Раз-два-три-четыре-пять, выхожу тебя искать

— Эй, ты чего тут забыл? Жрать у нас нечего, сами голодные, только кашу и ели… — приподнимая арбалет, я прицеливалась в ночного гостя, разговаривая с ним для собственной храбрости. — Ты бы шел отсюда подальше, а то у меня трое мужиков лежат, так они тебя сожрут за милую душу.

Глаза мигнули и я спустила тетиву, которая низко дзыкнула. Глаза пропали, зато заворочался Курт.

— С кем ты тут разговоры ведешь? Парни вроде спят, — покосился он на соседей. — Стреляла? В кого?

— Глаза тут были, зеленые такие, вот и выстрелила, — начала оправдываться я.

— Лиса приходила наверное, завтра шкурку поищем. Гунтер, подымайся, твоя смена стоять!

Пока парень продирал глаза, я уже крепко спала.

Ночью и впрямь приходила лиса — в кустах зацепились ошметки рыжего пуха, но крови не было и я обрадовалась, что не убила зверя просто так. Подобрала свой болт и сунула в мешок к остальным, уже вымытым от крови. Заварили кашу, поели и тронулись дальше в путь, отмеряя километры дорог все дальше и дальше от Варбурга.

Попадавшиеся нам навстречу путники были так же грязны и потрепаны, как и мы, покрыты пылью и смердили потом за версту. Единственное наше отличие было в трех арбалетах за плечами, что вызывало косые взгляды, но без лишней агрессии. Мы никого не трогали, но и нас будьте любезны обойти, иначе не поздоровится!

Днем стало жарко, я сняла шапку и вытерла потное грязное лицо. О мытье пока не приходилось и мечтать — постоялых дворов на пути не попадалось, а Курт пояснил, что места здесь глухие и к первой гостинице мы должны выйти только завтра, а до этого надо терпеть. В стороне от дороги завиделись крыши деревни и Курт решительно направился туда.

— Чего надо, господа хорошие? — спросил нас мужик с маленькими бегающими глазками, заросший бородой по самые уши, — деревня наша бедная, у нас даже постоялого двора для таких путников, как вы, нету.

— А нам постоялый двор и не нужен, — Курт оглядел убогие домишки, почти вросшие в землю. — Нам бы пожрать чего и мы дальше пойдем. Больше нам делать в вашей деревне нечего.

— Да вы что, господин хороший? — всплеснул руками мужик, оглядываясь назад. — Откуда же у нас столько еды, чтобы вас четверых накормить, да вы ж еще и не просто кашу потребуете, а с мясом или курицей…помилосердствуйте, пока еще приплод не подрос, самим есть нечего!

— Ты, как я вижу, староста здешний, — начал заводиться Курт, — значит, хорошо осведомлен, что у кого есть. Мы уже сказали тебе, что в деревню не пойдем, но будем ждать тут пока не спроворите нам что-нибудь. Но-но, не балуй с нами! — прикрикнул он на мужика, который потихоньку делал шажки назад, что-то показывая руками у себя за спиной. — Я что, вчера родился, что не прознаю о том, что ты созываешь селян? Гунтер, Лукас, Март, взводите арбалеты, — приказал он.

Мужик уже прилично отдалился от нас, а за ближайшим забором поднялась чья-то голова и пропала. Дробный топот ног удалялся в сторону деревни, а там уже начался гудеж и бабий визг.

— Ну, взвели? — повернулся к нам Курт. — Марта и Лукас, вставайте с арбалетами в сторону деревни, а ты, Гунтер, целься вон туда, где овин большой. Сдается мне, что за ним кто-то прячется!

Тем временем в нашу сторону стала постепенно стекаться сперва редкая, а потом более густая толпа селян, которые вышли на улицу с рогатинами, косами и топорами. Двигались они уверенно до тех пор, пока не увидели взведенные арбалеты. Курт вытащил из ножен длинный прямой меч и любовно погладил его лезвие пальцем. Селяне молчали, а потом вперед выступил уже известный нам староста.

