Записки кока Борщика

— Круглое хлебное изделие с дыркой. Так, ну, это бублик… Знаменитый кок из повести «Мореплавание Солнышкина». Не знаешь, Аркаша?

А какой-то Аркаша усмехается:

— Ну ты даешь! Ты что, не знаешь? А голос Никулина отвечает:

— Знать-то знаю, но проверить хочется… Так шесть букв — Б-О-Р-Щ-И-К — Борщик.

Я чуть не подпрыгнул! Сам Никулин мою фамилию произносит!

А Никулин вдруг говорит:

— Никак записать не могу. Какой-то балбес впереди с рюкзаком на спине булькает, как Борщик на печи, и вертится, как клоун в цирке.

Потом записал и спохватился:

— Аркаш! Хочешь, я тебе анекдот про Борщика расскажу? Хочешь? Лежит, значит, Борщик на печи, соньку давит, а под носом у него котлеты горят…

Тут уж я с рюкзаком подскочил:

— Я — булькаю?!! У меня — котлеты?!! — Стукнулся головой в какую-то запасную кнопку: и вижу: лечу вниз среди синего неба, как в десанте, а подо мной из тюка орет голова Петькина:

— К-а-а-а!

— Ладно, — кричу, — сам вижу, что Аме-рика-а-а-а!

А надо мной кто-то тоже кричит:

— Кажется, мы летим мордой вниз на Америку!

Ну, думаю, точно Никулин. Летит на гастроли. Кто еще, кроме Никулина, может кувыркаться без парашюта и анекдоты рассказывать! Анекдот.

А его друг Аркаша кричит:

— Чего смеешься? Сейчас Америку головой пробьешь, на Цветном бульваре в Москве анекдот дорасскажешь.

А Никулин не унимается:

— Да смешно! Я просто смотрю, как ты приземляться будешь. У мужика-то вон из рюкзака вилка торчит и ножи выскакивают.

Я испугался, отпланировал в сторону, освободил дорогу. А друг Аркаша отвечает:

— Вилка — это что. Вон внизу кактусы! Знать надо, где анекдоты рассказывать.

— Где? — Тут Никулин сделал кульбит, и их обоих куда-то ветром понесло. Вижу, бухнулись на кактусы, подскочили, как на пружине, и бегом с космической скоростью по пустыне, к какому-то городу…

А я планирую, как в десанте, на спасательном круге верхом и одной рукой тюк с Петькиным держу. Лечу и думаю: «Останусь сейчас жив, слетаю в Москву на Цветной бульвар, выясню у любимого артиста, рассказывал ли он в самолете над Америкой анекдот о Борщике. Если рассказывал, то узнаю, чем кончился, и выражу сочувствие. Все-таки кактусы! Если Никулин, то, конечно, скажет: больно, зато спасительно. Он человек с юмором. А вдруг не он, вдруг кто-то под его голос подделывается? Вон Пугачева одна, а ее голосом сколько стараются! Мой портрет первым нарисовал художник Вальк, а приладились какие-то Курьяков и Струкова. Не стыдно. Так ведь и под Никулина кто-то мог! Ну тогда он вместо Никулина в кактус вмазался!

Вдруг слышу:

— Что ты бормочешь? Правей рули! К куче автомобилей! Бац-ц-ц!

Врезались мы в какой-то огромный кактус. Подпрыгнул я, как на батуте. Лежу на золотистом песке. Из какой-то кучи апельсинов торчат, как стереотруба, мои десантные сапоги. А Петькин на кактусе иглотерапию принимает. Моргает, молчит. А я думаю: это были три минуты молчания, теперь пойдут три минуты ворчания… Я человек флотский, чувствую, как он мне азбукой Морзе всякие глупости передает.

Стащил я его, развернул, спрашиваю:

— Цел?

— Я-то, — говорит, — цел. А вот брюки в бауле все лопнули. Теперь у них из-за ваших анекдотов ширинка спереди и сзади.

— Ничего, успокаиваю, дороже продашь. Теперь как раз мода такая!

Говорю и удивляюсь: голова осталась цела, а он штаны жалеет, песочек с них стряхивает!

— И песок не стряхивай, — говорю. — Песок-то золотой.

Он оглянулся, проверил — точно! — и стал набивать карман песком покрупней. Ведь после такого полета и не в это поверишь. Но странно: я тоже смотрю и вижу — волнами качается зной! Мираж! А за ними какой-то сказочный дворец, сады, веселье! Неужели и я ушибся? Не может быть!

— Да, — говорю, — во всем есть свои плюсы и минусы. Смотри вперед.

