Дело привидений "Титаника"

Глава 2 и далее

II

Дом показался мне не столь чудовищно велик, как ночью. Но все равно он был огромен, сер, неуклюж в своей древности и заброшенности посадок вокруг, неуклюж со своими облупившимися львами у широкого крыльца.

Черед появления лиц остался почти тем же: управляющий, потом лакей, потом доктор.

— Анна Всеволодовна спит, — сообщил он с сильной тревогой в лице. — Я совершил непростительную оплошность. Оставил здесь капли Шмидта, предупредив ее, что в случае ухудшения можно выпить еще тридцать капель... Это двойная доза. Представьте себе мой ужас: я приезжаю, а пузырек пуст почти наполовину. Опасности нет, но она может теперь проспать два дня кряду.

Я покивал ему, торопясь в кабинет. Если нет явных следов в мире живых, предполагал я, надо искать их в мире мертвых. «Неплохо бы спросить призрака», — прямо по-гамлетовски подумал я.

— Вам что-нибудь еще известно о том странном видении? — поинтересовался я у доктора.

Он явно содрогнулся, хотя дело было днем.

— Я бы предпочел больше не трогать эту тему, — с паузами ответил он. — Я не знаю большего, чем со слов Анны Всеволодовны.

— Вы допускаете возможность?

— Я? — Доктор распрямился и с вызовом принял мой взгляд. — Я допускаю... Есть множество в миру явлений, друг Горацио, которых не придумать мудрецам... так ведь сказано у Шекспира?

- Примерно, - кивнул я.

Таковых «явлений» в этом доме оказалось еще немало, в чем я очень скоро убедился. За минувшие часы моего отсутствия из семейного альбома пропало еще две карточки!

Отложив альбом на стол, я поднялся из холодного кожаного кресла и вернулся к камину, к тому семейному портрету, что остался на месте, около каминных часов.

Помещик Всеволод Михайлович Белостаев выглядел на нем роскошно, под стать своему дворцу во времена его великолепия. Коренастый и при том как-то изящно длинноногий, обликом отставной кавалергард, он не просто сидел, а по-княжески восседал в плетеном садовом кресле. Большая голова казалась непропорционально большой из-за светлой, изящно спутанной шевелюры, начавшей редеть, немного прозрачной, но и красивой именно этой своей прозрачностью. А что были за бакенбарды! Точь-в-точь как у императора Александра Николаевича. Я подумал, что были они в ту пору непременно золотистого блеска. Он сидел в халате нараспашку, нога за ногу, с длиннющим чубуком, придерживаемом тремя пальцами, и весь — по какой-то старинной моде. Складки халата шли волнами, как на парадном портрете маслом. Глаза у Всеволода Михайловича были некрупны, глядели из глубины со спокойной властностью, властью над тем, что принадлежало ему вокруг.

Худенькая дама с довольно решительным, но, однако же, и покорным в этот миг лицом стояла на портрете справа от него, она стояла, чуть изогнувшись над его головой, оперевшись ладонями на его плечо. С другой стороны, изогнувшись в точности как мама, только — над большой папиной рукой, простершейся по подлокотнику, стояла девочка в беленьком, прямо пушистом от оборочек платье.

По моему предположению, эта фотографическая карточка была сделана не позднее пятого года.

Что-то или кого-то на нем не хватало, на этом портрете. Для величественности хозяина усадьбы на портрете (где-нибудь на втором плане) не хватало еще людей, любящих, покорных, обязанных. Кого-нибудь: детей, родственников или хотя бы слуг. Да, детей явно не хватало. Семья казалась слишком мала.

Я вернулся в кресло и не помню, о чем думал до той минуты, как на пороге кабинета появилась та, которая больше десятилетия тому назад стояла в солнечном саду перед фотографом, притулившись к большой и сильной папиной руке.

Вид у Анны Всеволодовны Белостаевой был болезненно сонный. Я бы сказал — как у человека, накурившегося опию. Теперь я увидел ее распущенные волосы, увидел, что они золотисты и красоты удивительной. Их яркий, живой беспорядок скрашивал и бледность лица, и отрешенность взгляда.

