Пациент Х

Ударившись об изножье кровати, Грейнджер сползла на пол. Волдеморт же, напротив, лениво приблизился и опустился рядом с ней на корточки. «Вот и все», — отчетливо поняла девушка. Багряные глаза опасно сощурились и бледная рука медленно поднялась. Обреченно закрыв глаза, Гермиона почувствовала, как ледяной палец коснулся ее лба, а затем благословенная тьма поглотила волшебницу.

Сознание возвращалось медленно. С трудом приподняв тяжелую, раскалывающуюся от боли голову, Гермиона потрогала лоб и поглядела на красные следы, оставшиеся на ладони. Кажется, она рассекла кожу на виске, приложившись о металлический бортик кровати. Собрав всю свою волю в кулак, волшебница перевернулась на живот и осмотрелась. Вместо того, чтобы нависать над ней, как она того ожидала, Темный Лорд сидел на корточках возле противоположной стены. Его рука находилась в нескольких сантиметрах от пола, и воздух прямо-таки потрескивал от магии. Тонкие губы едва заметно шевелились, бледное лицо было напряжено. Теперь она видела. Это действительно была волшебная палочка, и она явно не собиралась подчиняться магу. Стоило ему чуть ближе поднести скелетообразные пальцы — и она слегка отпрыгивала прочь. Палочка уже дымилась, но явно не желала подчиняться.

Титаническим усилием Гермиона заставила себя подняться и, ступая по возможности тихо, приблизилась к темному магу. Он был так поглощен своими усилиями, что, казалось, не заметил приблизившуюся к нему со спины девушку. Ее тень скользнула по стене, и Волдеморт обернулся. Это стало ошибкой ее мучителя. Резко выбросив вперед руку, Грейнджер схватила древко и отскочила назад.

Удивленное выражение на белом лице сменилось бешенством. Но было уже поздно.

— Круцио! — взвизгнула Гермиона, выплескивая в заклинании все свои боль, ярость и обиду; вкладывая в пыточное злость на то, что позволила себе поверить, прекратила видеть перед собой лишь бестию. Худое тело изогнулось, будто через него пропустили электрический ток. Горячие слезы обожгли глаза, и волшебница, рыдая, опустилась на пол. Она даже не способна была продержать заклятие. Но сейчас не время было мучить себя.

Зажмурившись и отсекая все эмоции, Гермиона наложила сковывающие чары, а затем неосознанно провела языком по губам. От отвратительного, металлического привкуса крови на губах волшебницу замутило. Ей следовало позаботиться о себе. Подойдя к раковине, Гермиона открыла кран. Стекающая вода была красной. Смыв кровь, Грейнджер трансфигурировала зеркало и всмотрелась в свое отражение. Расширенные, слегка безумные глаза, синяк на скуле. Грейнджер удивленно нахмурилась: ее лоб был абсолютно чистым. А ведь она точно помнила, как ударилась об острый угол изножья. Но откуда тогда взялась кровь? Пообещав подумать над этим позже, Гермиона залечила синяки на запястьях и обернулась к своему пациенту.

— Поднимайся и снимай одежду! Эти вещи купила тебе я, и сейчас я хочу забрать их! — резко приказала гриффиндорка тяжело дышащему Волдеморту. Да, ее наставник не зря потратил на нее время, всего одно движение — и сковывающие чары были деактивированы.

Худое тело медленно приподнялось, в алых глазах горела дьявольская злоба. А потом его взгляд остановился на ней, и снова ее стало захлестывать то самое ощущение пустоты.

— Нет! — крикнула она, с силой обрывая вторжение и посылая обратно концентрированный импульс боли. — Я предупреждаю тебя, Том Риддл. Даже не пытайся применить ко мне свои грязные фокусы.

И опять он оказался на полу. Она использовала советы Темного Лорда против него же самого и наверняка причинила ему боль, но Гермионе было все равно. Да, ее наставник научил ее причинять страдания. Вот только вряд ли он думал, что она станет испытывать полученные знания именно на нем. Холодная ненависть искажала змеиные черты.

