Записки русского крестьянина

— Аксенка !—обращался, бывало, он к одному из моих товарищей по парте. — Знаешь ли ты какую-нибудь молитву ?

— Не знаю, отвечает Аксенка.

— Как не знаешь? — начинает сердиться священник и повышает голос. Ты все же знаешь : « Господи, помилуй мя » ?

— Не знаю, — отвечает Аксенка.

— Как не знаешь ! — еще больше сердится священник. — Повторяй за мной : Господи, помилуй мя !

Аксенка чешет затылок, старается вспомнить, что нужно повторить и не может. Губы его начинают дрожать. Он вот-вот расплачется. И вдруг выпаливает :

— Не знаю, не могу повторить.

Это приводит священника в бешенство.

— Почему ты не знаешь ? — кричит он.

Крик священника вызывает обратное действие на Аксенку ; его испуг исчезает, и на лице появляется невозмутимое упорство. Он уже спокойно отвечает :

— Ничего не знаю.

Этот ответ приводит священника в недоумение.

— Почему же ты ничего не знаешь ? — спрашивает он более спокойным тоном. - Чему же тебя учила мать ?

Аксенка улыбается.

— Ну, чему же ты смеешься ? — опять кричит священник. — Отвечай же мне !

— Да мама меня ничему и не учила. Она сама ни одной молитвы не знает.

Этот ответ почти успокаивает священника. Он задает Аксенке еще один вопрос.

— Как же молится твоя мать, если она не знает ни одной молитвы ?

— Да никак, — отвечает Аксенка. — Она только крестится да головой кивает.

— Болван ! — говорит Аксенке священник. — Становись на колени ! Да сначала пойди выбей об угол избы свой нос*.

На этом и кончается обучение Аксенки молитвам. Аксенка так и не понял, чего хотел добиться от него священник. Такие ответы могли опять повторяться, но в один прекрасный день Аксенка не пришел в школу и уже больше не приходил. Он решил, что учение — очень мудрое дело и не для его ума. На вопрос, почему он больше не ходит в школу, Аксенка отвечал :

— А чего мне там делать-то ? Какая мне польза от учения ? .Батя и мама — неграмотные, и все другие тоже. И ничего ! Живут ! Проживу и я без учения. А чтобы брань попа слушать да побои выносить, — этого я не желаю.

Аксенка был не единственный. Многих и других детей доморощенные* учителя отучили от школы своей системой преподавания. К концу третьего года только пять крестьянских мальчиков оставалось из 20 записавшихся.

На второй год число поступивших школьников оказалось значительно больше. Но причиной тому был не возросший интерес родителей или детей. Последовавший за годом открытия школы был 1891-ый год, голодный год. Для поддержания питания школьников была открыта при школе столовая, в которой им давали обед : густой пшенный суп с растительным маслом, картофель или кашу и кусок пшеничного хлеба. В нашем селе пшеничного хлеба и в нормальные годы не знали, всегда ели только черный ржаной хлеб. Пшеничную же муку покупали только в большие праздники для приготовления лапши, которую бросали в мясной или молочный суп. Пироги же пекли также из ржаной муки из обрушенного* зерна. В городах из такой муки пекли, так называемый, пеклеванный хлеб. Он получался довольно белый, приятный на вкус. Такими же почти белыми получались и крестьянские пироги, только вкуснее, так как они были сдобные, т.е. тесто замешивалось на молоке и туда прибавлялись яйца и коровье* масло.

Выдача детям пшеничного хлеба да еще в голодный год, когда у других и ржаного-то хлеба не было, и все это бесплатно, — привлекло детей к школе.

