Шум и ярость

Вернулся в магазин. Почти половина четвертого. Попробуй сделай что-нибудь в оставшееся время до закрытия биржи, но мне не привыкать, хотя мы в Гарвардском не учены. И оркестр отдудел уже. Пентюхи уже внутри все, чего ж им зря энергию расходовать. Эрл спрашивает:

— Ну как, вручили тебе телеграмму? Он забегал сюда не так давно. Я думал, ты где-то во дворе.

— Да, — отвечаю, — вручили. Не удалось им оттянуть до вечера — слишком маленький наш городок… Мне тут нужно домой на минутку, — говорю. — Можете сделать вычет из моего жалованья, если вам от этого легче будет.

— Валяй, — говорит. — Теперь и сам управлюсь. В телеграмме, надеюсь, никаких худых вестей?

— Это вам придется сходить на телеграф и выяснить, — говорю. — У них есть время для разговоров. А у меня нет.

— Я просто спросил, — говорит. — Твоя матушка знает, что всегда может рассчитывать на меня.

— Она вам весьма за то признательна, — говорю. — Постараюсь не задерживаться.

— Можешь не спешить, — говорит. — Теперь я и сам управлюсь. Валяй себе спокойно.

Я сел в машину, поехал домой. Утром раз, в обед вторично, теперь снова, плюс грызня и беготня за ней по всему городу, а дома еле выпросил обед, на мои деньги купленный и сваренный. Иногда так подумаю — к чему биться как рыба об лед. Действительно, я тоже ненормальный, как прочие наши, если не бросил давно все к дьяволу. А теперь приеду домой как раз вовремя, чтоб совершить еще чудесную автомобильную прогулку к черту на рога за корзиной каких-нибудь помидоров и вернуться после в город провонявшим насквозь камфарой, иначе голова тут же в машине расколется. Твердишь ей, что в этом аспирине одна только мука, на водичке замешанная, для мнимых больных. Вы, говорю, еще не знаете, что такое настоящая головная боль. По-вашему, говорю, я бы сидел за рулем в этой проклятой машине, если б от меня зависело? Я и без нее бы прожил, я привык без всего обходиться, но если вы желаете рисковать своей жизнью в этом ветхом шарабане с сопляком Нигером за кучера, то дело ваше, говорю, притом о таких, как Бен, господь заботится, поскольку хоть что-то он ему обязан уделить, но если думаете, что я доверю тонкий механизм ценой в тысячу долларов черномазому подростку или даже взрослому, то вы лучше сами купите им машину, потому что кататься, говорю, вы любите, чего тут скрывать.

Дилси сказала, что матушка в доме. Я вошел в холл, прислушался — нигде ее не слышно. Поднялся наверх, но только хотел пройти мимо ее двери, как она окликнула меня.

— Я всего лишь хотела узнать, кто идет, — говорит. — Я все ведь одна да одна и каждый шорох слышу.

— А кто вам велит, — говорю. — Если бы хотели, могли бы весь день по гостям, как другие.

Подошла к двери.

— Не заболел ли ты, — говорит. — Тебе пришлось сегодня обедать в такой спешке.

— Ничего, сойдет, — говорю. — Вы что-нибудь хотели?

— Не стряслось ли чего? — говорит.

— А что могло стрястись? — говорю. — Неужели нельзя мне днем заехать лишний раз, чтобы не переполошить весь дом?

— Ты не видел, Квентина не пришла еще? — спрашивает.

— Она в школе, — говорю.

— Четвертый час, — говорит. — Три пробило по крайней мере полчаса тому назад. Она должна бы уже быть дома.

— Должна? — говорю. — А она за все время хоть раз вернулась домой засветло?

— Из школы она должна прямо домой, — говорит матушка. — Когда я была девочкой…

— Вас было кому в руках держать, — говорю. — А ее некому.

— Я бессильна совладать с ней, — говорит. — Я столько раз пыталась.

— А мне вмешаться тоже не даете почему-то, — говорю. — Вот и радуйтесь. — Прошел к себе в комнату. Заперся тихонько на ключ, постоял. Она подошла, ручку подергала.

— Джейсон, — говорит за дверью.

— Чего вам? — говорю.

— Я все думаю, не случилось ли чего.

