Дело привидений "Титаника"

— Очень уместно, — сдавленным голосом произнесла она, но тут же снова вздрогнула вся и, вскинув голову, посмотрела мне прямо в глаза. — Если вам угодно сделать допрос, делайте сейчас же, пока действуют эти капли, которых я напилась. Потом я за себя не поручусь...

Невольно я глубоко вздохнул, будто собираясь выговорить разом все три десятка вопросов, что мне не терпелось ей задать. Но я успел подумать, что силы капель Шмидта может не хватить.

— Допрос? — изобразил я недоумение и пожал плечами. — Увольте, сударыня. Просто есть повод для беспокойства. У вас, в одной из комнат, стучала оконная рама. Возможно, злоумышленник успел проникнуть в ваш дом... в такой недобрый час. Хотелось бы удостовериться как можно быстрее в том, что отсюда не пропали никакие ценности.

— Здесь нет никаких ценностей, — с твердостью ответила барышня, опустив голову. — Давно уже нет.

— И все же я не могу уехать от вас немедля, — так же твердо сказал я.

Она снова подняла взгляд:

— Вы хотите осмотреть дом?.. Извольте.

— Желательно ваше свидетельство... того, что все осталось на своих местах, — со всей учтивостью потребовал я.

— Извольте, — покорно сказала она.

— Не стану вас мучить, — уверил я. — Мы только осмотрим ту комнату, где оказалось открытым окно.

Я первым сделал шаг в темноту. Я опасался, как бы перед нами не объявился внезапно Варахтин. Я нарочно держал лампу в левой руке и немного выставил правый локоть, однако Анна Всеволодовна Белостаева шла сама, уверенно, как бы не нуждаясь в поддержке. И все же я дождался... За несколько шагов до двери кабинета она не то, чтобы взяла меня под руку, а просто вцепилась крепко в мой локоть и застыла на месте.

— Что-то не так, сударыня? — предупредительно спросил я.

— Я не могу... — мелко задрожав, выговорила она.

В следующее мгновение она сильно вздрогнула — и снова стала решительной особой, совсем не подходившей под описание ее доктора.

— Извините... Ничего особенного, — сказала она. — Пойдемте, куда вам будет угодно.

Я выставил лампу вперед и потянул к себе дверь кабинета.

— Для безопасности позволю себе войти первым, — предупредил я.

Комната осталась в том виде, в каком мы оставили ее с Варахтиным.

— Это кабинет отца, — тихо сказала хозяйка усадьбы, оставшись на пороге.

— Здесь не затворено окно, — напомнил я.

— Я сама открывала его, — был ответ. — Просто так... Отец любил здесь сидеть с открытым окном даже в холода... Уходя, забыла закрыть.

Я удивился, но вида не подал.

— Здесь всё на месте, как раньше?

— Я же сказала вам, что в доме нет никаких ценностей. Тем более в этом кабинете. В нем никто не бывает.

— Но грабитель мог этого не знать... Действительно ли все на месте?

Девушка рассеянно осмотрелась, не сделав ни шага от порога.

— Да, — свидетельствовала она.

— Не мог ли ваш отец хранить ценные бумаги в каком-нибудь необычном месте?

Глаза Анны Всеволодовны расширились и заблестели еще ярче. Ее приоткрытый ротик показался мне прелестным... и вся она показалась мне куда милее, чем при первом взгляде.

— Признаюсь честно, мое внимание привлекла вот эта рамка на камине, — сказал я. — Она пуста.

Девушка опять передернула плечами, как от холода, и с полминуты оставалась в молчании.

Она заговорила вновь, отвернувшись в сторону и от меня, и от камина:

— Я сама вынула то, что в ней было... К нам приехал фотограф... Лучший в Москве, как говорил папа. Там, — она взмахнула рукой, покрытой шалью, и вправду получилось, как слабым крылом, — была вся наша семья перед отъездом... Фотографическую карточку я сожгла, а рамку оставила. Рамку делал папа... и вот эту, рядом, тоже он сделал сам, своими руками.

— А другой портрет появился раньше? — задал я вопрос, цель которого сам толком не знал.

Я был изумлен и растерян: изящная версия рушилась, терялось, казалось бы, очень ясное направление следствия.

— Раньше. На много лет раньше... Когда все было хорошо. — Она обратилась ко мне, взгляд ее вдруг стал потухшим. — Какое это имеет значение, господин Пинкертон? Все давно мертвы. Какая разница в том, годом раньше или позже?

— Извините, издержки службы, — пробормотал я.

Меня выручила оконная рама, скрипнув за моей спиною.

— Позвольте закрыть? — спросил я.

— Я сделаю это сама, — решительно сказала девушка.

Она стремительно пересекла комнату и, с силой ударив оконной рамой, спустила шпингалет.

— Пойдемте отсюда, — прямо-таки приказала она и так же стремительно вышла.

Мне было позволено проводить хозяйку до дверей ее комнаты. Я взглянул на стоявший тут не к месту стул и брошенный на него плед и подумал, что, должно быть, я выглядел на этом месте очень глупо.

«Она не похожа на истеричку», — сделал я последний в тот день ясный вывод.

Вскоре, оставшись наедине с Варахтиным, я все рассказал ему и только развел руками, наверно, тоже как крыльями — вроде ощипанного гуся.

Поразмыслив так и эдак, покачав головой, Варахтин пробормотал с деланным ужасом:

— Ну и семейка! Тут у них черт ногу сломит... Давайте-ка спать, Павел Никандрович. Без нашего Кошкина тут не разберешься.

«Кошкиным» величали в преступном мире начальника сыскной полиции. Слова нашего полицейского доктора задели мое самолюбие. Я остался стоять на месте, мрачно наблюдая, как он устраивается под одеялом.

— Неужто старика погоните на часы? — с ехидцей проговорил Варахтин, почувствовав мой взгляд. — И вам не советую... там торчать... в одиночку. Еще неизвестно, кому тут опасности грозят. Вы спрашивали ее насчет видения?

— А вы бы спросили? — недовольно пробурчал я. — Прямо там, в кабинете?

Варахтин не ответил.

Поколебавшись, я решил-таки, что возвращаться на караул будет теперь довольно нелепо.

Дождя на другой день не было. Утро было безветренное, застывшее. Все хранило неподвижность — плотные, свинцовые облака, ветви с оставшимися на них листьями, вода в лужах. Казалось, я был единственным существом, теплым внутри, дышавшим, нарушившим этот стылый покой своею сосредоточенной суетою.

Я спозаранку исследовал окрестности кабинетного окна, а затем — и рухнувшего мостика. Никаких подозрительных следов я не обнаружил, тем более что под окном оказалась хорошо прибитая дорожка, покрытая мелким щебнем.

К одиннадцати часам мы с доктором вернулись в Москву. Отдав на дактилоскопическую экспертизу ту самую, пустую рамку, я попросился с докладом к начальнику.

Аркадий Францевич внимательно выслушал меня, несколько раз открыл и закрыл крышку своих часов и проговорил:

— Да, Павел Никандрович, здесь несомненно есть загадка. Полагаю, что — как раз по вашему уму и темпераменту. Доводите-ка это дело сами... У меня тут и так два убийства под самым носом. В остальном же не стесняйтесь тревожить меня в любой час дня и ночи.

Всего пять минут назад я вошел в кабинет Кошко с горячим желанием спихнуть с себя это неясное дело. Теперь же, получив распоряжение, вдруг почувствовал радость и непонятное облегчение.

Вскоре я опять въезжал в ворота Перовского.

(продолжение следует)