Во второй половине этого же года приехал к нам новый учитель, пятый по счету. Мы же его назвали « вторым настоящим » учителем. Священника же, попадью и дьячка мы не считали настоящими учителями. Он был небольшого роста, не очень красивый, к тому же у него было плохое зрение. Мы прозвали его «слепышом>х Он носил голубоватые, смешные очки; на небольшом круглом лице с мелкими чертами — нос картошкой. Одет он был бедно : ходил всегда в поношенных и даже обтрепанных штанах и пиджачке. На вид ему можно было дать не больше 16 лет, но в действительности ему, вероятно, было больше. Он, возможно, был сыном какой-нибудь просвирни* или многодетной бедной вдовы дьячка. Учился в духовном училище*, но учение у него не пошло, и он должен был его оставить. По протекции его и « определили » учителем в нашу школу. С самого начала он поселился у купца, и священник не преследовал его за это. Боялся ли он тех, кто покровительствовал учителю, или потому, что находил его неподходящим женихом для своей свояченицы, во всяком случае, он отнесся к новому учителю терпимо и снисходительно.

Иван Капитонович (так звали нашего нового учителя) оказался живым, расторопным малым, лучшим, чем это можно было заключить по первому впечатлению. Со священником он держался более свободно, чем первый учитель. Он оживил наши занятия, сделал их более интересными.

Скорее нутром, чем рассудком мы почувствовали с первого же нашего с ним знакомства, что с ним нам будет легко поладить. Мы признали его почти равным нам и различие находили лишь в том, что его поставили, чтобы учить нас и дали ему право нас наказывать. И это чувство нас не обмануло. Он почти никогда не пользовался предоставленными ему правом и властью. К тому же он оказался несамолюбивым и необидчивым. Часто, во время перемен, он, выкурив свою папироску, участвовал в наших детских играх и играл с таким же увлечением, как и мы сами. Случалось и так, что он во время занятий, вспомнив об этих играх, начинал вдруг рассказывать нам про игры в семинарии, а также о войне между ними и учениками уездного училища*.

« Они нас называли ’ кутейниками’ от слова ’кутья’ *и всегда нападали на нас. Иногда мы собирались большими группами и дрались с ’ уездниками ’ по-настоящему, пускали в ход и кулаки и камни. Я-то, по своему малому росту и слабосилию, находился всегда сзади своих товарищей. Мое дело было собирать камни и передавать их тем, которые и ростом были больше и сильнее меня. Эти товарищи находились всегда в первых рядах, и они то и дрались. Здорово им доставалось от нас. Многие из них уходили с боя не только с синяками, но и окровавленными. Да, жаркие стычки были у нас с ними», заключал Иван Капитонович.

Менее благополучно было с нашим учением. Сильно хромала грамматика. Еще хуже было с арифметикой. И читать мы не умели, как следует, не знали толком, где нужно было сделать необходимую паузу, поэтому мы плохо понимали смысл прочитанного.

До приезда Ивана Капитоновича нас учили читать по церковно-славянски, заставляли учить наизусть молитвы. Случилось так, что в год его приезда нам выдали для чтения первую русскую книгу : Первую пчелку Льва Поливанова. Эта книжка произвела на меня очень сильное впечатление. Она перевернула вверх дном все мое понятие об окружающем меня мире и явлениях природы.

« Ходит лиса тихонько », — читал я в ней. « Все-то она высматривает, все обнюхивает, ко всему прислушивается. Лиса бежит, хвостом метет. Она и капкан обойдет, и от охотника убежит, и от собак увильнет. » И дальше рассказ : « Крестьянин, лиса и волк ». « Я наловила много рыбы : хвост в прорубь опустила и хвостом рыбу из проруби вытащила ».

Поверил лисе волк, опустил в прорубь хвост и ждет, когда рыба насядет ему на хвост. Вскоре почувствовал волк, что хвост становится тяжелее, примерзает ко льду. Лиса увидела это и уверила волка, что, значит, набралось много рыбы, и советует ему еще подождать. И хвост волка совершенно примерз ко льду. Утром бабы увидели волка и начали бить его коромыслами*. Волк спасся от смерти только потому, что рванулся, и его хвост остался в реке. Бежит волк побитый и без хвоста, а лисичка тут как тут. Вскакивает она волку на спину, едет верхом на волке и приговаривает : « битый небитого везет ».

