Записки кока Борщика

* * *

Конечно, оплошности у меня тоже бывали. У какого кока их нет! Но тоже не без причины. Вот вам хотя бы один пример.

Все знают, что Борщик умеет не только торчать у печи. А если надо, и мешки бросает, и канаты таскает, и палубу драит. А если придется, и судно ведет по первому классу. Кто в Индийском океане, когда в качку все лежали готовенькие, как кильки в томате, стоял на руле? А Борщик стоял. Стоял Борщик! И судно вел, и кормил!

А тут — на тебе! Во время стоянки во Владивостоке вышел перед ужином на палубу с бачком, слить воду от макарон, и налетел на боцмана. Сидит на якоре и учит матроса Солнышкина морские узлы вязать. Я и спросил:

— Вяжете? И получается?

По-доброму спросил. А боцман в ответ:

— У нас получается! Не то что у тебя! Да и на макаронах узлов не навяжешь!

Меня задело. Я говорю:

— Как это не навяжешь?

Вытащил одну макаронину — связал узлом. Настоящим, флотским. Потом другую, третью. Провязал все макароны узлами. Полный бачок. Промыл, подал на обед. Команда в восторге. Все макароны в узлах, а узлы-то морские! Навалились, умяли, все до штучки. До последнего узелка. Ходят, от удовольствия пупки поглаживают.

Я на радостях уснул хорошо.

А утром проснулся — что такое? Напротив нас пароходов видимо-невидимо. И все на нас, разинув рот, глазеют.

А к нам прижался санитарный катер. Тянут с него на борт шланги. Бегают по трапам санитары, на помпу наваливаются, качают. Что такое?

А кто-то с соседнего судна кричит на другое:

— Это команде «Даешь!» промывание желудков делают. Борщик свою команду морскими узелочками накормил. Крепенькими, не развязываются!

Но ведь и тут не без пользы. Готовый рецепт: при сильном расстройстве вяжите макароны узлами. Только покрепче. Не пожалеете!

И тут — ого-го! — как потянет! Леска зазвенела. Пароход задрожал. Тяну и чувствую: вот это рыба! Вот-вот сорвется! Светляки выпрыгивают, вспыхивают, судно то туда, то сюда.

Подвел я рыбу поближе, ухватил за морду, тащу и прикидываю: «Ну уж эту зафарширую, уж эту намариную!»

Вывалилась команда, шумит. Довольна! Только, непонятно с чего, подлетает ко мне боцман, кричит:

— Ты что это тащишь, Борщик?

— Р-р-рыбу! — говорю. — Наж-жарю на всю команду!

— Какую рыбу! — кричит. — Да еще, наверное, чистить и мариновать собираешься. Это же подводная лодка. Дело международным скандалом пахнет!

— Ну да?!

— Да ты посмотри!

Выпустил я рыбу — вижу: и в самом деле подводная лодка. Открылся люк, высунулся из него капитан. Ругается, охает.

Я стою и думаю: «Что же вы ругаетесь! Лучше боцману скажите спасибо. А то без него завтра утром в маринаде бы плавали!»

Вот ведь какие штучки бывают!

И честное слово, в этом случае я ни капли не обиделся, когда доктор Челкашкин похлопал меня по плечу и сказал:

— Пора, Борщик, надевать очки. Конечно, возможно, ничего страшного не произошло бы, если бы мы эту лодку съели под маринадом. Под разными маринадами мы и не такое ели. Но очки надевать пора. А иначе с такими ошибками в людоеды угодишь!

И я ничего не сказал. А что тут скажешь?

Всё правда! Выйдешь после такой ошибки на палубу и вдруг услышишь:

— А, это тот самый Борщик, который мариновал лодку и морячками закусывал?

Нет, не надо!

У хорошего повара должна быть чистая совесть и чистое хорошее настроение.

Хорошее настроение любому повару просто необходимо. Браться за приготовление пищи надо только с хорошим настроением, даже если жаришь самую простую яичницу. Иначе она от злости может так заляпать веснушками физиономию — скребком не отскребешь.

А бывает и того хуже.

Помню, в Индийском океане, при полном штиле, готовил я команде плов. Отличный, должен сказать, плов. Уже морковочку с луком нашинковал и обжарил, рис промыл, баранину подрумянил…

И тут, как назло, заглянул на камбуз старпом, стал давать указания, горелые сухари припомнил. Сообщил, что без премии оставит. Все доброе настроение через трубу выскочило. Бегаю по кухне с ножом, успокоиться не могу. Взорваться готов. Так и кажется, вокруг грозой пахнет.

И вдруг вижу: в самом деле, влетает в иллюминатор светящийся шар, потрескивает и направляется ко мне. Шаровая молния. Стою я ни жив ни мертв и жду: сейчас подлетит, шарахнет в лоб и — привет милой бабушке!

Хорошо, что в этот момент от плова уже вкусно пахнуло. Прошла она надо мной, зарулила к котлу, повисела, будто понюхала, — и плюхнулась вниз, в самую гущу.

Плов тут же закипел, забулькал. Я его подхватил и на стол. Все так и навалились, умолотили. И на тебе! — ни с того ни с сего ругаться и ссориться начали! Бегают, ругаются и потрескивают.

А у одной дневальной волосы торчком встали, нос вытянулся, покраснел, и сама, как шаровая молния, носится с тряпкой в руках по коридору, на всех злится, искрами так и сыплет.

До сих пор не вылечилась. Попадись ей под руку — тряпкой, а то и щеткой вмиг схлопочешь. И в глазах у нее шаровая молния прыгает.

И совсем другое дело — хорошее настроение. Поешь — и борщ вроде бы в котле поет. Цыплята жарятся — тоже поют. И вилки, кажется, поют, и поварешки подпевают. И все неживое живым становится.

