Раз-два-три-четыре-пять, выхожу тебя искать

История та пересказывалась и перекраивалась так и этак, но смысл сводился к следующему — жена застала мужа с любовницей и, как водится, завопила на всю улицу, поливая обоих ругательствами. Крик услышала стража и тут же прихватила обоих, благо епископ постоянно обличал с амвона подобные безобразия. Суд был короток и жесток — за прелюбодеяние беднягу было решено повесить, несмотря на слезные просьбы его супруги, валявшейся в ногах у всех, до кого она только могла дойти. Сам епископ, смотря на женщину, заливающуюся слезами, назидательно поднял палец и провозгласил: «Повесить за я…а, дабы грех искоренить на корню!» Актом милосердия стало лишь то, что мужика тихонько удавили до показательного действа, а одним из проклятий стало выражение «чтоб тебя епископ Кобургский за я…а повесил!»

— Мало того, что он лекарям запретил вмешиваться с ножом в здоровье больного, а вот теперь объявил арбалеты богопротивным изобретением и вовсю ополчился на них в землях, подвластных его влиянию. — Курт постучал твердым пальцем по столу, призывая к вниманию. — Ну ладно, зубы — если не лекарь, то кузнец выдерет клещами, а коли ты удар получил и кость раскололась? Кто, кроме лекаря, ее сложит правильно? Вон, ты на себе это уже прочувствовал, хромаешь уже пять лет. А уж чем арбалеты ему досадили? Бьют прицельно, пробивают броню, сил много не надо для перезарядки, а поди ж ты — богопротивно и все тут.

— А что он хочет — сжечь все арбалеты, до которых дотянется его костлявая рука? — усмехнулся Фриц. — Ну, сожжет, так новые понаделают…

— Арбалеты призывает сжигать, а самих арбалетчиков допрежь того пригвоздить на воротах из них же. Чуешь, к чему говорю? — Курт покосился на дверь, но меня не было видно в темноте коридора, где я пристроилась послушать интересный разговор. — Ты жену выучил стрелять из него, а неровен час объединятся епископаты и прищелкнут ее.

— Не пугай как баба старая, где Кобургский, а где мы, — голос мужа был спокоен. — Во время любой осады каждый человек на счету, а уж лучник или арбалетчик и подавно. Да у кого язык повернется донести на человека, стоявшего с арбалетом на городской стене, если он защищал город?

— Всякое бывает, Фриц. Я услышал, принес тебе новость.

— Да, слышали.

По спине пробежал холодок — не зря, ох, не зря пришел тогда Курт к нам в дом, и ведь вечером пришел, чтобы поменьше на глаза всем попадаться! Разговор у них был недолгим, меня Фриц выгнал из столовой, но дверь закрывать не стал и хорошо запомнила все. Во-время, стало быть, предупреждение подоспело!

— Скажи своим — завтра сюда церковный прелат пожалует, так вот он под стать епископу — жалеть никого не будет, в рот ему смотрит. Будет вынюхивать все, что под указ подпадает — лекарей, кои нож берут в руки на человеческое тело, и арбалетчиков. Будут последними дураками те, кто останутся в городе до завтрашнего полудня. Понял, парень?

Мужчина наклонился, делая вид, что осматривает пояс метрвеца, и его взгляд упал мне на руки, где блестело обручальное кольцо Фрица и мое, с фианитом.

— Ох ты, матерь Божья, — он бросил быстрый взгляд по сторонам и тихо сказал, — фройен, бегите отсюда, если вам не у кого укрыться.

— Спасибо за предупреждение, — я кивнула, а он уже вскочил на коня и, насвистывая, тронулся по дороге в сторону города.

— Лукас, Гунтер, — позвала я парней, шустро обходивших тела. — Уходить надо из города, завтра здесь будет прелат от Кобургского епископа. Объединились наши епархии, теперь над четырьмя землями он главный. Слышали, какие гонения он устроил на лекарей? — Парни недоуменно переглянулись и пожали плечами. — Теперь он ополчился на арбалетчиков, объявив, что они пользуются богопротивным оружием и подлежат расстрелу из них же на городских воротах, а сами арбалеты — сожжению с проклятием. Что молчите, не верите?

