Цветы валерианы

Глава №7: Цветы валерианы

25 декабря. Хогвартс. Астрономическая башня.

В повисшей тишине казалось, что даже сердце перестало биться. В ту же самую секунду, как он это сказал, Рольф понял, что ошибся. И, похоже, непоправимо.

— Ты думал, — Луна сделала паузу. Она не смотрела на него. Нет, она сидела почти отвернувшись, подняв лицо к морозным звёздам. Колдунью окружало облачко пара, делая похожей на ночное светило, в честь которого она получила имя. Холодное и недоступное, бесконечно прекрасное, — ...что я могу отказаться от способности любить, только чтобы...

Нет, она не делала паузы. Просто у Луны Лавгуд дрогнул голос. Она сдержала всхлипывание, но Рольф слышал и чувствовал, как неровно, хрипло она дышит. Словно раненная птица или животное, выпившее отравленной воды. Каким глухим и надтреснутым был голос. Её боль и разочарование ощущались почти физически, опаляя нервы тягучей, как лава, виной. Рольф был близок к тому, чтобы самому завыть, заметаться по площадке Астрономической башни, сделать что-то глупое, разрушительное — порезать вены на запястье Сектумсемпрой, спрыгнуть со смотровой площадки, разнести башню в клочки Бомбардой — всё что угодно, только чтобы это прекратилось. Еле-еле, через силу заставляя язык говорить, пробиваясь сквозь мучительную дурноту, он пытался сказать ей... сказать, что-то, что могло бы позволить ей понять... То, чего он сам не понимал и за что не мог себя простить.

— Луна, я...

— Знаешь, какой девиз на гербе Лавгудов? — она прервала его резко, наложив свой голос на его невнятное бормотание и словно разрезав его. Сейчас её голос был громким и звонким, напряжённо-интонированным, какой бывает у глухих. Она спрашивала, но не нуждалась в ответе. — Кто-то может удивиться, что у нас есть герб... — она дежурно усмехнулась краем губ, но глаза не улыбались. В них плескалась отчаянная, завораживающая, пугающая пустота. А Луна всё продолжала, без пауз, не останавливаясь и слегка гримасничая. Рольф ещё не видел её такой... странной, печально-агрессивной и немного сумасшедшей. Как никогда она напоминала марионетку, куклу со спутавшимися ниточками. — Но он есть. Так вот, там написано: «Влюблённость делает человека слепым, а любовь — ясновидящим». Я...

Вот теперь она расплакалась. Тихо, с неподвижным лицом, позволяя слезам течь по щекам, всё быстрее, всё больше. Рольф хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Хотел сделать что-то, приобнять, прижать к груди, но замер, не в силах пошевелиться. А она молчала. Молчала и плакала. Наконец, спустя несколько долгих, бесконечно долгих минут, Луна повела рукой и слёзы исчезли. Она легко спрыгнула с парапета, рывком запахнула на себе верхнюю мантию и развернулась, чтобы идти прочь. Снова удаляющийся звук каблуков и ощущение, что он теряет её навсегда. Единственное, что заставило его решиться. И Рольф закричал, не заботясь, что их кто-то может услышать:

— Луна!

Никакой реакции, она продолжала идти, мелкими острожными шажками, словно боясь упасть.

— Прости. Умоляю, я не знаю, что на меня нашло... Я... я просто... — она почти дошла до дальнего конца смотровой площадки, до двери, запирающей вход. — Луна, я люблю тебя! — проорал он, совершенно неожиданно даже для самого себя.

Он хотел просто остановить её. Заставить выслушать. Но вдруг понял, что не перенесёт, если она от него откажется. И сказал это. Слова, не имеющие смысла. Слова, имеющие весь смысл, который только заключён в этом мире. Застревающие в горле комом, непроизносимые, как имя Волдеморта. Те, после которых нет пути назад.

Она остановилась. И обернулась. Мантия рывком подмела пол. Словно лепесток, подхваченный ветром.

— Рольф... — её голос был еле слышным шелестением, почти неотличимым от шёпота, но он услышал.