— Вы здесь? Вас там не было, — без всякого чувства проговорила она.

— Анна Всеволодовна! — послышался за ней тревожный шепот доктора, и в оставшемся проеме мелькнул он сам. — Вам пока не следует вставать. Это вредно. Позвольте же...

Он с мягким и настойчивым усилием потянул ее за локоть, и она поддалась чужой воле.

— И вы тоже на этом месте, — поворачивая голову в мою сторону, медленно добавила она. — И вас тоже не будет... Опять не будет никого.

Мне стало неуютно. Я догадался: в этом же кожаном кресле сидел ее отец, покойный отец... в тот час, когда явился тетушке накануне ее ужасной гибели. Отсюда был хорошо виден тот портрет десятилетней давности.

Мне ясно представилось это пустое кресло, пустая рамка, и вдруг без всякой ясной логической связи с этими образами в моем сознании возник план действий. Я поспешил в Москву.

— Кто пять лет назад считался в Москве лучшим фотографом? — спросил я начальника нашего фотографического «ателье» Н.Н. Воробьева.

— Что значит «лучшим»? — ревностно пробурчал он.

Я объяснил, как мог, и через полчаса оказался в гостях у Готлиба Самойловича Кримера, которого, в отличие от господ офицеров и лиц духовного сословия, предпочитали господа коммерсанты.

Рафинированный, беленький, сухой старичок обмерил меня острым взглядом и сказал:

— Да, сударь, мы храним отпечатки вечно и постараемся сберечь их, если Господу будет угодно, до самого Страшного Суда... Знаете ли, а вдруг попросят старика Кримера оказать посильную услугу вроде вашей... Когда был сделан портрет, вы говорите?

— В первые три месяца двенадцатого года, — ответил я.

Кример на несколько мгновений задумался, а потом стал улыбаться с хитринкой.

— Давайте устроим небольшой эксперимент, — сказал он. — Вы опишете эту персону, а старик Кример продемонстрирует вам, как в цирке, свои мнемонические способности... а если срежется, то пусть неудача останется маленькой тайной.

Я не стал терять времени и просто показал ему карточку, прихваченную мной напрокат из альбома.

— О! — обрадовался Кример и на мою радость. — Вы могли бы просто упомянуть эти золотые великолепные бакенбарды. Знаете ли, господа настоящей аристократической породы встречаются мне нечасто, тем более ныне. Состоятельные — да... Но чтобы то и другое сочеталось в гармонии — увы... Сию минуту.

И вправду, не более, чем спустя минуту, он вернулся из другой, темной комнаты со стеклом, на котором отпечатался след исчезнувшей жизни.

Мое сердце забилось.

Я рассмотрел на свету эту как бы вывернутую наизнанку из иного мира картину, где всё светлое было темным, а темное — светлым. Сомнений почти не было: по одним бакенбардам я опознал моего роскошного помещика. Рядом с ним снова находились супруга с дочкой. Но, что оказалось теперь самым важным, появилось еще одно лицо! Некто стоял за его спиной, чуть поодаль, за левым плечом.

— О, знаете ли, я сейчас даже как будто вспомню фамилию этого господина! — воскликнул Кример, еще сильнее радуясь своим «мнемоническим способностям». — Бело... Беловидов?.. нет... как-то по-другому...

Я решил ему помочь в благодарность:

— Белостаев.

— Naturlich!

И вдруг он помрачнел:

— Неужели с этим господином что-то случилось?

— Он погиб в том же двенадцатом году, — ответил я. — Вместе с женой. При крушении «Титаника».

— О mein Gott! — Старик молитвенно сложил руки. — У него, знаете ли, было такое выражение лица, когда он сидел там в кресле, в своем огромном доме... Он словно хотел жить заново и весь переродился, воспрял духом. Его лицо было освещено каким-то неземным светом. Будем надеяться, что Господь принял его душу в свои райские обители. — И Кример перекрестился по-католически.

— А вы помните, кто такой стоял у него за спиной?