— Советую тебе еще раз подумать, девчонка… Я…

— Сними, наконец, вещи, — не хуже Волдеморта прошипела волшебница. — Я хочу получить их обратно, а затем я увольняюсь!

Да, это был конец. Черта была пройдена. Сначала признание Хелен, затем Волдеморт почти уничтожил ее. Никакие деньги и знания не стоили этого. Костлявое, бледное туловище казалось слишком тяжелым для худых ног. И все же у него получилось подняться.

Однако, когда он встал, боль, казалось, больше не беспокоила его. На белом как мел лице читалась издевательская насмешка. Медленно, словно наслаждаясь процессом, он стянул с себя одежду и по одной кинул вещи ей под ноги.

С угрожающе поднятой палочкой Гермиона попятилась к двери. Выражение лица Темного Лорда было пустым и выжидающим. Быстро схватив тележку, Грейнджер стала собирать вещи. Раз она больше сюда не придет, ей нужно забрать абсолютно все. Слишком много запрещенного она приносила Темному Лорду.

— Да, теперь ты увидишь, как хорошо о тебе будут заботиться другие. Когда целыми днями напролет будешь лежать в кровати и ничего не получишь из еды. И как раз проверишь свою теорию о выносливости организма, — зло проговорила девушка. Нет, сейчас в волшебнице говорила фурия, ведь Гермиона Грейнджер не могла сказать человеку что-то подобное. — А если я еще и расскажу, что ты сделал, то они наверняка станут относиться к тебе чуть лучше.

Последние слова она уже прокричала.

— А теперь ложись в кровать!

Кажется, он понял, насколько бессмысленным было бы сопротивляться, а потому опустился на постель.

— Ты ведь понимаешь, почему я так поступил? — абсолютно спокойно спросил Волдеморт.

— Да, конечно, ты хотел меня прикончить, — огрызнулась Гермиона. Она была слишком зла, чтобы предаваться философским размышлениям, ей хотелось лишь уйти и никогда больше не слышать ненавистного голоса.

Темный Лорд как-то устало прикрыл глаза, а затем, будто приняв решение, скривил губы и кивнул.

— Да, чтобы проложить свой собственный путь на волю, — безэмоционально признал он. А затем, чтобы еще более ухудшить картину, на его лице появилась та самая заносчивая ухмылка, и он стал объяснять лекторским тоном: — Я хотел закончить свое прибывание здесь, разве это не ясно?

Она рисковала не только своей работой, она также ставила под угрозу дальнейшую профессиональную карьеру, нарушала абсолютно все правила. Гермиона делала для него то, что всего несколько месяцев назад не смогла бы и произнести. И в конце Волдеморту даже удалось добиться ее симпатии. А ведь он был лишь жестоким зверем, а сейчас ухмылялся, глядя на нее, будто она должна быть благодарна, что он не добил ее.

Гермиона приготовилась дать гневный ответ, ее грудь тяжело поднималась и опускалась, казалось, она была готова взорваться от злости. Ее рот приоткрылся, она хотела снова проклясть его, но до этого не дошло.

Не впечатленный ее состоянием, он мягко, почти по-дружески зашептал:

— Будь откровенна, девочка, разве ты бы не пошла на все ради свободы? Не считаясь с ценой?

— Нет, я бы никогда этого не сделала. Я — человек! Любой ценой — никогда, — возразила волшебница убежденно.

— Лгунья, — протянул Волдеморт. — А хотя, возможно, что и нет. Может быть, ты правда настолько глупа. Смиренное ожидание восхода на эшафот показывает не геройство, а лишь душевную слабость. Но теперь мы ведь уже выяснили, что этот путь мне заказан. Я больше не стану на тебя нападать.

Какой же это почет — не стоять на самой верхушке его списка смертников. Злость душила Гермиону.

— Нет, конечно, нет, — с презрением бросила она. — Ты никогда не причинишь никому больше вреда. Почему я должна быть особенной?