Через какие-то доли секунды он уже сидел у её ног, взяв руку Луны, безвольно свисавшую вдоль тела, в свои ладони и покрывая её поцелуями. Она протянула вторую руку и принялась рассеянно гладить его золотистые волосы. Рольф с надеждой поднял на неё взгляд и встретился с печальным и холодным взглядом светло-голубых глаз. Луна еле заметно покачала головой. Провела ладонью по его щеке. Её пальцы дрожали, но вовсе не от холода. Грусть, всепоглощающая грусть и жалость читалась в её лице. Наконец, всё так же тихо, она произнесла:

— Я верю, что ты в меня влюблён, Рольф. Я вижу и чувствую это, но...

Он поспешно встал, не выпуская её руки. Что-то подсказывало Рольфу, что ему лучше не знать того, что она сейчас скажет. Но и остановить её он не мог. Только смотреть, пытаясь вложить в один взгляд все свои чувства. Чтобы она поверила. Но Луна только снова покачала головой:

— ...но любишь ли ты меня? Можешь ли ты вообще любить? Ты, сотни раз убегавший от самых простых чувств: симпатия, дружба, благодарность. Ты слеп, Рольф, ты слишком слеп, чтобы любить... Ты потерялся и не видишь того, что вокруг тебя, что в тебе... — Луна с какой-то болезненной нежностью дотронулась до его лица, словно очерчивая его: линию подбородка, скулы, нос, линию губ. — Ты никогда не спрашивал меня, что чувствую я, когда ты рядом. И другие... Минерва, Летиция, Маргарет, даже Сибилла, Олимпия... ты не спрашивал эту милую француженку... и других. Ты никогда не задавался вопросом, что чувствуют твои ученицы. Тебе не хотят доверять — и доверяют. Не хотят брать на работу — и берут. Не хотят любить — и не могут противиться. Без тебя болит сердце, а с тобой кровоточит душа, уставшая отличать настоящие чувства от выдуманных... — она склонила к нему голову и тихо прошептала на ухо: — Приворотное зелье в тебе, а не во мне, Рольф. И запах этот — твой!

Луна поцеловала его. В щёку. Мимолётное прикосновение тёплых, словно наэлектризованных губ, прервавшееся раньше, чем он попытался привлечь её к себе.

— Прощай... — прошелестел её голос, и площадка опустела. Только подол серебристого платья подмёл каменный пол.

Иглы инея поблёскивали на каменной кладке парапета, словно бриллианты. Саламандер смотрел на них невидящим взором. Несмотря на тёплую мантию, он ощущал себя промёрзшим до костей, до самого сердца. Хрупкой фарфоровой безделушкой, марионеткой, готовой разбиться вдребезги от малейшего неосторожного движения.

Та же ночь, немного позже. Хогвартс. Запретный лес.

Он сам не помнил, как спустился с башни и вышел из Хогвартса. Как шёл, не разбирая дороги, сквозь сугробы пушистого, только что выпавшего снега. Ноги сами несли его в Запретный лес. Всё глубже и глубже, туда, где деревья стояли так плотно, что на лиственном ковре почти не было снега. Валериана... проклятый дар, подаренное проклятье.

«Прийти на Поляну — означает встретиться с собой. Но заглянуть в свою душу — не всегда самое приятное переживание».

«Это может испугать, но на самом деле Поляна указывает на твой источник силы. «Особую способность», если хочешь».

«Ты заблудился давно, очень давно».

«Давай начнём всё заново».

«Я не верю, что ты меня разлюбил! Ты врёшь... Ты чудовище! Зачем ты заставил меня полюбить тебя?»

«Ты такой же, как она».

«Я думаю, мы можем принять Вас в Хогвартс».