И наверное, вся команда «Даешь!» помнит исключительный случай.

Купил я в Сингапуре электрического пингвина. С музыкой внутри и с подогревом. Я все люблю с подогревом.

Стоял он у меня в углу на камбузе. Стоял, стоял. И вдруг я заметил, что он под мои песни шевелиться и разгуливать начал. Особенно в качку. Чем песня душевней, тем он отзывчивей!

А тут, помню, варил я флотский компот из абрикосов с дерева, которое еще мой дед посадил. Это еще до рыбьего жира было. Варю и напеваю!

И вижу, то ли на песню, то ли на запахи — дело-то ведь было в Антарктиде — стали собираться пингвины. Даже те, которые на яйцах сидели!

Что же, говорю, они делают! Пингвинята в яйцах застынут, не вылупятся.

И тут, верите, мой пингвин согласно кивнул, вперевалочку заковылял под песню вниз по трапу. Нашел на льду яйцо, сел. И через минуту-другую, яйцо — хлоп! — и навстречу морозцу вывалился пингвиненок. А там нашлось еще яйцо, а за ним третье. Целая стайка пингвинчиков. И все потихоньку качаются под мои песни, как в детсаду, и вроде бы напевают.

Их-то я потом и взял к нам на палубу, весь этот детсад.

Вот что значит хорошее настроение — и для вкусных блюд, и для птиц. А уж для людей совсем хорошо. Даже отлично!

Ради хорошего настроения команды, чтобы она была сытой, веселой, довольной, на какие только выдумки ни пустишься, на какие приключения ни пойдешь! Тут, знаете, только и успевай сам вертись и мозгами верти: и в смысле «я тебе шмотку — ты мне селедку», и в самом прямом — вертись, и все.

Помню, как-то возле Камчатки кончилась у нас на судне всякая вкуснятина. И горючее кончилось. Пых — и все! И не только у нас!

Суда вокруг качаются, матросские желудки звереют от голода, урчат, будто в каждом из них сидит по хорошему зоопарку.

Что делать, прикидываю, что бы сообразить? Вышел на палубу, задумался… И вдруг прямо-таки подпрыгнул. Рядом-то вулкан, сопки, скалы, а на них орет, шумит птичий базар. Миллионы яиц! Сидим, можно сказать, на яйцах и голодаем.

Я взял пару сеток, надел японские кеды и полез на скалы.

Вулканы рядом дымят, камни вздрагивают, а я ползаю и собираю яйца. Самые крупные. Полную сетку набрал. Крупных-крупных! Ну, размышляю, сейчас я своих орлов накормлю!

И только подумал — оступился и покатился вниз. С сеткой! Ну, думаю, сейчас получится Борщик всмятку. Хорошо, успел ухватиться за выступ скалы.

Вишу, одной рукой держусь, а в другой держу сетку. Подо мной шумит океан, качается, далеко внизу, наш пароход, толпится на носу команда, на меня пальцами показывает. Кто-то хватается за сердце, кто-то за голову…

А я вишу из последних сил и думаю: «Извините, братцы…»

И тут из-за скалы — вертолет с знакомыми летчиками. Повисли надо мной, спрашивают:

— Борщик, ты что здесь делаешь?

— Не видно, что ли, яйцами торгую, — говорю.

— Ну ладно, — говорят, — торгуй. А мы летим за кипятком в долину гейзеров.

Ничего себе шуточки!

— Так мне же с вами по пути! — кричу. — Мне ведь яйца отварить надо!

— Ну ладно, — говорят.

Спустили мне лестницу. Уцепился я кое-как за ступеньку и полетел. В облаках, над реками, над сопками, над лесами. Прямо в колпаке и в фартуке.

Люди на меня смотрят. Медведи внизу морды задирают и пасти от удивления раскрывают. Наконец долетели до гейзеровой долины. Кругом из дна пар валит, все кипит, как у меня на камбузе.

Петляем мы среди гейзеров и выбираем, который получше. И вдруг снизу — шипящий фонтан, как ударит рядом со мной, чуть не до неба. Я сразу раз — и яйца в кипяток. Вишу на лестнице, терплю, а яйца рядом варятся. Руке горячо, но, главное, яйца варятся!

Тут и вертолетчики ведром кипяточка зачерпнули — для чая, — развернулись и пошли обратно. До самой палубы меня донесли. В общем, благополучно. Только однажды вывалилось из сетки яйцо и какому-то зеваке прямо в лоб угодило, да так, что вулканы вздрогнули. Ну а зачем, скажите, когда падает яйцо, подставляешь лоб? Рот раскрывать нужно.

Конечно, команда наелась. Ходят, потирают животы, говорят:

— Борщик, а яйца-то оч-чень крутые. Переварил. Как только ты сам не сварился? А капитан заметил:

— Ничего, он у нас и так крутой!

Конечно, это было очень приятно.

Только Челкашкин, доктор, как всегда, сказал:

— А выговор бы ему опять стоило влепить. Ведь из-за этих яиц у всей команды чуть сердце не выскочило!

Ну, то-то, думаю, наконец и он оценил, наконец все поняли: повезло той команде, у которой есть Борщик!

Правда, без неприятностей и здесь не обошлось.

Во время падения со скалы слетели у меня с ног кеды. Нашел их отряд юных следопытов и передал в музей. И как я ни просил вернуть, не отдают, и все. Говорят: «Уважаемый Борщик, не отдадим. Очень ценный экспонат для истории края».

Я, в общем-то, не жалею. Я человек добрый. И четко знаю, что в борьбе за хороший аппетит команды главное оружие кока: запахи, хорошее настроение и — доброта.