Тринадцатая ночь

— Полагаю, об этом еще предстоит подумать.

— Могу поделиться глазурью. Или можем где-нибудь перекусить. Или я сделаю тебе мой знаменитый тофу в соусе марсала.

— Знаешь, мне очень понравился тот индийский ресторанчик в квартале отсюда, куда мы ходили в прошлый раз.

— Отлично. Но однажды ты попробуешь мой тофу. И он вынесет тебе мозг.

— Это угроза?

— Скотина, — она хлопнула его по руке, а он поймал ее ладонь и прижал к губам. — Ну, так идем? — она взяла его под руку, и они зашагали прочь из парка.

— Помнишь, — начал он, — я сказал тебе, что чувствую, будто не принадлежу этому месту.

Приводящая в оцепенение дрожь пробежала по ее телу.

— Да.

— Я до сих пор это чувствую. Каждый день. Но только не когда я с тобой.

— Дрейк…

— Это правда.

— Наверное, это потому что ты честен со мной, Дрейк. Все остальные, кого ты встречаешь, знают лишь часть тебя.

— Грейнджер, я знаю лишь часть себя.

— Ну, — ответила она, — эта часть больше.

— Я сейчас испорчу тебе чтиво на воскресенье.

— Хорошо.

— У меня новый сон.

— Оу?

— Ага. Я еду в поезде. Ты, я и черноволосый мужик, которого я видел в баре.

— И куда поезд идет?

— В школу, конечно, — ответил он быстро, голос был нетерпеливый. — Ой… погоди… я только что сказал «в школу»?

— Сказал, — опять дрожь.

— Хмм… Странно. Я во сне никак не мог понять, куда я еду. А, наверное, это из-за мантий.

— Мантий?

— Да. На мне что-то типа мантии, которые обычно надевают на выпускной. Я потому, наверное, и решил, что это как-то связано со школой.

— Конечно.

— Как думаешь, эти сны — что-то типа воспоминаний?

— В каком смысле?

— Ну, знаешь, — он открыл дверь ресторанчика перед ней, — о моей прошлой жизни. Что они всплывают на поверхность подсознания, когда я сплю?

— Ну, — начала она, — не совсем имеет смысл, ведь я была в этом сне, верно?

Официантка улыбнулась и предложила им присесть за ближайший столик. Они поблагодарили, когда она вручила им меню.

— Да, об этом я тоже подумал. Но может, мое подсознание просто вставило тебя туда? Тебя и того черноволосого мужика? Я только ваши лица и мог четко разглядеть. В смысле, я в общих чертах представляю человека на башне, того, с длинной бородой… его и… другого… но чтобы вот прямо видеть людей, то только тебя и черноволосого.

— Интересно, — она углубилась в меню.

— Да. Но вот теперь я об этом думаю, и рабочий сон, знаешь что? Тот, который с древними рунами на компьютерном экране?

Она резко взглянула на него поверх меню. Он узнал этот взгляд: взгляд, означающий, что он сказал что-то «странное и ненормальное».

— Что я сказал?

— Ничего.

— Говори, черт возьми, — прошипел он сквозь зубы.

— Древние руны?

— Да? — он часто заморгал. — Так разве не они?

— Ты их никогда так не называл.

Не называл? Чушь какая-то! Ведь это именно они были.

— Ну, короче, иногда Рик, или Клем, или Невыносимый Дрочила Тед тоже в этом сне. Так что сон не может на самом деле быть воспоминанием.

Вернулась официантка, и они сделали заказ. Гермиона начала возиться со своей бумажной салфеткой.

— А что заставляет тебя думать, что другие сны — это воспоминания?

— Не знаю. Просто чувство такое, — он тоже стал возиться с салфеткой, складывая ее пополам и по диагонали, стараясь изо всех сил воссоздать розы, которые она сделала у него на кухне в прошлые выходные. — Ага! — он вручил ей свое произведение искусства, которое смутно напоминало помесь обезглавленного лебедя и бумажного самолетика.

— И что это?

— Роза из салфетки.

— Оу?

— А что, не похоже? — он изобразил тревогу, потирая подбородок.

— Эмм… Нет. Хотя… — она перевернула салфетку, покрутила ее так и сяк. — Нет.