А он схватил мой сапог, подошвы-то отлетели, стал смотреть в него, как в трубу, и шепчет:

— Что смотреть? Сматываться пора! А то будет нам сейчас плюс от минуса! Полиция!

Посмотрел и я: бегут к нам два полицейских гиганта и на боках у них болтается по здоровому минусу. И вправду, так отминусуют, что из глаз одни плюсы посыплются.

Рванули мы с баулами к сказочному городу, перемахнули через ограду — и бултых в воду! В джунгли! Как два дикобраза.

Петькин вскочил, а ему навстречу крокодил. Он отлетел в сторону, а над ним здоровенный бегемот раскрыл красную пасть — хоп! — и сомкнул зубы! А с берега индеец наставил копье и смотрит, куда бы ткнуть.

Петькин кричит:

— Какая же это Америка?! Это же джунгли! Африка!

А я еле дышу, но осмотрелся, сообразил. Кричу:

— Америка! Не дрейфь! Это же мы с тобой в Диснейленд попали: и дворец-сказка, и звери здесь электронные.

— Ну да! — вопит, а глаза на лоб лезут. — Электронные, а жуют, как живые!

Вырвался он из пасти бегемота, выдернул баул и бегом мимо сказочной горы, мимо удивленной толпы в какую-то вагонетку. Он в нее, и я за ним. Хоть у меня свои дела, своя дорога, но не бросать же его в таком положении!

Вагонетка — в какой-то подвал, в провал, в черноту. Петькин орет. Все хохочут, а он орет:

— Ничего себе — Диснейленд! Мы же с тобой на тот свет попали! Черти кругом прыгают!

Вокруг и вправду неоновые привидения хихикают, дрыгаются, пляшут, хватают. Петькин икает, летит, и я за ним, как Карлсон, со спасательным кругом и рюкзаком.

Вылетели из подземелья, отдышаться бы, а он увидел впереди шлюпку и по морской привычке в шлюпку, как пельмень в сметану, — бултых! Ну и я за ним — прыг. Влетели, а она вместе с пассажирами раз — и юркнула в глотку громадному черному киту! Окунулась в воду, в поток, в черноту — и покатилась!

Петькин от ужаса совсем обалдел, обезумел, стал подпрыгивать, орет:

— Я сейчас этот твой Диснейленд вверх ногами переверну!

И я кричу:

— Причем Диснейленд? Ты уж лучше меня переверни. Это из-за меня! Я же в самолете нажал на кнопку.

— Вот ты, — кричит, — нажал, и я нажму!

И как дернул за что-то! Лодка как сорвалась, как загудела. Ураган, тайфун, торнадо! Лечу в какую-то трубу, а впереди кувыркается Петькин. Треск, плач. Петькин орет, дети орут! Я двадцать океанов проплыл (четыре по пять! Как-нибудь математику знаю, у Тамары Сергеевны учился) двадцать океанов! — а такого не видел. В брюхе у кита темнота. Крутит, качает! Я лбом в потолок! Он лбом в потолок. Люди лбами сшибаются. Лбы трещат! Шишки, как в саду, растут, шишка о шишку стукается! Плюс-минус, плюс-минус! Короткое замыкание и вспышка! От шишек светлее стало.

Я хотел сказать: „Потише стукайтесь! Берегите головы“, — а вместо этого сказал:

— Давайте сильней, чтоб светлее было!

Петькин опомнился, кричит:

— Ладно! Я готов, я буду! Только пусть хорошо за свет платят! — Стукнулся и — в воду!

Тут треск и кончился. Тишина. Ни капитана на судне, ни штурмана. На всех один кок с полоумным матросом. Люди испуганы, а кому-то их вывозить надо! Ну что ж, Борщик к спасательным работам привык в Арктике! Набрал я ребят на руки, на плечи, и пошел по воде к выходу. Иду, голова гудит, сияет от шишек, но и тут есть плюс: детям держаться удобно.

Вышел я из пасти кита, увидел фотовспышки, Микки-Мауса, Белоснежку с гномами и упал. Вот двадцать океанов проплыл, четыре по пять, а такого со мной не было.

Очнулся я от знакомого запаха. Вижу: вокруг меня весь Диснейленд собрался, будто дегустировать меня собираются, — Балу стоит, Маугли вертится, Карлсон огнетушитель притащил, поливать меня хочет: шишки горят.

А прямо надо мной наклонилась Белоснежка и так ласково меня, Борщика, по щекам гладит. А на груди у нее цветок — орхидея. Такой, какой моя учительница Тамара Сергеевна любила.