— Ты нужна мне, — невозмутимо ответил он.

Гермиона замерла. Не имело значения, насколько сильно она злилась, то, как откровенно он признал свою зависимость, глубоко поразило ее. Все еще с поднятой палочкой, она подошла ближе и прижала кончик древка к белой шее.

— Так значит, я все же полезна? Не настолько ненужная, как все остальные, которых ты убил? — с вызовом спросила она.

Все еще без признаков волнения, Волдеморт ответил:

— Что ты хочешь от меня услышать, девочка? Я сделал то, что сделал. Больше мне нечего прибавить. Но я не причиню тебе вреда, ты мне нужна.

— Надо было раньше думать. Меня это больше не касается. Объясняйся перед Хелен, чью жизнь ты разрушил.

И, чтобы продемонстрировать свою решимость, Гермиона развернулась к двери.

— Пожалуйста, не увольняйся, — услышала девушка тихий голос. И она просто не смогла переступить порог. Слышать, как он просил, а не говорил как обычно заносчиво и издевательски, было слишком странно, чтобы просто так это проигнорировать.

Конечно, он уже говорил, что сделает все что угодно, лишь бы не умереть, и все же… Нет, она больше не попадется на крючок. Но Хелен… Ее мысли потекли в другом направлении. Как она могла приговорить других людей ухаживать за чем-то вроде Волдеморта? Если она его сейчас «покинет», то для начала ей стоит выяснить пару мучающих ее вопросов. Вопросов, которые она хотела задать с того дня, когда впервые переступила порог камеры.

— Я хочу задать несколько вопросов, Том, — проговорила Гермиона, устраиваясь на краю стула. Она больше не хотела садиться к нему на кровать, не хотела находиться ни на сантиметр ближе, чем это было необходимо.

Волдеморт слегка нахмурился, но все же кивнул и поднял на нее взгляд. Сейчас он, впрочем, даже не пытался проникнуть в ее мысли. Гермиона глубоко вдохнула. Действительно ли она хотела знать ответы? Но при мыслях о Хелен, о смеющемся Фреде, подмигивающем Дамблдоре… Она должна была спросить.

— Скажи мне, Том, раскаивался ли ты хоть когда-то в своих преступлениях? Было ли хотя бы одно убийство, пытки или что-то, о чем бы ты сожалел? — задала вопрос Гермиона, стараясь, чтобы ее голос не звучал совсем просительно. И все же она внутренне заклинала его, желала найти в нем что-то человеческое, чтобы все, на что она ради него пошла, не казалось полностью напрасным.

Ее пациента, видимо, действительно удивил ее вопрос, красные глаза на мгновение распахнулись, и он прикусил тонкие губы. Сначала он производил впечатление человека, который мучительно подбирает отговорку, но затем — услышала ли она мягкий вздох? — Волдеморт отвел взгляд и уставился в окно.

— Ты не должна задавать вопросов, ответы на которые не готова получить.

Прикрыв глаза, он как будто собирался с мыслями или, скорее, внутренне готовился к признанию, которое, возможно, он и сам не хотел бы услышать. Когда просьб остановиться или возражений со стороны волшебницы не последовало, Волдеморт заговорил снова.

— Нет, — сказал он так, что не осталось сомнений в искренности его слов. А затем на мгновение задумался, по-видимому, подыскивая слова, чтобы пояснить. — Есть то, что с высоты прожитых лет я бы сделал по-другому, что-то, кажущееся мне теперь преждевременным или необдуманным. Но нет, я не чувствую скорби. Никогда ничья смерть не вызывала моего раскаяния. Все эти создания были либо неважными, либо мешали. Скажи, жалела ли ты когда-то о насекомом, на которое наступила или прихлопнула, потому что оно хотело тебя ужалить или потому что тебя раздражало его жужжание? Плакала ли ты из-за жука, которого раздавила, потому что взгляд на него вызывал у тебя тошноту?