— Только не у меня, — говорю. — Вы ошиблись адресом.

— Я вовсе не хочу тебя сердить, — говорит.

— Рад это слышать, — говорю. — А то я усомнился было. Совсем было засомневался. Вам что-нибудь угодно?

Помолчала. «Нет, ничего». Ушла. Я достал шкатулку, деньги отсчитал, обратно ее спрятал, отпер дверь и вышел. Вспомнил про камфару, но уже все равно поздно. Притом осталось мне один раз в город и обратно. Она у меня в дверях стоит, ждет.

— Вам что-нибудь из города привезти? — спрашиваю.

— Нет, — говорит. — Я вовсе не хочу вмешиваться в твои дела. Но не знаю, что бы я стала делать, Джейсон, если бы с тобой что-нибудь случилось.

— Со мной все в порядке, — говорю. — Просто голова болит.

— Ты бы хоть аспирину принял, — говорит. — Раз уж не можешь без этого автомобиля.

— При чем тут автомобиль? — говорю. — Как от автомобиля может болеть голова?

— Ты сам знаешь, от бензина у тебя с детства голова разбаливалась, — говорит. — Я бы хотела, чтобы ты принял аспирину.

— Продолжайте хотеть, — говорю. — Хотение — вещь безобидная.

Сел в машину, направился обратно в город. Только вырулил на улицу, смотрю — «форд» навстречу на предельной скорости. Вдруг как тормознет с ходу, заскользил, визжа колесами, дал задний, развернулся круто. Я успел только подумать, что за дурацкие фокусы, и тут за ветровым стеклом мне мелькнул красный галстук. А затем и ее лицо узнал в боковом стекле, ко мне повернутое. «Форд» метнулся в наш переулок, оттуда повернул на параллельную улицу. Но когда я до угла доехал следом, то их еще секунду только видно было, прямо как бешеные рванули.

Ну, у меня помутилось в глазах. Чтобы после всех моих предупреждений этот галстучек — тут уж я про все забыл. Даже про голову свою, пока не доехал до первой развилки и встал, не знаю, куда дальше. Дерут, дерут с нас деньги на дороги, а ехать — как по проклятому железу кровельному гофрированному. Интересно знать, как по такой дороге угнаться даже за паршивой тачкой. А я своей машиной дорожу, на куски ее растряхивать не собираюсь, это не «фордик» ихний. Притом они его скорей всего украли, так что им тем более плевать. Что я и говорю, кровь не может не сказаться. Раз в ней такая кровь, то на все будет способна. Если вы, говорю, считаете, что у вас в отношении ее родственный долг, то он давно уже вами выполнен, и с этих пор, говорю, можете единственно себя винить, потому что сами знаете, как любой разумный человек поступил бы. Если уж, говорю, мне половину времени приходится быть несчастным сыщиком, то я по крайней мере пойду наймусь, где мне за это платить будут.

Встал, значит, у развилки. И сразу же голова. Будто кто изнутри бьет молотом. И я еще всегда старался, говорю, не волновать вас ее поведением; что же касается меня, говорю, то туда ей и дорога на самое дно, и чем скорей, тем лучше. Чего от нее и ожидать другого, кроме как с каждым комми и площадным скоморохом заезжим, потому что здешние пижоны и то уже от нее воротят нос. Вы же не в курсе совсем, что творится, говорю, вы же не слышите всего того, что мне приходится выслушивать, притом я их еще осаживаю, уж насчет этого будьте спокойны. Мои деды, говорю им, владели тут рабами, когда вы держали грошовые ларечки или издольщиками копались на клочках, на которые даже нигер не польстился бы.

Если бы хоть обрабатывали как положено. Хорошо еще, господь бог позаботился уплодородить эту землю, потому что здешний народ пальцем о палец не ударит. Пятница сегодня, а от развилки отсюда кругом на три мили еще даже и не вспахано, а все трудоспособное мужское население округа сейчас в городе там, в балагане. Будь сейчас на моем месте приезжий и умирай он тут с голоду, так спросить даже дорогу в город не у кого, ни души кругом. А она мне сует аспирин. Мучное, говорю, я только за столом употребляю. Вы вот, говорю, все хвалитесь, что стольким жертвуете для нас, а сами могли бы себе десять новых платьев ежегодно покупать на те деньги, что тратите на эти липовые патентованные лекарства. Не глушить мозги лекарствами мне требуется, а хоть бы небольшой промежуток спокойный, чтоб она и не болела вовсе, но пока не перестану гнуть горб по десять часов в день, чтоб кормить полную кухню нигеров, которые привыкли на широкую ногу жить и на каждом представлении торчать вместе с прочими черномазыми со всего округа, — только он припоздал. Пока дойдет, там уже кончится.

