Александр Курляндский

— Не поеду! — взвизгнула жена. — Не поеду! Не дадут по-людски отдохнуть. Пусть катятся все.

«Тэц, тэц… перевертэц», — отплясывало в мозгу Петра Савельевича.

— Пятый год по отдельности ездим. Что мы, не люди?!

«Люди, люди… Кот на блюде…»

— И Прудков пусть катится!

«В белом платьице…»

Петр Савельевич чувствовал, что сходит с ума. Он видел все, слышал, но ни черта не понимал.

И тут вошел бородач. Он пошарил взглядом по комнате, подошел к кровати Петра Савельевича и выдернул из складок простыни колокольчик. Затем поднял его вверх, как кубок или какой-то приз, позвенел и громко захохотал. Не захохотал, а заржал, согнувшись пополам как от желудочных колик, во все глаза смотря на Петра Савельевича. Потом приступ стал стихать, бородач подошел к нему, хлопнул по плечу:

— О’кей!

Позвенел еще раз колокольчиком и, смеясь, вышел из комнаты. Петр Савельевич рухнул на постель, накрылся с головой простыней и забылся в кошмарном сне.

Утром они быстро собрали вещи, расплатились с хозяевами и пошли к остановке.

Когда Петр Савельевич затворял калитку, он заметил в окне второго этажа белобрысенькую. Она сидела на подоконнике, обхватив ножки и прижавшись спиной к оконной раме. Ее глаза были где-то далеко, далеко. Она смотрела сквозь небо, горы, людей и не видела Петра Савельевича…

Автобус шел на Бургас.

Петр Савельевич сосредоточенно думал о работе, о том, как лучше расставить сварщиков, о своих отношениях с подрядчиком. Эти мысли придавали его жизни стройность и значительность, он чувствовал свою нужность и полезность людям.

Мелькавшие за окнами пейзажи не мешали привычному ритму внутренней жизни. Все происшедшее с ним казалось не более чем жутким кошмарным бредом. Впереди прослеживалась четкая цепочка дней, событий, поступков. И это радовало Петра Савельевича. «Нет, — думал он, — что ни говорите, а жить все-таки стоит!»