Записки русского крестьянина

Они полюбили друг друга и решили пожениться. Но через некоторое время моя мать узнала, что ее родной отец просватал* ее другому парню за стакан водки. Однажды, когда мой дедушка был в кабаке, и ему нечем было заплатить за водку, один молодой парень, Евлашка одолжил ему деньги при условии, что он выдаст за него свою дочь Татьяну. Сделка состоялась. Рассказывая мне эту историю, моя мать говорила : « Я сильно горевала и не знала, как избежать этого несчастья. Я не могу сказать, что Евлашка был плохой парень, но твой отец нравился мне больше, и я его сильно полюбила. Когда я отказалась выйти замуж за суженого*, предназначенного мне отцом, он сказал, что проклянет меня, если я выйду замуж против его воли. Какое несчастье ! Нельзя выходить замуж без родительского благословения ! Дочь, проклятая своим отцом, не может быть счастливой ! Сколько слез тогда я пролила ! Тщетно я искала выхода и решилась пойти попросить совета у горожанского батюшки, у которого в то время жила моя мать в прислугах. Вся в слезах рассказала я ему про свое положение и попросила у него совета. Батюшка выслушал меня внимательно, успокоил меня, потом пошел за какой-то книгой ; я думаю, что это было Евангелие, прочитал мне место, где было сказано, что родительское проклятие, несправедливо произнесенное, не может быть действительным и падает, как падает с дерева сухой лист осенью. Такое проклятие не может быть угодным Богу. Эти ободряющие слова батюшки были большим утешением для меня, и я решила выйти замуж без родительского согласия. Дедушка же твой испробовал все, чтобы помешать свадьбе. Наступил день свадьбы. Когда убирали к венцу* и ждали жениха со свадебным поездом, чтобы везти меня в карачунскую церковь, мой отец бушевал, кричал, что он искалечит лошадей жениха и не пустит их въехать во двор. Все боялись худшего. Поставили стражу, чтобы охранять свадебный поезд. Когда поезд приехал, мой отец исчез. Искали его повсюду, чтобы он благословил меня, но он спрятался, и благословил меня мой крестный отец. »

Нужно перенестись в эпоху семидесятых годов девятнадцатого века, чтобы измерить мужество моей матери, оценить ее находчивость обратиться за советом к священнику, силу воли, чтобы противостоять воле своего отца. В те времена русская деревня была проникнута вековыми традициями. Отношения между родителями и детьми были те, что описаны в Домострое* (в XVI-ом веке). Родительская власть отца была безгранична, его благословение считалось необходимым для того, чтобы обеспечить счастливую жизнь супругов, а родительское проклятие обрекало на несчастье не только в земной жизни, но и на вечные мучения в загробной жизни.

И мать, молодая, неграмотная крестьянка выросла в этой отсталой среде, куда городская цивилизация не проникала. Удивительно, что она решилась порвать с вековыми традициями. В семье своего мужа она осталась верна самой себе и стойко прожила семь лет с двумя малыми детьми, когда ее муж был в армии. В то время солдатам никогда не давали отпуска, и семья редко получала вести от него, а во время войны — никогда.

Во время русско-турецкой войны мать жарко молила Бога сохранить жизнь ее мужа. Она дала обет, если Господь Бог внимет ее мольбе, сходить в Киев, в Киево-Печерскую Лавру* где хранятся особочтимые русским народом мощи. Данный обет она исполнила, прошла пешком, в лаптях*, с котомкой* за плечами более 1 500 километров в оба конца. Паломничество произвело на нее сильное впечатление. Часто она возвращалась к воспоминаниям о том, что она там видела, слышала, перечувствовала. Она принесла оттуда много разных камешков, обладавших чудодейственной силой, крестиков, маленьких иконок и самую драгоценную вещь : «Сон Пресвятой Богородицы », небольшую тетрадку, написанную от руки. Ей сказали, что эта тетрадка и в огне не горит и в воде не тонет. Она и от пожара спасает. Она излечивает тех больных, которые крепко верят в нее и повесят ее над своей постелью.

Рассказ о том, как строилась Киево-Печерская Лавра, произвел на нее сильное впечатление. Вот что рассказала мне моя мать.