В этих двух маленьких рассказиках для детского ума — целая поэма,откровение.

Я многое знал о природе. Знания свои я черпал из непосредственных наблюдений и из рассказов взрослых. Я знал, что заяц не нападает на человека, что он боязлив, но боязнь не мешает ему приходить зимой в сад и обгладывать молодые фруктовые деревца. Поэтому, чтобы защитить их стволы, обвязывают деревца зимой старновкой.

Лисица также не нападает на человека, нападает на кур, на гусей и уток. Она забирается даже в курятник. От лисицы приходится оберегать домашнюю птицу. Волк — самый опасный зверь. Он режет в поле, в лесу, на лугу овец, телят, жеребят и даже коров и лошадей. Зимой он приходит во двор, залезает в овчарню и оттуда уносит овец. Зимой волк нападает и на человека, и встреча с ним в это время года опасна. Но все эти приобретенные опытом и наблюдениями знания оставались ограниченными. Они не выходили за пределы понятия того, что полезно или вредно для человека в крестьянской жизни. Первые прочитанные мною рассказы из мира животных, представили мне мир в другом освещении и открыли мне более полно саму природу. Они показали мне, что наряду с жизнью человека, существует и другая жизнь -жизнь животных, что звери, как и люди, каждый по-своему устраивает свою жизнь, каждый добывает себе пропитание на свой лад.

С раннего детства я воспринял своими глазами и ощутил прикосновением существование ручьев, родников и рек. Еще не осознавая вполне этих понятий, я, ребенком, привык видеть их течение, погружаться в волны Воронежа и Дона. Они играли большую роль в моей детской жизни, но, быть может, именно потому они и не трогали мое воображение. Лишь из Первой пчелки я узнал, что есть река, которую называют « Волгой-Матушкой », « Матушкой-Кормилицей ». Не сосчитать и не перечесть всех городов по берегам этой реки, и сколько людей она кормит.

Так открывались мне новые горизонты. Первая пчелка запечатлелась во мне на всю жизнь. Она научила меня по-иному смотреть на окружающий мир и лучше понимать жизнь крестьянскую.

Кольцов*, Никитин*, Жадовская*, с произведениями которых знакомила меня Первая пчелка, нашли отклик в душе моей, с первого же чтения тронули сердце мое не только легкостью, звучностью, простотой стиха, глубоким чувством, которые они пробуждали, но и тем, что в них были выражены неподдельные сокровенные думы, чувства радости и печали, надежды и опасения крестьянина, и потому, что в них описана природа и природные явления, которые я сам лично наблюдал и переживал, языком волнующим и живописным.

Ну, тащися, сивка, Пашней, десятиной!Выбелим железо О сырую землю.

Кольцов. Песня пахаря.

С такой сивкой* не одно раннее утро проводил я с отцом в поле, на пашне, когда я еще жил несознательной, животной жизнью.

Позже со « Стригунком » (сыном или дочерью Сивки) помогал я отцу боронить* и пахать поле сохой*. С детства же научился я радоваться вместе со взрослыми при виде первых хороших всходов хлебов, полных колосьев, вызывающих надежду на хороший урожай и также бояться больших черных туч, покрывающих небо и грозящих внезапным ливнем или градом уничтожить все.

Возможно ли для ребенка остаться глухим к этим чувствам и не разделять забот окружающих ? Отсюда берет свое начало власть природы и власть земли над крестьянской душой, отсюда и крепкая христианская вера, с которой уживаются остатки языческого происхождения. Бог — громовержец* воплотился в Святого Илию, который разъезжает по небу на своей огненной колеснице и поражает стрелами-молниями. Злой дух — это дьявол, со своей большой и малой братией, соблазнитель рода человеческого, причина всего зла на земле.