— Ну все, это последний раз, когда я дарю тебе цветы.

Она мягко рассмеялась и затолкала салфетку в сумку.

— Полагаю, тогда я должна ее сохранить.

— Очень умно с твоей стороны. В любом случае, что я на самом деле хотел тебе сказать: в этом поездном сне ты терпеть меня не могла.

— Неужели?

— Точно. Смотрела так, будто хочешь мне врезать.

— Интересно.

— И знаешь, что еще? У меня во сне волосы зализаны были. Прямо как ты сказала.

По ее губам проскользнула тень улыбки.

— Кажется, твое подсознание легко поддается внушению.

— Ну, если так, может, скажешь, как выглядят мои друзья? Я бы хотел, чтобы у них были лица.

— Твои друзья? — бровь у нее изогнулась.

— Да, они в поезде стоят позади меня.

Улыбка исчезла с ее губ.

— Я не знаю, как они выглядят.

— Да ладно тебе! — воскликнул он игриво. — Придумай что-нибудь. Скажи, что один из них высокий, а другой мелкий. Скажи, что они оба до ужаса толстые. Скажи, что они похожи на ящериц, или что у них все зубы золотые, или что они носят ботинки на руках.

Принесли их еду. Он жадно набросился на свое блюдо, а она начала размазывать свой чана марсала по тарелке.

— А лучше, — продолжил он, — скажи, что это Рианна и Сальма Хайек.

Это ее рассмешило.

— Хорошо. Отлично. Это Рианна и Сальма Хайек. Сладких снов.

Она принялась за еду.

— Премного благодарен. Слушай, а как насчет краба?

Она медленно опустила вилку, промокнула губы салфеткой и посмотрела на него так, будто хотела залезть прямо в мозг.

— Что ты сказал?

— Краб. В смысле еды. Я знаю, что ты вегетарианка, но рыбу ты ешь? Потому что я делаю потрясающие крабовые пирожные.

— А… Эмм… Нет. Нет, рыбу я тоже не ем.

Он положил недоеденный кусочек наана обратно в тарелку.

— И почему было странно, что я это спросил?

— Да просто показалось… немного не в тему.

Он попытался восстановить линию разговора в голове, но все равно терял нить.

— Мы… мы разве не говорили о крабе?

— Нет, — ее голос стал низким и строгим.

— Хах, — он опять принялся за свой наан. — Знаешь, Грейнджер, я и много более странные вещи говорил. Не понимаю, почему краб тебя так шокировал.

— Я тоже, — она попыталась улыбнуться и вернуться к еде.

* * *

Она молчала всю дорогу к его квартире. Он, с другой стороны, был в отличном настроении. В конце-то концов, она направлялась с ним в его квартиру и даже не пыталась придумать какую-нибудь слабенькую отговорку, чтобы улизнуть домой.

— Думаешь, Мальволио отомстит?

Она так долго молчала, что вопрос застал его врасплох.

— Чего?

— В конце «Двенадцатой ночи», его последние слова — это обещание отомстить им всем. За злую шутку, сыгранную с ним. Так, как думаешь, он на самом деле вернется, чтобы отомстить?

— Ну, — он открыл дверь своей квартиры, — Шекспир, очевидно, хотел, чтобы мы сами над этим поразмыслили. Иначе написал бы «Тринадцатую ночь».

— Тогда это не очень-то счастливый финал, верно?

— Да конечно, счастливый. Все, кроме Мальволио, счастливы.

— Но он может вернуться и…

— И что? Всех их убить? Да ни хрена подобного! Он позер. В любом случае, почему призрачная возможность, что что-то плохое может случиться когда-нибудь в будущем, делает конец несчастливым? Если уж на то пошло, то нет историй со счастливым концом, потому что любого из героев может автобус переехать после последней главы. Чаю хочешь?

— Да, спасибо, — она прошла за ним на кухню. — Даже так, без последних слов Мальволио, счастливый ли на самом деле конец?

— Ты это о чем?

— Ну, Орсино женился на женщине, которая все время ему лгала.

— Когда он соглашается жениться на ней, он знает, что она лгала. И все равно любит ее.

— Так ты думаешь, что они закончили счастливо?