Кример наморщил лоб, потом потер лоб над переносицей и наконец виновато улыбнулся:

— Вот и срезался... То есть помню факт: был какой-то господин при галстуке... Очень, знаете ли, галстук у него был… auserlesen... да, изысканный. А вот лица не помню. Только и нахожу оправдание, что мой главный герой затмевал собой всех и очень мне нравился. Широкой натуры был человек... как говорили раньше, истинно вельможный. Одно удовольствие было наблюдать за его движениями, повадками... Царство ему Небесное.

Когда я вернулся на Малый Гнездниковский, то чуть было не решил, что начальником сыскной полиции только что назначили меня. Едва ли не все, кого встречал я, кидались мне навстречу с докладом.

Дактилоскопист Л.К. Перчинский, увидев толчею, крикнул прямо от двери своей комнаты:

— Твою рамку, кроме тебя, вообще никто никогда в руки не брал! Сама там выросла!

— Или с мылом ее успели вымыть! — ответил я ему.

Максим Иванович был рад по-своему:

— Все подтвердилось: и следы на шее, и на затылке кровоизлияние.

Двое агентов, Попов и Лентович, протягивали мне папки с бумагами:

— Это Аркадий Францевич просил срочно подготовить для вас.

Отдав фотографическое стекло Воробьеву, я зашел в комнату при картотеке и стал рассматривать собранные в папках бумаги. Там оказались копии документов по наследственным делам Белостаева, по рентам, выписки из церковно-приходских книг и тому подобное. Наши агенты успели за столь короткий срок раскопать сведения и о том, что Белостаев участвовал в акционировании неких, якобы доходных дел, довольно странных, как-то строительство грузоподъемного дирижабля и какого-то большого прогулочного аэроплана, разработка редких руд в N-ской губернии. Трудно было определить, какие убытки или доходы принесли ему эти предприятия, но, во всяком случае, на палубу «Титаника» он взошел еще далеко не бедным человеком.

Наконец от одного «фактика» я чуть не подпрыгнул до потолка! Оказывается, помещик Белостаев был женат вторым браком, с 1899 года! И от второго брака имел дочь Анну, родившуюся на свет в январе 1900 года! Первый же брак был зарегистрирован в году 1886-м, а в марте 1887-го у Всеволода Михайловича Белостаева родился... разумеется, наследник! Сын! Всеволод-младший!

Я немедля кликнул из коридора Лентовича и поручил ему срочно отыскать следы младшего Белостаева, который в завещательных бумагах отца не упоминался вовсе!

Потом я вернулся за стол, откинулся подальше от всех бумаг и решил немного посидеть в тишине, ни о чем не думая.

Дело неясное и с самого начала основанное на одних домыслах (в самом деле и убийства-то никакого могло не быть!) вдруг продвинулось без напряженной работы рассудка, - даже не потребовало изощренной дедукции, -стало выглядеть банальным и даже скучным. Честное слово, с привидениями оно показалось мне теперь куда интересней.

Я так и продолжал сидеть, когда Воробьев принес мне «на блюдечке» новую фотографическую карточку с отпечатка 1912 года.

Помещик Белостаев так же восседал в кресле. Теперь оно было строгим, кожаным и находилось посреди кабинета. Его супруга и дочка находились на тех же самых местах, только супруга стояла прямо и только едва касалась мужниного плеча одной рукою, а дочка выросла и больше не боялась оставить папину руку.

Позади них, как бы смущаясь своего присутствия, видом своим показывая, что он здесь лишь по воле или просьбе «главного героя», находилось еще одно действующее лицо: человек лет тридцати, худощавый, с темными волосами, тщательно приглаженными назад, с высоким волевым лбом, угловато очерченными висками, крупным и прямым носом, как бы чуть расплющенным у кончика... и улыбкой, такой же аккуратной, как идеально повязанный галстук, как воротничок, как его английского покроя костюм. Видно было, что он умен, может быть хорошим работником на службе (то, что он служит, казалось несомненным), покладистым и к тому же изобретательным, услужливым и притом умеющим держать достоинство.