Братство идущих к Луне

***

— ...даже не знаю, как именно можно воспринять то, что мы увидели. Я могу описать это, коротко, сжато, но у меня нет названия для того, что я видел. Мы спустились в пещеру, там это так и называется — пещера, и двинулись по ней в сторону бутылочного горла. Судя по следам, народу в пещере бывает изрядное количество, стены исписаны, под ногами стекло и мусор. Мы прошли входную часть, потом пришлось ползти под низким сводом, Егор еще сказал, что хорошо, ты худой, пролезешь, был бы толстый, не протиснулся бы. Дальше мы попали в камеру, которая значительно больше входа, там тоже был мусор, но уже значительно меньше, а потом, когда мы миновали еще один лаз, мусор пропал вовсе, то есть местные в эту часть пещеры, видимо, пробираться опасаются. Вёл нас Антон, он единственный из всей команды, кто бывал тут раньше. Еще одно сужение, на этот раз вертикальное, и мы попали на участок, который Антон назвал уступом. Собственно, этот уступ и был целью нашего путешествия, потому что идти дальше не было никакой возможности, и сейчас я объясню, почему. На уступе Антон велел нам прижаться к стене, включить все фонари, мы направили лучи вниз, и я увидел, что свет рассеивается в стволе шахты, диаметром метров шесть, если не больше.

— Стойте тихо, — приказал нам Антон. Затем поднял небольшой камень, и кинул вниз.

То, что произошло вслед за этим, выглядело следующим образом. Внизу через пару минут раздался несильный гул, шорох, а затем снизу стал стремительно подниматься свет, не очень яркий, но хорошо различимый.

— Сейчас приедет, — сказал Антон. — Стойте неподвижно, и ни к чему не прикасайтесь.

— Почему? — спросил Егор.

— Она бьется током, — непонятно объяснил Антон.

— Кто она? — не понял я.

— Хреновина, — коротко и емко ответил Антон.

Еще минута прошла в молчании, а потом по шахте поднялась... не знаю, как правильно описать этот объект. Больше всего он походил на платформу, вот только поверхность его была неровная, то ли изломанная, то ли оплавленная, и сделанная из ни пойми чего. Словно кто-то навалил груду стекла, бетона, камней, частей машин, а потом расплавил это всё, и оно спеклось в общую массу, состоящую из глыб, обломков, деталей каких-то механизмов, спаянных воедино. Платформа поднялась до уровня уступа, и замерла, она продолжала слабо светиться.

— Не прикасайтесь, — повторил Антон. — Сейчас уйдёт.

Объект еще немного повисел перед нами, затем повернулся вокруг своей оси против часовой стрелки, и стремительно, гораздо быстрее, чем поднимался, пошёл вниз, и скоро скрылся во тьме ствола шахты.

— Пошли обратно, — велел Антон. — Больше тут ничего нет.

Почти всю дорогу, пока ехали в Москву, мы промолчали, потому что никто не знал, о чём говорить, как говорить? Но меня опять и опять тревожила одна и та же мысль. О равнодушии. О том, что всем всё равно. В ста с небольшим километрах от Москвы есть вот такое, но приди ты с этим знанием куда-то — тебя засмеют. А то и вовсе объявят ненормальным, и никто не поедет проверять и смотреть. Почему? Да потому что такие вещи не вписываются в картину мира обывателя. Того самого обывателя, который в верхней части этой пещеры пьёт вино и веселится, и никогда не пойдет разведывать, что же там дальше. Боюсь, что доступ к этому объекту будет утерян, своды очень ненадежны, они, по словам Антона, могут рухнуть в любой момент, и тайна шахты останется под землей навечно. Это неправильно. Я под впечатлением от этой поездки, но при этом я огорчен и раздосадован тем, что она, по сути, бесполезна. Да, я увидел что-то невероятное. Даже сделал несколько фото. Но что толку?

***

— Ага, то есть он отлично понимает, что, по сути, эта работа обречена на провал, — заметил Ит. — Что там еще есть?

— Есть несколько записей о других объектах, и есть дневник, и вот как раз дневник я бы и хотел показать, — Пятый подошел к столу, вытащил тонкую тетрадку с розовой обложкой. Прямо-таки поросячье-розовой, диссонирующей с тем, о чем они сейчас говорили настолько, насколько это вообще возможно. Такая тема — и розовая мелованная бумага. Эта тетрадка, наверное, понравилась бы девочке-первокласснице...

— Ребята, через два часа выезжаем, — напомнила Берта.

— Я помню, — кивнул Пятый. — Но это важно. То, что он пишет, действительно важно, потому что эта запись, судя по всему, является определяющей для всего их сообщества.

— Даже так? — Берта удивленно приподняла брови.

