизни, но ведь — отец, он любил отца, а отец любил его, Мишку! А сейчас нет в сердце ни жалости, ни любви, потому что… потому что невозможно любить эти когти на скрюченных пальцах, эту гнойную пену из черного клыкастого рта… И бабушка родная… И даже мать, мама, мамочка! Мишка откашлялся и попытался вслух сказать: мама! Плохо получается, губы и язык словно поморожены… О, нет, мама — это где-то там, в ласковом и счастливом прошлом, а теперь в памяти всплывает вой и неумолимая голодная жадность в мертвых вурдалачьих глазах!

Вся предыдущая Мишкина жизнь словно бы обгорела и съежилась горсточкой темного праха в его душе, оставив после себя только озноб, запах гари, голосовые и зрительные глюки наяву… из кошмара ненавистной последней ночи! Это временно, Мишка, это не навсегда! Никакое горе надолго не способно лишить человека сна, потребности есть и пить, плакать, улыбаться, потому что неумолимое, но справедливое Время, в привычном сговоре с Жизнью, свое возьмет, а взамен даст утешение…