— Господа хорошие, стало быть, нету у нас ничего для вас, как есть говорю. — Он оглянулся назад и толпа загудела в знак согласия. — Все уже отсадили, сами травой перебиваемся, да ждем, когда приплод подрастет…

— Врешь, — убежденно рыкнул Курт. — За деревней не только коровы пасутся, там и овцы блеют, нечего было посылать мальчишек их загонять, они ж блеют так, что на дороге слышно. И куры у вас есть, и гусей полно.

— Мы вам за… — я хотела сказать, что мы можем им заплатить, но ладонь Курта наотмашь ударила меня и я замолчала.

Староста было оживился при моих словах, но потом опять сник и завел прежнюю песню.

— Слушай, ты, если сию минуту не притащишь нам жратву, то сперва пристрелим тебя, потом вон тех двоих, а потом подожжем ваши халупы, понял? — заорал Курт. — Гунтер, целься этому борову в причинное место! Только пошевелись, враз болт уйдет в тебя! Сказано — тащи мясо, какое есть!

Мужики зашевелились, тряся своим нехитрым оружием, но Курт что-то сказал Гунтеру и тот радостно осклабился в ответ, переводя арбалет в положение пониже. Щелкнула тетива, дзыкнул болт и староста схватился за ногу, взвывая во все горло.

— Я сказал — еще два выстрела будут без промаха. Ему, — ткнул палец в сторону стонущего старосты, — повезло. Ну, будем еще упираться?

Но попадание болта в ногу уже сломило всяческое сопротивление селян. Они, недовольно гудя, отступали назад, а староста, сидевший на земле, вперемешку с глухими стонами отдавал приказания. За забором слышались женские голоса, но никто не высовывался и на дороге стояли только мужчины. При взгляде на них меня стала заедать совесть. Мало того, что лица и так не блистали здоровьем, у многих еще были наполовину щербатые рты, до ужаса грязные руки и совершенно простая бедная одежда. Получается, что мы повели себя как бандиты, принудив селян отдать нам задарма…а кого это там для нас тащат? Батюшки, козу! Да еще и за веревку, привязанную к рогам! Это что, мы ее с собой поведем, а потом — чик, и съедим?

К козе нам еще приложили двух кур вполне приличного вида, а когда Курт что-то сказал старосте, то принесли еще и краюху хлеба. Потом все стали угрюмо смотреть, как мы разбираем это богатство, пряча его по мешкам. Козу потащил Лукас, предварительно подергав ее за вымя.

— Марта, — Курт негромко позвал меня, — ты там собиралась им деньги платить? Дай сюда то, что ты хотела отдать им…

Я подумала и вытащила из узкого кармашка серебряную монету.

— Ну и дура ты, Марта, — Курт размахнулся и бросил монету на пыльную дорогу. — Да за такую монету мы целую телку могли бы купить и еще на десяток курей осталось бы…

Он удовлетворенно посмотрел, как селяне копошатся в пыли, ища монету и с удовольствием замысловато выругался.

— Пошли отсюда, им надолго хватит ее искать. И ведь никому не нажалуешься, что неизвестные ландскнехты отобрали силой скот — полдеревни видело, что я бросил серебряную марку. Запомни, Марта, никогда нельзя им говорить, что ты хочешь что-то купить — еду, воду, лошадей или вещь. Надо только требовать отдать их тебе, а в качестве милости бросить деньги, тогда они будут еще и благодарны.

— Не понимаю, почему нельзя сразу сказать, что мы можем купить у них ту же козу или кур?

— Потому что тогда они попытаются убить тебя, а твои деньги отобрать, — хохотнул Курт. — Они подумают, что ты слаба, а слабых можно грабить и убивать безнаказанно. Поняла? Эх, девка, не знаешь ты о жизни ничего…

Коза здорово замедлила наше передвижение, но Лукас уговорил не забивать ее до вечера и даже подоил во время короткого привала. Молока было немного и парни поделили его между собой. Я же терпеть не могла козье молоко из-за специфического запаха и согласилась обойтись ломтем хлеба. Вечером Курт уже плотоядно посматривал на мекающее животное, но парни свернули шеи курам, а я пообещала сварить их. Решением большинства козе был дарован еще день жизни, зато куриные косточки мужчины обглодали не хуже собак, выпив и весь наваристый бульон.

— Эх-хе-хе, — похлопывая себя по животу, кряхтел Курт, — будь я один, ни за что бы не стал варить этих кур! Что у меня, зубов нет, что ли?