Поравнялся он с машиной, спрашиваю его, не проезжали тут мимо двое в «форде»; наконец дошел до него такой вопрос, говорит — проезжали, и я поехал дальше. Доехал до места, где от дороги отходит проселок, и по следам шин вижу, что свернули на него. Вон Эб Рассел на своем участке, но не к чему и спрашивать, и чуть скрылся его коровник за пригорком, как я увидел их «форд», это у них называется спрятать. Так же умело сделано, так она все прочее делает. Что я и говорю, меня не так само по себе оно бесит — может, она естество свое и побороть не в силах, — но меня возмущает, насколько у нее нет уважения к семье — чтоб не соблюдать приличия ни капли. Все время так и боюсь, что наткнусь на них где-нибудь посреди улицы или под фургоном на площади, как на собачью свадьбу.

Поставил машину, вышел. А теперь придется зайти с тыла, пересечь все поле-первое вспаханное, что мне встретилось с самого города, и каждый шаг по этой пахоте, как будто кто идет за мной сзади и дубиной по голове — грох, грох. Дойду, думаю, до опушки, дальше хоть будет по ровному. Но вошел в лес, а там полно кустарника, надо петлять, продираться, а потом уперся я в лощину, сплошь заросшую шиповником. Взял вдоль нее, а заросли глуше, а Эрл домой уже, наверно, звонит, меня ищет и матушку опять всю растревожил.

Пробился наконец через шиповник, но столько уже напетлял, что пришлось остановиться и соображать, в какую теперь сторону идти к этому «форду». Понимаю, что их далеко искать не надо, под ближайшим же от «форда» кустиком. Повернул, продираюсь к дороге, но насколько к ним близко, я теперь не знаю, то и дело замираю и прислушиваюсь, и тогда вся кровь из ног мне ударяет в голову — сейчас вот пополам расколется, а солнце уже снизилось и точно в лицо мне бьет, и в ушах такой звон, что ровно ничего не слышу. Иду, стараюсь, чтоб не хрустнуть, как вдруг чья-то собака голос подала: Ну, думаю, сейчас она меня учует, прибежит, подымет лай и пиши пропало.

Стою весь в шипах, колючках, дряни всякой, в башмаки полно набилось и за шиворот везде, смотрю, а у меня рука на ветке ядовитого сумаха. Странно только, что всего-навсего за эту ветку взялся, а не, скажем, за гремучую змею. Пусть — я не стал и руку убирать. Постоял так, переждал собаку. Потом пошел дальше.

А в какой стороне их машина, уже не имею понятия. И ни про что уже не думаю, кроме как про свою голову, и только приостановлюсь так и не знаю вроде, а видел ли я вообще этот «форд» или нет, и даже как-то почти все равно мне. Что я и говорю: пускай себе хоть днюет и ночует под кустами со всяким кобелем, на котором штаны, — какое мне дело. Что мне до нее, раз она так меня не уважает и настолько низко пала, чтоб прятать там этот «фордик», причем заставила меня полдня ухлопать, а Эрл в это время препроводит матушку к своему столу и покажет ей книги, по той причине, что он чересчур для этого мира праведный. Вы, говорю, на небесах изноетесь от скуки, там же не к кому будет в грешные дела соваться; только, говорю, не дай бог, если я тебя застукаю, я закрываю глаза на твое поведение единственно ради бабушки, но пусть только раз тебя застану за твоим занятием — здесь в городе, где моя мать живет. Эти собачьи пижоны прилизанные думают, что они черт-те какие ухари, — я их так ухну, я тебе покажу с ними вместе. Я ему такого задам жару, что он одного цвета станет со своим галстуком, если он думает, что может безнаказанно мою племянницу в лес водить.