Раз-два-три-четыре-пять, выхожу тебя искать

— Гунтер, Лукас, я вот хотела спросить вас уже давно, почему вы стали арбалетчиками? Самострел игрушка дорогая, не каждому по карману, а вы оба молодые и я скорее бы поверила, что вы хорошо владеете мечом, чем арбалетом.

— Так и женщин-арбалетчиц я не видел, а ты тоже с ним управляешься! — Гунтер отложил в сторону меч, который держал на коленях и потянулся за котелком с отваром. — Жила бы себе спокойно, как все фрау…

— Я не все, Гунтер. Там, откуда я родом, женщины могут почти все делать наравне с мужчинами. Что касается арбалета…я его увидела у Фрица первый раз в жизни и мне стало очень интересно, что это такое. Он показал, как стрелять, я попробовала…получилось и мне понравилось. Он привез его из какого-то похода, хотел продать да забыл, а вот теперь пригодился, когда пришли эти мародеры. Кто же знал, что епископ Кобургский объявит крестовый поход на них?

— А мне арбалет отдал дядька Гейнц, у которого я жил. — Лукас отобрал котелок у Гунтера и сделал большой глоток. — Родители мои уже давно умерли, когда мор прошелся, а я вот выжил, и дядька взял меня к себе. Он был нашим соседом, жил один, ну и я с ним… Хороший был дядька, вот он и научил меня стрелять из лука да арбалета. Но я ленивый был, лук мне не понравился, а из арбалета я бил почти без промаха. Ну, и с клинками учил меня…пока не умер. Потом-то наш Карл живо меня на стену определил да еще нахваливал, что бью метко. Обещал научить меня и в стражу взять, да теперь уж куда мне… — парень горестно вздохнул и шмыгнул носом. — Почитай, через этого епископа я и дома лишился и…

— Не расстраивайся, — я попыталась его утешить, — не везде на арбалетчиков такая охота идет. Может, нам в Эрсене повезет больше, да и за его пределами мир не заканчивается. Курт говорил о свободных городах, объединенных в кантоны, может быть там мы сможем найти себе применение. Вы мужчины, а ваши руки и умения всегда пригодятся для защиты и обороны.

— И то правда, а то бегаем, как лисы от собак, ни угла ни стола, — Гунтер вытащил из мешка одеяло и начал расстилать его поближе к костру. Меня вот отец научил стрелять из арбалета, а когда я уже подрос, то пошел с герцогскими солдатами и арбалет с собой прихватил. В той роте каждый умел что-то свое, а я ни от чего не отказывался. Ножи метать, двуручником махать, на дубинах биться — все попробовал, а солдатам понравилось, как я стрелял и всегда меня хвалили. Отцовский арбалет был здоровый и тяжелый, на большой ноге и крутить его надо было двумя руками через блок, а они мне после одного дела другой принесли, вот я с ним и на стене стоял. Они еще называли его «козьей ногой», — улыбнулся он воспоминаниям. — Твой, Марта, полегче моего будет и дальность поменьше, зато натягивать тетиву удобней. Руки еще не сбила, пока вороток крутила?

— Сперва сбивала, потом ладонь затвердела и привыкла, — я посмотрела на правую руку, где поперек ладони лежал жесткий мозольный валик кожи. — Зато не больно.

С рассветом мы откопали арбалеты, собрали пожитки и пошли через лес в обход города. Пару раз пришлось обходить сырые низины, но они не переходили в стоячие болота, хотя путь сразу увеличивался. К полудню городские стены остались позади, но на саму дорогу мы не решились выходить — движение по ней было оживленным и как бы мы не старались, арбалеты было никак не увязать и не спрятать. Да и если бы их можно было разобрать на составные части и попрятать в мешок, мы все равно не были бы застрахованы от неожиданных проверок попадающимися на пути солдатами. Просто ради интереса они могли остановить любого прохожего на дороге, вытрясти его мешок и отобрать то, что считали нужным. Такие сцены нам довелось наблюдать из-за деревьев, когда мы подходили из любопытства поближе на вопли и ругань. После того, как солдаты уезжали, незадачливый прохожий ползал в пыли, собирая оставшиеся вещички и проклиная их на чем свет стоит, но ни разу никто не оказывал им сопротивления, хотя ножи всех размеров болтались на поясах. Видимо, за такое сопротивление следовала и вполне закономерная реакция, ну все как у нас дома!