— Только если мы забудем про жуткий инцидент с автобусом в «Тринадцатой ночи». — Засвистел чайник, и обе чашки сразу были наполнены. — Да что с тобой такое, Грейнджер?

— Хмм?

— Что. С тобой? Знаешь, если ты так на «Двенадцатую ночь» реагируешь, то напомни мне на «Короля Лира» тебя не брать.

Она несчастно уставилась на свою чашку с чаем.

— Это была шутка.

— Я знаю. Прости, Дрейк.

— Что такое?

— Ничего, — она стала помешивать сахар в чае. — Я просто… вроде как устала на работе.

— Ты жалеешь об этом, Грейнджер?

Помешивание стало более яростным. Чай пролился за края кружки.

— Жалею о чем?

— Об этом. Обо мне. О прошлых выходных. В этом дело?

— Нет. Совсем не в этом, — сказала она, промакивая пролитый чай салфеткой.

— А если потеряешь работу? Будешь жалеть?

— Нет, — она сама удивилась тому, как быстро ответила. Она вперила в него взгляд. — Дрейк, я не ожидала, что так получится.

— Но получилось.

— Да, получилось, — она отпила чай.

Он не мог понять, о чем она думает, по выражению лица. Глаза смотрели жестко, губы были сжаты. Неужели… она имела в виду, что рада, что это случилось? Или что не хотела, чтобы это произошло снова?

— Слушай, Грейнджер, ты уже не могла бы сказать, что хочешь сказать? Ты меня с ума сводишь, честное слово, а я и так уже полный псих!

Но она ничего не сказала. И вместо того, сжала его рубашку в руках и приблизилась к его лицу, накрыв его губы своими. Потянула его на себя, отклоняясь спиной на столешницу кухонной тумбы. Он прижал ее тело к себе, зарылся пальцами в волосы. Ее руки были уже под рубашкой, уже отчаянно пытались стянуть ее через голову. И вдруг факт того, что она так и не ответила на его вопрос, стал значить ничтожно мало. Ее руки плутали по его телу, неистово лаская грудь, живот, спину.

Когда его рубашка упала на пол, низкий рык вырвался из ее горла. От этого звука, казалось, вся кровь в его теле дернулась к чреслам. Ее рубашка вскоре присоединилась к его, и он прильнул к чувствительному местечку на ее шее. Она вздохнула, откинув голову назад, проведя дрожащими пальцами по его волосам. Он целовал ее шею и плечи, приспустив лямки бюстгальтера. Одной ногой она обвила его талию, прижавшись к нему там. Рукой он прошелся от ее щиколотки до бедра, ровно до края трусиков.

Она взяла его руку и толкнулась от тумбы. Ее глаза были дикие, возбужденные, кожа раскраснелась. За руку она вывела его из кухни. Он думал, она толкнет его на диван, но она направилась в спальню. Остановилась в дверном проеме и стала расстегивать его ремень.

— Грейнджер?

— Не хочу сейчас разговаривать, — голос был низкий и резкий.

Она расстегнула бюстгальтер, и он подчинился ее желанию, заняв свой рот посасыванием уже затвердевшего соска. Она застонала, все еще борясь с его поясом. Он расстегнул пряжку, и джинсы упали вниз, а она легким движением стряхнула юбку с бедер. Ее бедра, Господи, ее бедра… Ему нравилась их округлость, нравилось обводить руками плавные линии по ним. Он опустился перед ней на колени, слегка прикусив тазовую косточку зубами, целуя кожу у краешка трусиков, пока она сама, не выдержав, не стянула их с себя. Она запустила руки в его волосы и потянула его к кровати. Как только ее ноги коснулись матраса, она упала назад. Он прошелся руками по ее бедрам и довольно зарычал, выражая тем самым, как «вкусно» она выглядит вот такая, готовая для него.

Но еще до того, как он начал ублажать ее, она вдруг села.

— Что такое? Ты не… ты не хочешь?

— Хочу. Большего.

— Большего?

— Да, — ее губы раскраснелись и припухли. Багровый засос был ярко виден на ее шее. Волосы растрепались и выбились из пучка, мягкими волнами лежа на ее плечах. На теле выступили капельки пота.