И так мне приятно стало — ведь в какую компанию попал, сколько друзей, что вдруг я подумал: сделаю и я у себя на сопке что-нибудь похожее. Диснейленд, конечно, не получится, но Борщикленд заведу. Честное слово! И Карлсона позову, и Винни-Пуха. А Белоснежку обязательно. Правда, около нее гномом скакать не стану, но Борщиком буду очень хорошим. Борщиком буду.

Слышу, рядом что-то пыхтит и булькает. Повернул голову, а сбоку лежит Петькин. Прыгает на нем Микки-Маус, откачивает, так что из того, как из кита, фонтанчики выплескиваются: буль, буль, буль. Ни жив ни мертв!

А тут подходит ко мне представитель какой-то диснеевской фирмы, говорит:

— Господин Борщик! Вам премия 1000 долларов.

Я говорю:

— Извините. Я за спасение детей денег не беру.

— Но это не за детей. А за новый способ добычи света внутри кита. Так что тысяча ваша.

Петькин тут же открыл глаза и булькнул:

— Шестьсот — мои!

— Это почему же, — говорю, — шестьсот твои?

— А мои шишки больше и светили лучше.

Я посмотрел на него, и вправду: такая физиономия, что и в комнату смеха не надо.

— Ладно, — говорю, — отдам тебе тысячу. Больно Борщику нужны эти нашишкованные доллары. Смотри лучше, какое небо, какая красота, дворец какой! Сказка. В какую компанию попали! Белоснежка, Маус, Пух! Дюймовочки в блюдцах вертятся, слоны на карусели летают. А вон вигвамы, индейцы на лошадях скачут… А небо какое!

А Петькин пыхтит:

— На кой мне это небо. Я его уже видел. На фиг мне эта красота с индейцами. Слон тебе только на голову не наступил. Вот сейчас индеец сделает тебе копьем дырку, где надо, — будут тебе и сказка, и анекдот. А мне и так дырок в штанах хватает.

Помешался на своих китайских штанах!

Вдруг Петькин отвернулся, закрыл глаза — будто умер. А я вижу, подходят ко мне два полицейских гиганта, те самые, от которых мы в Диснейленд драпанули, и минусы у них на боку качаются. Спрашивают:

— Вы мистер Борщик?

— Ну, — говорю, — я.

— А документы есть?

— И удостоверение у меня есть. И приглашение сюда от моего друга Тома есть. — Я даже телеграмму достал, так что Микки-Маус вдруг почему-то подпрыгнул. А один полицейский наклонился, говорит:

— Тогда разрешите вам с почтением вернуть ваш орден Почетного Легиона. Он почему-то оказался на выпуклости нашего самого злого кактуса.

И знаете, я впервые подумал, какие хорошие бывают полицейские. Понимают, что орден должен торчать не на каком-нибудь колючем чучеле, а быть на груди достойного человека.

И что тут началось! Объятия, фотоснимки. Борщик с Микки-Маусом, Борщик с Карлсоном, Борщик с Барби, Борщик с Белоснежкой. И игрушка появилась: Борщик со сковородкой, Борщик с кастрюлькой. Борщик, Борщик, Борщик. На майках — Борщик, на шапках — Борщик. Даже три Борщика вместо трех поросят. Вот где реклама!

А Петькин тут же сориентировался, вскочил, подыскал место и стал продавать брюки с веселенькой рекламой: „Брюки кока Борщика“. И хотя все видели, что мои — на мне, все равно раскупили. Вот что такое имя! Вот что значит Борщик!

— Да вы, что, ребята, тоже чокнулись, — говорю, — с какой стати?

— Гони! Вы тут с Белоснежкой прохлаждаться будете, а у нас на бутылку виски нет. Мы ребята крутые. Если что, весь этот ваш Диснейленд возьмем в заложники.

Ничего себе! Что, думаю, ко мне все минусы липнут?

Наверное, я сам слишком большой плюс. Поэтому и липнут по закону физики. Оглянулся, смотрю, еще два громадных Базилио стоят по бокам, а один мне в нос своим мафиозным носом тычет. Я, конечно, мог бы уладить дело просто. Не на того Буратино напали! У Борщика, если что, и поварешки брыкаются, и макароны, случалось, на уроках в школе стреляли. Но не поднимать же здесь шумиху и стрельбу на весь Диснейленд. Неприлично. Да уж если оказался здесь, все вопросы надо решать только мирным путем. Зря тебе, что ли, орден Дружбы пообещали!