К вечеру дорога опустела. Пешие туристы пропали с нее насовсем, конные стали редки настолько, что перестук копыт стал слышен издалека и можно было успеть спрятаться.

— Лукас, Марта, выходите сюда! — позвал нас Гунтер, уже выбравшийся на твердый убитый тракт. — Почти пусто…вроде впереди кто-то идет, но он один. Пошли по дороге, пока совсем не стемнеет, а то я скоро все ноги себе переломаю в этом проклятом лесу.

— Движемся медленно, — посетовал Лукас, отряхиваясь от всякого мусора, нападавшего на него в густом сосняке. — Поседеем, пока дойдем до Эрсена.

— Ничего, у тебя седина не заметна будет! — съязвил Гунтер. — А коли не разожрешься, то и вовсе до старости за молодого будешь бегать! — и он шутливо ткнул друга кулаком в живот.

— Разожрешься тут, — проворчал Лукас. — Целый день идем, а во рту кроме хлеба с сыром ничего не было. Откуда я тебе живот наем? Это сосед у нас был, булочник, вот у кого живот был такой, что в дверь не пролезал! И жена его такая же была, аж круглая вся, как булка… тьфу на тебя, Гунтер, лучше бы не вспоминал! У него такие вкусные булочки были, да еще посыпанные сахарной пудрой… эх, где я еще таких поем? Слушайте, давайте встанем на ночлег, а? Сварим хоть кашу… а ведь у нас кроме крупы еще курица есть, так ее тоже в котелок пустим. На голодное брюхо много не протопаю, учтите!

— Лукас, кончай ворчать, как старый дед! — прикрикнула я на него. — Все в одной стране живем! Дай сперва уйти из этого проклятого Айзенштадта, чтобы не трястись от каждого шороха! Думаешь, нам легко? Ты от голода помираешь, я от грязи скоро коркой покроюсь, Гунтер тоже не мух гоняет, а тащит все на себе… договорились же, что будем по темноте идти большей частью, а днем только лесом. Столько народу вокруг, одни солдаты сколько раз проезжали, хочешь, чтоб тебя на воротах прибили из твоего же арбалета? Пройдем, сколько сможем, а там поищем отворот в лес и разведем костер. Хорошо бы на речку какую набрести или озеро…

— Да не ругайся ты, Марта, — парень в общем-то был не злой и отходчивый, за что мне и нравился, — понимаю, что я, дурак какой… — он вздохнул и поддернул мешок на плечо повыше. — Пошли, что ли, пока еще дорогу видно…

Отмахав до полной темноты изрядный кусок пути, мы еще некоторое время брели вдоль темнеющего леса, пока Гунтер не принюхался.

— Водой потянуло…похоже, тут или озерцо какое или болотце рядом есть. Пошли-ка вниз, оттуда вроде тянет…

Крошечное лесное озеро отражало звезды и лес, в который парни ломанулись как лоси в поисках валежника. От хруста веток и их переругиваний отступил страх перед темнотой и даже повеселело на душе. Одна бы я никогда вот так запросто не сунулась в лес ночевать и бегала бы по постоялым дворам, огребая неприятности на пятую точку. М-да, пожалуй, только мечами я еще дешево расплатилась с ними, хоть оба и твердо заверили, что обязательно отдадут деньги.

Костер весело затрещал, плюясь во все стороны рыжими искрами, забулькала вода в котелке, где уже утопили куриную тушку и я приготовила крупу, чтобы всыпать ее в бульон.

— Пахнет-то как! — повел носом Лукас. — И чего ты говорил, что мясо надо готовить только на огне? Вон, вареная курица ничуть не хуже жареной, а уж когда туда крупу положить, то и вовсе шикарное блюдо получается! И много его, даже на утро хватает…

— Ну, это не только я говорил, — смутился Гунтер, глядя как завороженный на вожделенный котелок и сглатывая слюну. — И в отряде так солдаты говорили, и Курт…

— Конечно, на огне мясо вкуснее, — я помешала ложкой бульон, потыкала курицу и всыпала крупу. — Солдат кормит герцог, а мы кормимся сами. Я бы тоже не отказалась поесть мяса с костра, но одна курица на троих — каждому на зуб, а курица с кашей — уже полные животы. Помните, как мы готовили ту козу? Курт тоже ворчал и дал мне только меньшую часть для варки, зато ели мы ее в два раза дольше, чем жареную. Хлеб у нас еще остался? Лукас, ты нес его, надеюсь, не все слопал по дороге?