— Это получается, что мы стояли на стенах, жизни своей не жалели, защищая всех, а нас за это — на ворота? — возмутился Гунтер. — Я что, сам должен пойти и сдаться этому прелату?

— Если у тебя есть враги, они раньше всех доложат, — усмехнулась я, вспомнив мерзавку Клодию и ее белый от ненависти взгляд два дня назад. Даже смерть Фрица не примирила ее с моим существованием. Что она донесет обо мне первая, не было никаких сомнений — не каждый день подворачивается такой удачный способ расквитаться чужими руками.

— Фрау Марта, так вы же теперь вдова, и герр Хайгель погиб при обороне Варбурга, — Лукас еще имел остатки юношеской наивности, говоря подобное. — Вам-то что бежать? Все молчать будут про вас!

— Не все, Лукас. Клодия, дочка Фрица, донесет.

— Да кто ей поверит, дуре такой? Бургомистр да герр Лайниц вас ни за что не выдадут прелату!

— Своя шкура всегда ближе к телу, а когда их заставят поклясться на Библии, то они не посмеют соврать. Да и дураков почему-то больше слушают…Нет, Лукас, мне здесь больше жизни не будет.

Зная историю лишь по учебникам да романам, я вполне представляла себе ту реальную власть, которой обладала церковь в это время. Без согласования с нею не предпринимались никакие важные решения властьимущими и надеяться, что кто-то ради меня вступит в конфликт с церковными установками, было просто смешно. Возможно, будь Фриц жив, он бы что-то придумал, но история не терпит сослагательного наклонения и надо было срочно выпутываться из сложившегося положения. Неизвестный мужчина предупредил меня — значит, не все поддерживают такое решение епископа. Хорошо, если удастся уйти за ворота, пока туда не донесут приказ держать их закрытыми и никого не выпускать. В противном случае надо уходить ночью, хоть спустившись по веревке со стены. Страшно, но жить хочется больше! Да, еще говорили о лекарях…надо бы предупредить Элиаса о грядущей опасности для него…

Мысли эти проносились в голове, пока я шла с мешком собранных болтов в сторону леса, приметив небольшую ложбинку. Вот и хорошо, буду уходить из города — заберу их с собой.

— Фрау Марта, — Гунтер нахлобучил шапку поглубже, — я тоже уйду с вами. Слышал я подобное, да не верилось…ну да не пропадем. — Лукас, ты что думаешь?

— Ничего! — огрызнулся тот. — Бегите, коли боитесь, а я останусь. Здесь родился, здесь и жить буду!

— Это он от Гретхен уходить не хочет! — хихикнул Гунтер. — Ладно, прячься у нее, пока все не закончится! К Густаву зайди, предупреди его, раз уж сам не хочешь уходить.

— Зайду, — буркнул парень.

На воротах стояли городские стражники и один из герцогских, перетирая с шутками и прибаутками мужские разговоры. Мы втроем прошли через ворота и нас окликнул один из городских, в надвинутой на глаза грязной войлочной шапке.

— Чего нашли, показывайте!

— Ничего, стрелы собирали, пока еще их не утащили вместе с мертвяками, — обронил небрежно Гунтер.

— Поди и карманы обшарили? — беззлобно поинтересовался герцогский солдат. — Покажь, что нашел!

— А то у них много чего было! — возмутился Лукас, но протянул солдату что-то из кармана. — На, гляди!

Тот ухватил и покрутил на ладони блестящую монетку. Стражники переглянулись между собой, но промолчали.

— К вечеру похоронная команда пойдет мертвяков убирать, — заметил второй стражник. — Как бы заразы не было от них по такой жаре…

— Потому вечером и пойдут, — подхватил первый. — После службы, как патер вознесет благодарение Господу. Темно уже будет, ну да ладно, они же с факелами пойдут да с телегами. А вы чего стоите, защитнички? Домой идите, все уже закончилось!

