Повышение по службе

* * *

Сквозь узкие стрельчатые окна, способные послужить бойницами на случай осады, в комнату понемногу вползал поздний осенний рассвет. Дрова в камине прогорели еще ночью, нисколько не отдав тепла толстым стенам башни. От стен тянуло стылым холодом, сильно пахло дымом, сыростью и нечистотами.

Пахло ли страхом? За малым опытом Василий не мог сказать это наверняка, хотя видел, что недвижно сидящий на табурете человек средних лет, недавно еще черноволосый, изрядно поседел, и ясно было, что седина обрызгала его лишь в последние недели.

То, что присыпало известью волосы, также и сгорбило человека. Еще недавно он был горд, богат, влиятелен и считал себя вольным в поступках. Мог, не стесняясь слуг, чертить на полу замка магические фигуры, вызывая демонов и духов. Мог нанять целую ораву алхимиков, надеясь получить философский камень. Мог посадить простолюдина в подземелье и томить там до второго пришествия. Мог прилюдно отвесить священнику смачную плюху. Мог содержать двести рыцарей охраны. Мог нанять целое войско отпетых головорезов и двинуться с ним на Руан выручать Жанну… И сделал это! Не его вина, что опоздал. Король не сделал ничего, а он, Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Ре, маршал Франции, хотя бы попытался! Он мог не все, чего пожелает душа, но очень, очень многое! Да, он мечтал о всеведении и всемогуществе. А кто не мечтает?

Но теперь, когда в игре, именуемой жизнью, проиграны мечты, проиграна сама жизнь и лишь чудом отыграна душа, ему осталось одно: молча сидеть на табурете и ждать, когда за ним придут. Он мог бы сидеть так до заката, но знал, что заката не увидит. Все последующие закаты и восходы – для других, не для него.

– Любопытно было бы узнать, о чем он сейчас думает, – неспешно проговорил Рудра. – О чем вообще думает такой человек в утро своей казни?

Хотелось сказать: раз интересно, так и узнай, – но Василий разумно промолчал и дождался: Рудра сам пожелал объяснить:

– Это всего лишь изображение. Можно заглянуть в прошлое в какую угодно эпоху, но нельзя читать мысли давно умерших людей. Это даже мне не под силу. Догмат о всеведении, конечно, лестен, но придуман не мною. Мы можем видеть, слышать, даже обонять, но и только. Не очень-то я люблю такие упражнения. Поверь и прими: ничего нельзя изменить в прошлом: что прошло, то прошло навсегда. Но можно посмотреть, послушать…

– Понюхать, – продолжил Василий, кривя нос.

– Если не нравится, можешь отключить себе обоняние, – усмехнулся Рудра. – Неужели даже с этим не справишься?

Действительно… Совсем отключать нюх Василий не стал, но снизил его чувствительность. А еще мысленно выругал себя и зарекся подкалывать бога. Тут же и подумал: пусть мысли приговоренного шестьсот лет назад узника Рудра читать не в силах, если только не врет, но ведь мои-то мысли читать может!

Интересно, читает ли?

И стыдно, и глупо… Мелкие мыслишки… Лучше вообще об этом не думать. Впрочем, легко сказать… Кто там собирался никогда не думать о белой обезьяне?

– Я хочу знать твое мнение: о чем он думает? – спросил Рудра.

– О Жанне д'Арк? – предположил Василий.

Рудра поморщился.

– Ну допустим… Очень возможно, что также и о Жанне, хотя со дня ее казни прошло уже девять лет. Она значила для него очень много, он и некромантией занялся, ища общения с нею… Без толку, конечно. Кто умер, тот умер. Впрочем, ответ принят. О Жанне. Но он не может думать только о ней. О чем еще он думает?

Василий немного помедлил, подбирая слова.

– Он думает о том, как могло так получиться. Чего он не предусмотрел, какие границы перешел, каких врагов упустил из виду…

Рудра едко рассмеялся.

– Общие слова. Такое можно сказать про любого осужденного. А еще что?