Лавру строили двенадцать простых каменщиков. По мере того, как они ее строили, здание погружалось в землю к их большому отчаянию. Они подумали, что их работа неугодна Богу. Они решили прекратить ее и пошли рассказать об этом игумену. Он выслушал их и посоветовал продолжать работу. Так они и сделали. Когда же постройка закончилась, Лавра вышла вся из земли. Игумен спросил у строителей, какую награду они желают получить за свою работу ? Одиннадцать строителей ответили, что они просят у Бога одну награду : чтобы Господь Бог сподобил* их царствия своего, и попросили игумена принять их в монахи. Двенадцатый же строитель заколебался. Подумал он, что у него дома осталась большая семья, жена с детьми в большой бедности. Рассказал он об этом игумену и попросил его уплатить за работу деньгами. Игумен заплатил ему и благословил его. Возвратился строитель домой и думал, что обрадует жену, принеся заработанные деньги. Рассказал жене также о том, как поступили его товарищи. Жена была очень огорчена рассказом мужа. Она упросила его вернуться в Лавру, возвратить деньги и просить игумена принять его в монахи. « Мы, говорила она, столько времени жили без тебя, без всякой помощи и не умерли. Проживем может быть как-нибудь с Божьей помощью и дальше, в Лавре же ты сможешь сподобиться царствия Божия и тогда будешь ходатаем за нас грешных. Разве можно менять на деньги царство небесное ? Иди обратно в монастырь и проси игумена простить тебя за твой необдуманный поступок. » И каменщик сделал так, как посоветовала ему жена его. Но за время его пути все его сотоварищи умерли. Игумен сказал ему : « Я приму тебя в монахи, но только я не могу обещать, что после смерти ты будешь похоронен вместе с твоими товарищами, так как около них нет больше места. Пойдем, ты сам увидишь. К тому же я не уверен, что они захотят, чтобы ты лежал с ними вместе, так как ты не пожелал остаться с ними. Придя на могилу монахов, они увидели, что все они лежат рядышком, но они заметили также, что они потеснились, чтобы дать ему место рядом, « Ну, — сказал игумен, — видишь, я тебя простил, и товарищи твои принимают тебя к себе. » Так был принят в монахи и двенадцатый строитель, а когда он умер, его похоронили рядом с его товарищами. Место-то оказалось немного тесновато, одно колено покойного согнулось и выступает под покровом. Мать уверяла, что она сама видела бугорок над выдававшимся коленом.

Из моего раннего детства в памяти моей остался день какого-то праздника. Какого ? Рождество ? Крещение ? Масленица ? Не знаю.

В гостях у нас тетка (одна из сестер матери) с мужем и другие родственники. Тетка — важная гостья. Она живет в 17 верстах от нас. Изба приняла необычный вид : все обыденные, но нужные в хозяйстве вещи, вынесены куда-то, стены избы вымыты, лавка, под которой стоит обычно лохань с помоями, занавешена цветной занавеской, стол покрыт белой скатертью с бахромой, на столе стоит уже несколько блюд.

Принаряженные гости усаживаются за стол, прочитав сначала краткую молитву перед иконой. Отец и мать хлопочут, обходят вокруг стола, угощают гостей кушаньями и напитками : водкой, брагой*, квасом. Брага и квас — домашнего приготовления из хлебной закваски. Блюд было много : студень*, несколько сортов говядины, жареная домашняя птица и напоследок жареный молочный поросенок.

В избе тесно, шумно. Я еще слишком мал, чтобы участвовать в приеме гостей, мое место на печке, и оттуда я слежу с большим интересом за всем, что делается в избе.

В это время наша семья была не бедная. В хлеву у нас : лошадь, корова, овцы и свиньи. Проходят годы. Мы, дети, подростаем. Сестра и брат скоро станут помогать в хозяйственных работах. Это материальное благополучие длилось недолго. Понемногу семья становится все беднее и беднее. Разные беды и неудачи начали падать на нас ; приемы и праздники прекратились.

Была у нас серая кобыла. У нее был очень маленький хвост, которым она все время махала и задевала передок телеги. Таким образом постепенно хвост ее стал облезлым*. Она была уже немолодая, но спокойная и умная. Например, она знала, что при спуске надо идти тихо, сдерживать повозку, которая всем своим весом упиралась на нее и ранила ее зад. Может быть она не сознавала опасности противостоять тяжести, а просто потому, что она была с ленцой, и трудно было заставить ее бежать рысью даже понуканием*. Ее покладистый нрав позволил мне очень рано помогать моим родителям. Мне было тогда 7 лет. Мой отец накладывал снопы на телегу*, увязывал воз веревкой, чтобы они не упали, и сажал меня на верх телеги. Приехав домой, я сбрасывал снопы, а мой брат складывал их в ригу*. Потом я опять возвращался на поле, и снова начиналась нагрузка. Таким образом, отец терял меньше времени. К сожалению, дело шло довольно медленно, так как у меня не было достаточно авторитета, чтобы кобыла слушалась меня. Она очень хорошо знала все наши пашни, разбросанные по всему селу. Она знала, когда надо было свернуть с главной дороги, чтобы попасть на наше поле.