Перед мысленным взором Рольфа одна за другой проходили эти картины: мамин чердак, смущённое лицо Невилла Лонгботтома, поляна, усыпанная белыми, колышущимися соцветиями, восхищённое сияние золотистых глаз Коралины, сочувственный взгляд Луны, Клэр, отчаянно цепляющаяся за край его мантии, красное, перекошенное лицо отца, Минерва, ставящая росчерк под приказом о его назначении. А следом — страница из учебника истории, биография Гарри Поттера с комментариями колдомедиков и профессоров Чар по поводу «отскочившей» Авады:

«Магия, накладываемая на ребёнка в раннем возрасте, меняет его навсегда. А эффект от зелья может стать бессрочным».

Рольф приглушённо и безрадостно рассмеялся. У маглов есть такое выражение: «впитал с молоком матери». Похоже, что именно это с ним и произошло. Он никогда ни к кому не привязывался, никогда никем не дорожил... Он легко покидал одних людей, чтобы познакомиться с другими. Пока в его жизни не появилась единственная женщина, в присутствии которой он что-то почувствовал. И что он сделал? Потерял её. Глыба льда в районе сердца стала ощутимо тяжелее, мешая дышать и словно притягивая к земле. Драккл бы побрал эту «особую способность», дающую то, что ему не нужно, но отбирающую то, что дорого...

Саламандер блуждал по Лесу уже довольно долго, но Поляна всё не показывалась.

— Где ты?! — заорал он что есть мочи, пробираясь сквозь подлесок и молотя по нему палочкой. — Покажись! Дракклово сердце дракклого леса, я пришёл, чтобы с тобой сразиться! Я здесь!

Он запрокинул голову в небо и раскинул руки, словно ожидая, что валериановый дурман пристально наблюдает за ним с верхушек деревьев. Но ни малейшего просвета среди деревьев, хоть как-то напоминающего Поляну, так и не показалось. Рольф шёл и шёл, не разбирая дороги, периодически вопя «где ты?» и рубя подлесок Секо. То и дело Саламандеру казалось, что он слышит за спиной какие-то шорохи. Но каждый раз, оборачиваясь, он не замечал ничего подозрительного: Лес был пустынен и тих. Похоже, что шум здесь производил он один...

Наконец, окончательно выдохнувшись, Рольф решил повернуть к замку. «Может быть, эта поляна и правда легенда», — вымученно подумал он. А что? Вдруг это был ещё один сон. Или галлюцинация... Рольф устало прикрыл глаза и сжал переносицу, пытаясь отогнать подкрадывающуюся сонливость. Открыл глаза снова и так и остался стоять, поражённый произошедший переменой. Всего в нескольких шагах от него была Поляна. И перепутать невозможно — тёплый, словно июньский, ветер нёс запах валерианы. На негнущихся ногах Рольф пошёл в направлении белого цветочного пятна. Шаг, ещё шаг и вот у его ног колыхалось тревожащее, тревожное море перистых листьев и белых цветов. На него снова накатила тоска, но уже не такая острая и мучительная. Рольф шёл всё дальше и дальше, пока не оказался в самом центре.

Странно... ему могло показаться, но в этот раз запах как-то «опошлился». Он был тяжёлым и словно маслянистым, мускусным. В нём не было лёгкости и полёта, не было грусти и пронзительной хрустальной мелодичности. Словно этот запах разучился мечтать. На смену грусти пришли безразличие и апатия, равнодушная холодность рептилии. Но всё же тоска осталась. «Поиск утраченного. Неутолимый зов. Навязчивое ощущение неполноты. Пустота сердца». С каким удовольствием Рольф отвернул бы время на полгода назад, когда он вышел с драккловой поляны и познакомился с Луной. Луна... Вот теперь его сердце словно сжала стальная перчатка.

Рольф упал на колени и осел на траву. Его скручивало и ломало такое ощущение безнадёжности, словно весь мир умер и покоился в руинах. Он метался, приминая зеленоватые стебли, и мычал что-то нечленораздельное. Наконец, Саламандер выдохся и затих. «Может быть, попробовать способ Невилла и покориться судьбе? — размышлял он, чувствуя, как его снова охватывает апатия. — Хотя для чего? «Дар» у меня уже есть...» В этот момент Рольф внезапно с предельной ясностью понял, что именно ему следует сделать. Он перекатился на спину, сложил руки на груди и прошептал: