Отряд

Через полчаса, когда грохот канонады немного утих, раздался крик:

– Воздух!

Все попадали на землю, упал и я, отчаянно сожалея, что поблизости нет ни одного ПЗРК. Но есть крупнокалиберный «Корд»! Я вскочил и скачками бросился к стоящему в двадцати шагах «Тигру», в люке которого одиноко торчал пулемёт.

Так. Лента на месте. Взвёл. Ствол вверх. Ну, где ты, сволочь!

Пара штурмовиков заходила на атаку с юго-запада. Низко идут, быстро, могу не попасть, во всяком случае, пугну. Самолёты приближались со снижением прямо на меня. Очень хорошо. И упреждения брать не надо. Я перевёл планку прицела на максимальное удаление. Они быстро росли в прицеле. Я нажал на гашетку. Навстречу стервятникам понеслась огненная трасса, а у них из-под крыльев сорвались ракеты.

Перспектива умереть именно сейчас сильно огорчила. Но время вышло. Жизнь отсчитывала последние секунды, которые позволили подвести черту.

Всё это время я пёр напролом, радовался или злился, порой кляня судьбу. Наверно зря обидел тётку. Ведь она, видимо, желая добра, не раз пыталась меня удержать на краю. И вот я смотрю на приближающуюся смерть, а в душе только досада и опустошение. Промелькнули широко распахнутые, полные недоумения глаза друзей. Через мгновение наши пути-дорожки разойдутся и канут в вечность. Сердце дало сбой, и последнее, что я увидел, как трасса моей очереди чиркнула по кабине штурмовика.

Мир потемнел и начал вращаться. Раздался зычный трубный звук. Потом всё. Темнота и тишина. Никогда не думал, что они могут быть такими желанными.

ГЛАВА 15.

Сколько я болтался в абсолютной тьме без верха и низа сказать не могу. Но мне это порядком надоело и возникло желание увидеть свет. И вспыхнул свет. Теперь я купался в океане света без форм и теней. И та, и другая крайности раздражали, и я отринул их. Тогда свет и тьма стали с нарастающей скоростью меняться местами, пока не остановились где-то посредине, открыв вид знакомого круглого зала с высоким потолком внутренними балконами и множеством дверей. Не удивительно, что вся эта свистопляска загнала ум за разум.

Справившись с секундной растерянностью, я окинул взглядомдо боли знакомое место. Как и в прошлый раз в центре зала стояло вычурное кресло, в котором сидел мальчишка в чёрном обтягивающем костюме с едва заметными блёстками. Он сидел в свободной позе, положив ногу на ногу, привалившись к правому подлокотнику, уперев кулак в щёку, и разглядывал меня с живым интересом. В его взгляде сквозило понимание и сочувствие.

– С возвращением, Павел. Присаживайся.

Я оглянулся, и в прежде пустом зале позади меня появилось такое же кресло, а между нами – низкий столик в том же вычурном стиле. Непонятно почему-то я взволновался, а в таком состоянии я обычно теряю края и начинаю говорить всё, что думаю. Вот и сейчас тяжёлые и злые мысли рвались наружу, и я не смог остановиться, словно кто-то за язык потянул:

– Насколько я понял, эта моя миссия закончилась. Я сделал, что смог, а потому имею право спросить: был ли смысл в тех жутких событиях? Удалось ли ценой тысяч жизней и смертей, моря крови и невыносимых человеческих страданий исправить нечто эфимерное и неосязаемое, известное только высшим существам? Довольны ли они суетой букашек под их ногами?

На побледневшем лице мальчишки ослепительно запылали глаза, однако мгновением позже вспышка угасла, он ответил, и в его голосе послышались доброжелательные интонации:

– Проще говоря, ты хочешь спросить, стоит ли некое, никому непонятное изменение хода истории тех жертв, которыми оно оплачено, и не забавляется ли кто-то могущественный, глядя на страдания людей?

– Именно.

– Запомни, вся история человечества и не только человечества оплачивается только так: жизнями, судьбами, страданиями и подвигами. В историческом потоке событий у любых цивилизаций в ходу только эта валюта. Не ты, так вас, не сегодня, так завтра. Такова суть и способ сосуществования социальных сообществ. Ваши учёные Дарвин, Шпенглер, Тойнби, Данилевский кое-что попытались сформулировать из этих законов. Не всё, конечно, и напутали немало.

– Послушай, я уже третий раз общаюсь с тобой, и, насколько понял, ты являешься одной из центральных фигур всего этого бедлама. Из вежливости хотелось бы называть тебя по имени. И, кстати, зачем тебе такой невыгодный образ?

– Если тебе так легче общаться, зови меня Деми, ДЕМИУРГ слишком длинно. А мой вид соответствует возрасту нашего мироздания. Тоесть, если приравнять время существования нашей вселенной к жизни человека, то ей столько, насколько я выгляжу.

– А Филька? Он кто, и где сейчас?

– Он – это одна из множества моих функций, обладающая некоторой самостоятельностью и довольно своенравным и сентиментальным характером. У него много имён. Для тебя пусть он остаётся Филькой. На самом деле он воплощённый ПРИНЦИП СПРАВЕДЛИВОСТИ, а по сути добрый и честный малый. Кстати, скажу по секрету, именно Филька организовал и режиссировал обе коррекции причинно-следственных кризисов и лично в них участвовал.

Вот это да-а! Я не верил своим ушам. Филька – это не личность, а принцип, функция. Некая абстракция и живое существо в одном флаконе никак не монтировались в моём сознании.

– Что-то в этот раз я его рядом не видел.

– Вернее не разглядел. А он там находился и очень близко. Неужели не почувствовал?

– Дитрих!

– Он самый.

– Жаль не пообщались толком. В смысле в его истинном облике.

– Зря жалеешь. Если бы он предстал перед тобой не аватаром, а в своей истинной сути, от тебя не осталось бы даже элементарных частиц.

– Всё равно жаль. Всё-таки он мой друг.

– Ладно, не ломай голову попусту. Ведь тебя сейчас гложет другой вопрос: каков итог всех твоих усилий? Скажу сразу: история изменилась, глобальной ядерной катастрофы не будет. Что произойдёт дальше? Время покажет, вы, люди, такие непредсказуемые, прямо, как дети со спичками.

– Ну, хоть это радует. В смысле, что войны не будет. И всё-таки интересно, в каких тайниках хранится подлинная история мира?

– В своё время узнаешь. Однако тебе пора возвращаться. Здоровое и сильное тело ждёт тебя. Занимай его и радуйся жизни. А между нами скажу сейчас крамольные вещи. Порой меня одолевает зависть к вашей короткой, но такой интересной жизни, полной страстей, эмоций, идей, любви, надежд, радостей и печалей. Но тебе пора. Прощай, и знай, это не последняя наша встреча. Ты слишком близко общался с бессмертными, что всегда накладывает отпечаток и меняет суть, ибо ты становишься похожим на нас.

Я не успел ответить. Деми исчез, а вид зала изменился. Он начал скручиваться по часовой стрелке, превращаясь сначала в цветную спираль, а потом в длинный туннель. Вращение передалось и мне и затянуло в тёмную воронку со светлым пятном в конце. Неведомая сила потащила и выбросила меня в мой мир.

Когда зрение восстановилось, я обнаружил себя лежащим на больничной койке, опутанным проводами и трубками, мокрым от пота с часто колотящимся сердцем и ясным сознанием.Кажется, я и впрямь вернулся к действительности. Теперь я – это я, Павел Кравцов в теле своего племянника. Тоесть я и есть этот племянник Павел Смирнов. Тьфу, совсем запутался с этими переносами сознания. Вот, что значит, пришёл в себя, а там никого нет.

Услужливая память всплывала волнами, быстро перелистывая страницы воспоминаний. Застоявшаяся кровь начала пульсировать в сосудах и погнала тепло во все закоулки тела. Я смотрел, слушал, чувствовал, наслаждался, хотя моё невыгодное положение всё-таки мешало чёткости мысли.