— Ты чего это, — обиделся парень и полез в мешок, — нешто я не понимаю? Да вот он…

— Тихо! — Гунтер предостерегающе поднял руку и прислушался. — Слышали?

— Слышали, как у меня живот воет! — Лукас потянулся за котелком.

— Тихо, я сказал…вроде как ходит кто-то вокруг…вот опять хрустнула ветка… — Гунтер медленно потянул из ножен свой меч, настороженно оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, что вызвало у него такую тревогу.

— Да вроде и я слышал, — Лукас ужом скользнул в сторону и тоже вытащил свой нож-штык.

Я развернулась от костра и потянула к себе арбалет, прикидывая, как бы еще подтащить к себе болты. Если это звери, то их вид арбалета не испугает, но они боятся огня. Если же это люди…

— Эй, ребята, оружие-то положите, а то неровен час еще и поранитесь! — голос из темноты леса заставил вздрогнуть от неожиданности, но арбалет я так и не отпустила, хотя крутить ручку ворота перестала. Коли неизвестные подошли так близко, то они успеют напасть первыми и он тут не поможет. Где тут мой ножик, уж не пришла ли его пора?

— Да не бойтесь вы, если б захотели, то мы вас уже порубили бы… — отозвался второй голос с другой стороны. — Ого, смотри, Хайнц, у них и арбалеты тут! Ставлю свою голову, что они уходят из Айзенштадта…Вилли, подгребай сюда, где ты там затихарился?

Четверо мужчин, вышедших на наш костер, оказались почти в таком же положении, как и мы и уходили в сторону Эрсена через горы.

— Какого черта нам оставаться в Айзенштадте, если повсюду церковные собаки суют свой нос? — ворчал Вольф, кряжистый дядька, чем-то напоминавший Курта, даже борода у него была такая же рыже-пегая и такие же маленькие голубые глазки под нависшими рыжеватыми бровями. — Надоело мне слушать их во всем, то нельзя, это пресвитер запретил…а уж когда дело дошло до того, что посреди леса остановили и учинили форменный допрос, что это я тут делаю, я просто послал их подальше и мешок свой отобрал, пока они не запустили туда свои жадные лапы. Во славу Господа нашего… — тоненьким голоском передразнил он. — Во славу Господа я и сам могу положить монетку на его алтарь…медную, например, да, Вилли? — захохотал он своей шутке. — Какая разница Господу, медная монетка ему положена или золотая, когда она все равно исчезает в лапе патера!

— Верно говоришь, Вольф, — кивнул Вилли, сухощавый мужчина неопределенного возраста. Судя по всему, он был молчуном и не очень-то рвался разговаривать.

— Ну, если уж наш Вилли выдал подряд целых три слова, то это истинная правда! — Вольф почесал бороду и сплюнул.

— Ты еще забыл упомянуть, что они просили тебя остановиться и поговорить с ними, да так вежливо, что не удержались и стукнулись лбами, когда тебе кланялись! — заржал Хайнц, тряся длинными рыжими волосами. Лицо у него было простецкое, усыпанное веснушками, нос картошкой и вообще он был чрезвычайно жизнерадостным для такой компании. Они с Вольфом были здоровые, как два медведя, только с разницей лет в пятнадцать.

— Да что и говорить, житья совсем не стало, — Петер, темноволосый мужчина лет тридцати с глубоко посаженными глазами, длинным носом и тонкими губами, тоже неохотно раскрывал рот, где не хватало трех зубов. — Раньше я ходил с герцогской ротой, был сыт-обут-одет, денежки всегда звенели в кармане, а что сейчас? Герцог перестал содержать свои отряды, а стоило нам прихватить лишнего поросенка, начался целый суд, как да что…а ведь сожрал его сам мастер Абрейн, когда к нему зашли друзья ввечеру, нам оставил только голову! И наутро объявил, что это мы мародеры и лишаем народ герцогства его законной собственности…и в собственность, кроме поросенка, вписал еще и серебряные пряжки с сапог своего дружка, пьяницы и бабника Бергеля, а всем было известно, что он их пропил давным давно! Ну, кто промолчал, а мы возмутились, мастер Абрейн тоже вспылил, да и голова у него еще болела со вчерашнего, повелел заковать нас и отправить на суд к герцогу в замок.