— Гунтер, ты все понял, что стража сказала?

— Не-а, а что нам до похоронной команды?

— Выходить за стены надо с ними, потому что темно будет, понял? Арбалет как понесешь? За спиной? Так сразу заметят днем, а ночью обмотаешь тряпками да вынесешь подмышкой. Все, расходимся.

Забежав к Элиасу, я наскоро объяснила ему, что ждет Варбург завтра. Аптекарь покачал головой, но я так и не поняла, уйдет он из города или нет и пошла к себе быстрым шагом.

Скрипнула входная дверь, дом стоял в полной темноте и в нем как будто уже не чувствовалось жилого духа, будто он понял, что из него уходит вся жизнь. На улице еще было светло, но я зажгла свечу и поставила ее в столовой. Сборы не заняли много времени — рубашка, штаны, колет, плащ, минимальные запасы еды, оставшиеся в доме тоже пошли в мешок. Котелок, кресало, расческа…нет, надо обрезать волосы хоть до плеч, а то с ними будет тяжело! Отросли они уже ниже лопаток, но я без сожаления щелкнула устрашающего вида ножницами. Надо будет — отрастут, а то, может, уже и не понадобятся?

Поднявшись в нашу с Фрицем спальню, я приникла к подушке на его половине кровати. Вот поди ж ты, ведь и не любила я его, как положено, а притерпелась, привыкла и сейчас стало мучительно больно от того, что часть моей жизни ушла вместе с ним. Здесь, в этой самой комнате, он изнасиловал меня, когда я еще была его служанкой, здесь же поставил меня в известность о том, что отныне он будет моим мужем. За полтора года совместной жизни я не раз задавала себе вопрос — не он ли моя судьба, но уже поздно отвечать на него. Фрица Хайгеля больше нет. Может, это и была любовь, которую я так и не распознала?

Шкатулка с деньгами была цела, а вторая, с украшениями, отсутствовала. Скорее всего, он перепрятал ее куда-то, но искать уже нет времени. Деньги я разделила пополам, одну часть завернула в тряпицу и положила в карман, а вторую распихала в пояс, маленькие карманы штанов и за подкладку сапог. Нельзя все яйца класть в одну корзину, но и без денег уходить тоже глупо. Пока есть время, надо успеть сделать одно дело…

В дом кузнеца Йоргена я постучала уже в сумерках. Длинный плащ скрывал одежду, войлочная шапка — голову и меня не сразу узнали. Кузнец долго мял свой передник, чесал голову и бороду, хмыкал, кряхтел и всячески сомневался, надо ли ему вообще брать деньги, пока я не потеряла всяческое терпение.

— Герр Йорген, возьмите отсюда одну монету за труды, потому что я не смогу присутствовать на похоронах Фрица, как бы мне этого не хотелось. Еще две марки отдайте патеру Оскару на помин души моего бедного мужа. То, что осталось, пусть пойдет в оплату его похорон. До свидания, герр Йорген, — попрощалась я, побыстрее уходя от ненужных расспросов. Он и так тугодум, хорошо, если к завтрашнему дню сообразит, что надо сделать.

Погибшие лежали в темном сарае и тело Фрица я нашла не сразу. Со мной рядом бродили люди, выискивая своих родственников, завывали женщины и ругались мужчины. Узнала я его только по одежде в наступающих сумерках и долго смотрела на изменившееся после смерти лицо. Или это мне показалось, что долго? Погладила холодную руку, поправила волосы, но поцеловать его, как жена, не нашла в себе сил и только прикоснулась губами к холодному высокому лбу. Кроме того, я вполне естественно опасалась какой-нибудь заразы от покойников… не по-людски получилось прощание, но Йорген должен заплатить за все, что причитается, когда провожают в последний путь. Возможно, я когда-нибудь и приеду на его могилу, если позволят обстоятельства, а сейчас мне пора идти.