— Даже так, — вздохнул Пятый. — Сейчас поймешь.

***

"...пришли за мной. Точнее, не за мной, а ко мне, но ясно дали понять, что если я скажу ещё хоть слово, придут уже точно за мной. Мне страшно. И это тот редкий момент, когда мой страх за других пересиливает любой иной, в том числе и страх несвободы, страх боли, страх заключения.

Потому что именно сегодня я понял, что я боюсь не за себя вовсе.

Озарение это накрыло меня, как морская волна, внезапно, с головой, и только сейчас, глубокой ночью, я нашел в себе силы записать, что именно я ощутил в тот момент, когда понял. Всё понял.

Если что-то случится со мной, Ада и Роман тоже... случатся. Они любят меня, и то, что произойдет, будет иметь такие последствия, что страшно себе представить. Да, после всех событий я не могу сказать, что люблю всех людей в мире, всех подряд, но избирательно... господи, что за чушь я пишу? Пострадают невиновные, это я знаю точно, и этого довольно. Довольно, чтобы всё прекратить, чтобы остановиться, и чтобы наше братство идущих к Луне (несколько слов зачеркнуто) воссоединилось в последствии с теми, с кем так отчаянно хочет быть вместе.

В голове сумбур и сумятица. Как же они меня напугали. И если бы они сами были в состоянии осознать, кого и чем они пугали в этот момент. Ладно. Попробую по порядку записать, что им в моих действиях так не понравилось, и почему они пришли ко мне, эти спокойные люди, в штатском, с ясными, пустыми, и прозрачными глазами.

Грибница — это запретная тема. Даже те крохи, которые я нарыл, тоже под запретом. Они конфисковали все карты и все блокноты с пометками, но я и не возражал, да и что бы я смог возразить. Мне было сказано, что всё, находящееся глубже метра под землей, обсуждению гражданскими лицами не подлежит, и что если я еще раз сунусь куда бы то ни было, добром это для меня не кончится. Я спросил, как же могилы, которые обычно копают глубже, но мой сарказм они не поняли, и отвечать не стали. Изъяли карты, как я уже написал, мои записи, черновики статей. Квартиру разворотили от и до, но, что удивительно, им почему-то не было известно про записи на кассетах, а кассеты я увёз в несколько этапов на дачу еще осенью. Как чувствовал. Правильно, выходит дело, чувствовал. Ненавижу. Как же я ненавижу таких вот тварей, с их прозрачными равнодушными взглядами, совершенно неживыми, и с их верностью тем, кому верным быть нормальному человеку было бы просто стыдно.

Я действительно запутался. Я не хочу зла этому миру, но и быть в нём я тоже больше не хочу. Что ж, мы вместе, втроем, придумали эту Идею, да Идею, с большой буквы, и теперь я решил, что вся наша жизнь, насколько это возможно, будет подчинена только Идее, и ничему другому больше. Нам нечего делать здесь — где за правду и открытия грозят тюрьмой, где к тебе приходят вот такие, где всем всё равно. Не хочу больше. И Ада с Романом тоже, кажется, больше ничего уже не хотят. Через какое-то время мы отправился на Луну, осталось только решить, когда, и как..."

***

— Какая же тоска в этом всём, — Эри сидела на краешке кресла, и смотрела куда-то в стену. — Если вдуматься, у них были не такие уж и плохие жизни, ведь бывают много хуже. Но в то же время... даже не знаю. И в дневниках, и в считках такая мука, что делается тошно. Яр ведь прав на самом деле. И ничего плохого он не хотел.

— Он-то, может, и не хотел, но тут есть один момент, — Скрипач серьезно посмотрел на Эри. — Понимаешь, выпускать такую информацию в свет действительно может быть небезопасно. Большинству действительно всё равно, но ведь найдутся деятели, которые и залезут, и поломаются, и, не дай мироздание, погибнут. Да и стратегическое значение у таких объектов может быть довольно большое. Не подумай, я тоже не фанат этих вот, с глазами, но рациональное зерно а таких запретах всё-таки есть.

— Но зачем делать — так? — спросила Эри. — Зачем пугать, зачем портить квартиру, выносить вещи, карты? Это низко.

— Чтобы другим неповадно было, — Скрипач вздохнул. — Нам квартиру знаешь как разносили? О... ни одной целой стены не оставили. Тоже пугали. И напугали неплохо, надо сказать. На четверть века вперед.

— Это на Терре-ноль? — спросила Эри. Скрипач кивнул.

— Угу, — ответил он. — Здесь, конечно, несколько иное, но — нам в этой записи важно то, что он говорит об окончательном формировании Братства идущих к Луне, и о том, что решение, по сути дела, принято. Уже окончательно. И что обжалованию оно не подлежит.