Скосив глаза, я разглядел попискивающий следящий монитор, ритмично моргающий огоньками. Рядом с ним в стене виднелась красная кнопка срочного вызова.

Пошевелив сначала руками и ногами, я прислушался к ощущениям, потом повертел туловищем и чуток приподнялся. Кажется, всё нормально, но жутко затекли спина и шея. А раз всё нормально, то пора возвращаться к жизни. Слишком много дел накопилось, чтобы валяться, как чурка деревянная. Нажать красную кнопку не составило труда.

Я спокойно лежал и ждал кого-нибудь из персонала, медсестру или врача. И он явился, да, не один, а с двумя сёстрами, которые таращились на меня, как на привидение, вернее, на выходца с того света. Что, кстати, было недалеко от истины.

– Владимир Анатольевич, смотрите какие показатели! Не может быть!

– Анечка, быстро тащи кардиограф, – выслушав сердце и лёгкие, проговорил врач, – Света, что с давлением?

– Сто двадцать на семьдесят

– М-да-а! – врач схватился за подбородок, – а ну-ка, сними повязки!

От этих слов я слегка напрягся, поскольку по опыту знаю, что отдирание присохших к ране бинтов – одно из любимых развлечений медиков и разновидность изощрённой пытки для пациентов. А ещё хитрые врачи, ласково заглядывая в глаза, всегда спрашивают: дружище, где болит? А потом именно туда и безжалостно давят.

– Ой, Владимир Анатольевич, смотрите, послеоперационные швы совсем исчезли! – потрясённо проговорила медсестричка, слегка заикаясь. Другая так и не вышла из ступора и стояла столбом, разинув рот.

– Та-ак. Давление отличное, на ЭКГ абсолютная норма, дыхание ровное, цвет кожи и слизистых – лучше не бывает. Тургор прекрасный. Почему-то мышечная масса и рост увеличились. Ничего не понимаю. – Врач морщил лоб и задумчиво кусал губы. – Надо смотреть анализы, но навскидку он здоров и даже более того. Света биохимию и клинику крови и мочи в лабораторию по цито! Готовьте УЗИ и рентген, – и он, наконец, вгляделся в мои глаза. Слава богу, а то я подумал, что они всё это время говорили о ком-то постороннем. – Как вы себя чувствуете?

– Нормально. Только залежался малость.

– Сколько пальцев?

– Три.

– Ваше имя и фамилия?

– Павел Смирнов.

– Сожмите мою руку. Достаточно. Аня, сними его с монитора и с капельницы, и принеси одежду. Поразительно! Сегодня же доложу на конференции.

– Владимир Анатольевич, прикажите, чтобы накормили. Есть хочется, спасу нет.

– Конечно, конечно. Удивительный случай. Нигде ничего подобного не отмечалось.

На другой день по клинике поползли тихие шопотки, потом громкие споры и пересуды. Появилось немало любопытствующих и в халатах, и в больничных пижамах. Два дня меня безжалостно таскали по разным кабинетам, лабораториям и консилиумам. Много говорили, жуть сколько наврали и ни слова правды не сказали. Врачи они такие, им только дай повод, так они такого навыдумывают, что хоть святых выноси. В итоге ничего онине нашли, обозвали здоровым и с сожалением отпустили домой.

На самом деле приходил в себя я тяжело. После пробуждения вголове причудливо перепутались память и мысли всех четырёх людей, в телах которых мне довелось побывать. И самое главное, я никак не мог соединить несоединимое и впихнуть в сознание невпихуемое, поскольку не понимал, где же нахожусь собственно «Я», и есть ли вообще это самое «Я». Шизофрения в чистом виде, к психиатру не ходи. Однако перед самой выпиской из клиники всё само собой устаканилось. Проверив все закоулки сознания, я пришёл к выводу, что сопоставляю себя всё-таки с Павлом Смирновым, в теле которого находился. Окончательно же я пришёл в себя, когда меня обняли мать, отец и пожал руку дед. А младший братишка безмерно удивился: