Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть третья

На месте машины вспухло ярко-оранжевое облако вспыхнувшего высокооктанового бензина, рвануло в стороны, разбрасывая какие-то тёмные обломки. Оба мессера, выходя из атаки и уворачиваясь от вспухающего облака горящего бензина, синхронно отвернули вправо градусов на тридцать. Как раз в ту сторону, откуда на них валились сверху разогнавшиеся в пикировании на полном газу четыре штурмовика третьего звена. Немцы быстро заметили новую угрозу, и почти сразу же начали маневр уклонения – тут же вошли в крутой левый вираж. Но было уже поздно – через две секунды Андрей сзади-справа, на пересекающихся курсах, почти вышел на дистанцию открытия огня – до мессеров, только что уничтоживших бензовоз на поле, было метров 400, не больше.

Большой палец левой руки щёлкнул тумблер радиосвязи на передачу, услышав щелчок в наушниках, Андрей, не оборачиваясь, выкрикнул в эфир:

– Я седьмой! Мишка, прикрой, атакую!

Оба мессера попытались неуклюже увернуться от атакующего их русского штурмовика, но у них это плохо получилось – после нырка к земле они полезли вверх, набирая рабочую высоту, и неизбежно потеряли скорость.

Дистанция до них уменьшалась: 300…250…200 метров. Уже можно открывать огонь…

150 метров… 120… Сокращение дистанции замедлилось – пилоты обоих двухмоторных мессеров, спасая свои тевтонские шкуры, втопили газ, пытаясь оторваться от атакующего их русского штурмовика.

100 метров!

– Вот-вот… ещё чуть-чуть! – мстительно цедит сквозь зубы Ангел за спиной.

Но дистанция уже не уменьшается – они сравняли скорость и продолжают её наращивать, улепётывая на запад! С обоих двухмоторников потянулись трассеры от задних огневых точек – оба немецких стрелка открыли ответный огонь по атакующему их штурмовику. С дистанции в сотню метров промазать трудно – пули калибра 7,92мм как дробь застучали по бронекорпусу и центроплану, выбили фонтан мелких щепок с консолей крыла, оставили две белые мутные отметины на лобовом бронестекле…

– Пора!!! Вали их Андрюша! – грохнуло голосом Ангела в голове, – У тебя две очереди! Бей их, гадов!!!

Короткими, точными движениями ручки управления Андрей загнал силуэт первого мессера в перекрестие прицела, выдохнул, и втопил гашетки.

Первыми же снарядами он разнёс остекление длинного, как трамвай, фонаря. Мессер тут же клюнул носом к земле.

– Есть один! – крикнул Ангел за спиной, – бей, бей второго! У тебя одна очередь! Быстрее!!!

Второй мессер пытается уйти крутым левым виражом, он встаёт «на крыло» – перпендикулярно земле. И тут же быстро перекладывается в правый вираж – немецкий пилот, видя, что дело пахнет керосином, как последний шанс пытается исполнить «ножницы».

«Врёшь, не уйдёшь!» – короткий доворот, слаженная работа педелями и ручкой – небольшое упреждение в полкорпуса. Прямо в мозг вспышкой бьёт острый электрический импульс от Ангела, короткая команда «Огонь!».

Пальцы топят обе гашетки – дымные струи, перемежаемые огоньками трассеров, упираются в худой силуэт мессера – пересекают наискось фюзеляж, правый мотор и правую консоль. По попаданиям Андрей сразу видит – «не жилец».

И точно! В следующие полсекунды надламывается простреленный двумя 23-мм снарядами лонжерон правой консоли, и самолёт кувыркаясь, устремляется к земле. В небе остаётся порхать, как лист фанеры, отстреленный фрагмент консоли, метра три длиной.

***

Эскадрилья в полном составе закончила посадку. Садились немного в стороне – почти на середине полосы догорал остов сгоревшего бензовоза. Рядом стояла пожарная машина, суетились люди.

Сели, зарулили на стоянки.

Андрей устало вылез из кабины, прошёл по центроплану до кабины стрелка, хлопнул по фонарю рукой, удивляясь, почему Агния до сих пор не открыла его сама и почему не торопится вылезать. Заглянул внутрь через плексиглас – она сгорбившись сидела на ремне, как воробей на жёрдочке – её сотрясали рыдания.

Андрей сам откинул фонарь вверх, взял её за плечи, заглянул в глаза – на неё было больно смотреть.

– Ну, всё, всё, вылазь… – он потянул её из кабины.

Она послушно подалась вперёд, всхлипывая и роняя слёзы на борт фюзеляжа.

– Да что с тобой?! Ну же! Посмотри на меня! – Андрей требовательно посмотрел ей в лицо. Агния не в силах вымолвить ни слова, только замотала головой и уже не сдерживаясь, заревела в полный голос. Он перетащил её через борт, как кулёк с мукой, поставил ногами на крыло. Но как только он ослабил свои руки на её плечах, она тут же безвольно села на крыло, и ревя в полный голос, закрыла лицо ладонями.

– Да что такое… – Андрей сокрушённо развёл руками, – да что случилось-то?!