Когда мы отправлялись в поля, находящиеся недалеко от нашей деревни, ее знания были очень полезны. Но когда приходилось ехать на отдаленные поля, ее память приводила меня в отчаяние : кобыла сворачивала в сторону всех наших полей, которые встречались нам в пути, несмотря на все проявленные мною усилия, чтобы заставить ее идти по нужной дороге. Она останавливалась около уже сжатого поля, стояла некоторое время, погруженная вероятно в свои собственные думы, прежде чем продолжать идти по нужной дороге, несмотря на все мои крики и понукание. Я плакал от бессилия, но это не производило никакого действия : она чувствовала себя хозяйкой и поступала так, как ей хотелось.

Один раз, зимой меня послали одного в небольшой хутор моей тетки в 17 верстах от нас. Нужно сказать, что рубка леса производилась осенью, но ждали, когда дорога хорошо покроется снегом для перевозки бревен на санях. Я выехал еще до рассвета с несколькими соседями. Мне было тогда одиннадцать-двенадцать лет, и я еще не мог запрячь лошадь во время сильных морозов. Я приехал к тетке утром. Я оставался у нее недолго, только чтобы согреться, задать корм лошади и дать ей отдохнуть. Я весь промерз. Меня обогрели. Зять моей тетки нагрузил сани и перевязал груз толстой веревкой. Я выехал один после полудня, без своих спутников, через пустынные и однообразные поля с моей кобылой с облезлым хвостом. Ни живой души ни впереди, ни сзади. Проехали благополучно пол-дороги. Но зимой невозможно долго сидеть на санях, не двигаясь. Чтобы согреться, нужно спрыгнуть на дорогу и идти пешком позади саней, так как утоптанная хорошо дорога предыдущими путниками — очень узкая, и опасно идти рядом с санями, которые могли соскользнут и наткнуться на огромный сугроб. Именно в такой момент, когда я шел рядом с санями, я начал понемногу отставать от них. Моя кобыла заметила это и решила отделаться от меня. Она прибавила ходу и начала идти рысью. Расстояние между ней и мною росло. Я начал бежать, чтобы догнать сани, которые продолжали удаляться. Кобыла, заметив, что я бегу, прибавила еще ходу. Сначала я подумал, что это — случайно. Моя одежда не позволяла мне бежать долго. Пробежав некоторое расстояние, я вынужден был идти шагом. Моя кобыла пошла также шагом. Отдышавшись, я снова побежал, чтобы догнать мою повозку. Но моя кляча, заметив это, тоже начала бежать рысью, и расстояние между мной и ею стало еще больше. То же самое повторялось несколько раз. Я изменил тактику и решил взять ее хитростью. Я перестал бежать, но заметно увеличил шаги. Я терял надежду догнать ее. Солнце было уже на закате, мороз крепчал, и я еще больше чувствовал холод. Я оставался совсем один на дороге среди снежной равнины. В этот момент я совсем не думал, что могу погибнуть от холода или на меня нападут волки. Страх за жизнь кобылы заглушал страх за себя. Другая мысль пришла в голову. Скоро перед нами будет крутой овраг, пересекаемый другим оврагом, не очень большим, но глубоким. Мои сани могут опрокинуться, лошадь упадет, искалечится или задохнется от натянутых возжей. Что станется тогда с нашей семьей ? Я знал, что отец не сможет купить другую. Потерять лошадь — значит потерять всякую надежду выйти из нашего бедственного положения. Думая об этом, я не чувствовал ни страха, ни холода. Моя гонка за лошадью продолжалась на расстоянии 3-х верст. И только при приближении к опасному месту я смог догнать мою мучительницу. Дрожа от радости, наконец-то, я настиг сани сзади. Я вцепился в ветки, которые торчали из телеги, и мне удалось схватить возжи. Все было забыто : страх, усталость и даже мой гнев на кобылу. Я радовался, что она осталась цела и невредима, и даже не думал наказать ее за ее намерение убежать и оставить меня одного в открытом поле.