Зубы у него действительно были и покрепче, чем у меня, разве что пара-тройка отсутствовала.

— Курт, сколько тебе лет? — полюбопытствовала я, допивая остатки бульона.

— Сорок шесть минуло, а что, присматриваешься ко мне? — он заухал, но это было необидно. Так, обычный солдатский юмор. — Зубы еще есть, кому хошь глотку перекушу!

— А чего ты с нами пошел, ведь за тобой никто не гнался, — Гунтер еще раз осмотрел обглоданные куриные косточки, набросанные вокруг костра и с сожалением отвернулся. — Тебе какой резон уходить из Варбурга?

— Можно подумать, что я там жил! Бродил вокруг да пристраивался к той вдовушке, которая лучше других греет да кормит, а вас пожалел, да и Фриц был моим соратником… — столь подробные объяснения были нехарактерны для Курта и я решила, что причина в чем-то другом. — Надоело мне сидеть, решил еще раз прогуляться по дорогам!

— Просто так прогуляться? — прищурил кошачьи глаза Лукас. — Ради развлечения?

— А и ради развлечения! Как засидишься на месте, так сразу жиром обрастаешь, денежки проел и все, никому не нужен, вот и зовет путь-дорога. Добрый меч всем пригодится, и тем, кто защищается, и тем, кто нападает, лишь бы платили хорошо, да при дележе не обижали. Кости подразмять никогда не поздно…

— Курт, мы в княжество Герлау идем? А как узнаем, что мы уже миновали границу княжества?

— Если будем эту скотину с собой таскать вместо того, чтобы съесть, то никогда туда не дойдем, помяните мое слово. Хорошо, что погони за вами не выслали, вот и балуетесь… — он презрительно сплюнул. — Скоро за собой будете целый обоз таскать, как маркитанты! Нет уж, завтра ее съедим, что бы ты не говорил, иначе до границ Герлау не дойдем еще месяц.

К вечеру следующего дня козу освежевали и Курт повесил над костром чуть ли не всю тушу. Я выпросила у него переднюю часть чтобы сварить и над поляной начали виться совершенно необыкновенные запахи, от которых сводило живот. Бульон заправили крупой и получилось очень приличное блюдо, но в тот вечер все до отвала наелись жареной козлятины и на примитивный кулеш не польстились. Котелок с ним было решено оставить на дорогу — по словам Курта, до границы княжества оставалось около дня пути, а там уже вдоль тракта стояли постоялые дворы.

С утра парни слопали чуть ли не половину котелка, мотивируя это тем, что его будет легче нести. Курт очередной раз поворчал, что вареное мясо едят только селяне, а он привык к жареному, но здоровый кусок лопатки забрал самым первым и мы двинулись дальше.

Местность становилась все гористей, постоянные подъемы и спуски утомляли не меньше пройденного километража. Людей нам почти не попадалось — эта часть земель Айзенштадта считалась глухоманью и основные передвижения совершались в обход гор, где было больше селений. Напрямик с телегами было идти трудно, разве что верхами или пешком и пользовались этой дорогой только те, кто спешил. Нет путников — нет сел, в горах мелькали домики, но это было слишком далеко от нас и вполне возможно, что дорогу туда знали только местные жители.

Седловина между высокими горами показалась уже давно, но приближалась крайне медленно. Дорога петляла то вправо, то влево, но раз Курт ткнул пальцем в нее, то надо идти именно туда.

— Глядите, вон за теми горами уже начинается Герлау. Хорошо, если к вечеру дойдем, а то и заночевать придется здесь. Раньше тут село было, да сперва грязевым потоком снесло его, а потом земля сдвинулась и совсем похоронила всех. Кто жив остался — в Герлау ушли, там и обосновались. А на том месте, что голое осталось, так земля и ползет год от года. То постоит на месте, а то опять как ухнет вниз, да еще и дорогу с собой прихватит. В темноте искать нечего, только засветло смотреть надо, чтобы ноги не переломать на камнях да трещинах. Это самый трудный участок, но зато и граница земель Айзенштадта уже близка! Как пройдем, можете считать, что епископу Кобургскому мы нос натянули! — Он хлопнул парней по спинам и пошел вперед, насвистывая себе под нос. Мы потащились следом.