Он беспомощно обернулся и увидел Шурку – она стояла недалеко от самолёта и смотрела на Андрея и Агнию. Её было не узнать: обычно после посадки она весёлым галопом бежала к самолёту, чтобы помочь вылезти из кабины, принять парашют, выслушать замечания по машине, теперь же она просто молча стояла рядом с самолётом. Руки её безвольно свисали вдоль тела, кисти рук тряслись крупной дрожью, губы прыгали, не в силах произнести ни единого слова, по чумазым щекам, оставляя светлые дорожки, безудержно, одна за другой, текли слёзы…

Андрей спрыгнул с центроплана, обернулся на продолжающую сидеть на нём Агнию, подошёл к Шурке, и чувствуя, как сердце гулко бахает в груди, взял её за плечи и требовательно произнёс:

– Говори.

Она несколько раз сглотнула, всхлипнула, и с трудом выдавливая из себя слова, еле-еле смогла вымолвить:

– А-а-а-н-то-ни-на.

Сердце ухнуло вниз и остановило свой бег… Вот она, та самая беда, о которой говорила Агния!

Он сглотнул и заставил себя задать ещё один вопрос:

– Как?

– Бен-бен- бе-н-зовоз. – по слогам, прерываясь на рыдания, выдавила из себя Александра.

Ноги в момент стали ватными, всё тело как будто занемело; ища опору, Андрей бессильно привалился к борту самолёта.

В голове вихрем закружился табун мыслей…

Всё мгновенно срослось: и беспокойство Агнии о какой-то грядущей беде, и её слова о том, что он сможет только отомстить, и отчаянно ползущий от стоянок по полю бензовоз, и вспышка всепожирающего пламени, и дикая погоня за парой стодесятых мессеров, поджёгших этот бензовоз, которых, кровь из носу, но нужно сбить…

Табун мыслей умчался из головы, оставив одну-единственную – свинцово-тяжёлую, неподъёмную: «Вот она беда… отомстил…»

Он стоял на негнущихся ногах, смотря на шершавый борт своего самолёта, не замечая ничего, что творилось вокруг.

А из приземлившегося, и так и оставшегося на полосе самолёта командира эскадрильи несколько человек вынимали раненого Илью Кутеева – получив ранение в руку, он не мог самостоятельно вылезти из кабины…

***

Через час рядом с могилой командира эскадрильи капитана Вячеслава Миронова появился ещё один, свежий холмик. Троекратный залп прогремел над лесом… Скорбно постояв, люди стали потихоньку расходиться. Андрей продолжал молча стоять с окаменевшим сердцем. Рядом стояли Агния и шмыгающая носом Александра. Агния мягко взяла Андрея за руку, подняла к нему своё лицо, внимательно посмотрела ему в глаза. Вздохнула, и тихо-тихо прочитала какие-то, неизвестные Андрею доселе стихи:

– Почему все не так? Вроде все как всегда:

То же небо – опять голубое,

Тот же лес, тот же воздух и та же вода,

Только он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас

В наших спорах без сна и покоя.

Мне не стало хватать его только сейчас,

Когда он не вернулся из боя.

Почему все не так? Вроде все как всегда:

То же небо – опять голубое,

Тот же лес, тот же воздух и та же вода,

только он не вернулся из боя.

Она подняла на него свои большие глаза, враз ставшие мокрыми, и тихонько промолвила:

– Это Высоцкий. Дальше читать?

Андрей сглотнул ставшей вязкой слюну, и молча, размашисто кивнул головою.

Агния продолжила:

– То, что пусто теперь, – не про то разговор,

Вдруг заметил я – нас было двое.

Для меня будто ветром задуло костер,

когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалась, словно из плена, весна,

по ошибке окликнул его я:

Друг, оставь покурить! А в ответ –

тишина: он вчера не вернулся из боя.

Наши мертвые нас не оставят в беде,

наши павшие – как часовые.

Отражается небо в лесу, как в воде,

и деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне,

нам и время текло для обоих.

Все теперь одному. Только кажется мне,

это я не вернулся из боя.

Шурка не выдержала, и снова разревелась в полный голос. Махнула рукой и пошла-пошла куда-то в сторону, куда глаза глядят.

– Сегодня из досочек обелиск сделаю, – чужим, хриплым голосом выдавил из себя Андрей, – звёздочку из алюминия вырежу, красным покрашу. Как Славке вчера… И это… – он сглотнул, не в силах далее говорить, и отвернулся, не желая, чтобы Агния видела его слёзы.

Быстрым движением смахнул их рукой и продолжил:

– И это… – он шумно потянул в себя воздух, выдохнул, пытаясь совладать с собой, но голос дрожал, выдавая его состояние: – эти стихи на обелиске напишем… Вот, чёрт, да что же это такое!

Он в остервенении сорвал с головы шлемофон и стал вытирать катящиеся по щекам слёзы, стыдясь своей, как ему казалось, слабости. Агния, тонко чувствуя его состояние, подошла к нему вплотную, запрокинула свою голову вверх, заглянула ему в глаза:

– Да, Андрюшенька, поставим. И напишем. Не волнуйся, я с тобой…

И она, привстав на цыпочки, молча потянулась губами к его губам – желая сохранить его спокойствие, она не стала говорить Андрею, что поставят обелиск Антонине завтра уже не они, а совсем другие люди…