– М-м… Наверняка ему не дает покоя мысль: обманут – не обманут? Ну, в смысле, что сначала удавят, а потом уже сожгут.

Новый смешок.

– А как же разрешение покаяться? Как правило, живьем сжигали только нераскаявшихся еретиков.

– Ну… не знаю. – Василий растерялся. – Могут и обмануть. Я же видел, как шел процесс. Такому суду разве можно доверять?

– Ладно, принято и это. – Видно было, что Рудра недоволен. – А что еще? Чего наш Жиль де Ре, по-твоему, не предусмотрел?

Василий чертыхнулся про себя. Вот пристал… А на ум, как назло, лезут одни банальности.

– Ну… многое, – нерешительно протянул он. – Например, он не понимал, что слишком уж опрометчиво подставляется… Что кое-кто захочет отжать его имущество…

– Главное. Скажи главное.

Василий вздохнул. Надо было решаться, и неверное решение могло отправить его назад, на мост через Москву-реку. Со стертой памятью, если Рудра проявит толику милосердия. И без стирания, если не проявит.

Приходилось импровизировать.

– Он не предусмотрел, что окажется настолько чувствительным к боли.

– Так-так, – поощрил Рудра. – А дальше?

– Он воин, – продолжал фантазировать Василий. – Он маршал Франции, он всю жизнь воевал. Таскал на себе тяжелые доспехи, уставал в походах, как собака, питался черствым хлебом пополам с грязью, убивал, сам бывал ранен. На то и война. Но пытка – это другое. К ней он не был готов. Одно дело получить рану в бою, когда адреналин в крови просто кипит, и совсем другое – когда тебя растянут на столе, привяжут за руки, за ноги и начнут медленно вытягивать. Ни звона клинков, ни треска доспехов, ни воплей ярости – просто кто-то скучно и деловито крутит ворот… Тут он сломался сразу. Я думаю, он до сих пор не может понять, как могло случиться, что он оказался таким слабаком.

Василий и сам видел, что речь вышла не ахти, но Рудра, к его удивлению, благосклонно кивнул.

– Уже лучше. Теперь расскажи о приговоре. Ты видел процесс, слушал свидетелей. Твое мнение?

Василий тоже подумал, что теперь уже лучше. О судебном процессе над бароном де Ре у него успело сложиться определенное мнение.

– Дутый процесс. От начала и до конца дутый. Адвоката нет. Судебное решение – только на основании свидетельских показаний. В том числе полученных под пыткой. Показания против подсудимого не подтверждены вещественными доказательствами. Множество свидетелей защиты вообще не опрошено. Это суд, спрашивается? Из сорока семи пунктов обвинения доказаны только занятия алхимией и магией да еще оскорбление действием какого-то попа…

– То есть если бы ты имел возможность помешать исполнению приговора, ты помешал бы?

– Конечно, помешал бы, – убежденно ответил Василий. – Несправедливый же приговор!

Рудра покачал головой, и не понять было, то ли он смотрит на Василия с насмешкой, то ли с сожалением.

– А как же пропавшие неизвестно куда дети?

– Сначала надо выяснить, куда и как они пропали, и доказать вину барона!

– Хорошо, – сказал Рудра. – Допустим, суд не стал утруждать себя сбором вещдоков, как это и было в действительности. Но предположим, что ты точно знаешь: подсудимый убивал детей. И не просто убивал, но насиловал, в том числе мертвых и умирающих, лично резал их в жертву сатане и Велиалу, а расчлененные детские тела приказывал выбрасывать в ров и выгребную яму. Предположим, ты это знаешь так, как будто сам при этом присутствовал, со стопроцентной уверенностью. Станешь ли ты с таким знанием мешать исполнению приговора?

– Нет.

– То есть станешь потакать неправедному правосудию? А ведь твое вмешательство, осуществленное с подобающими светошумовыми эффектами, возможно, привело бы к пересмотру всей судебной практики Средневековья, что, вероятно, спасло бы не один десяток тысяч жизней невинных людей.

Василий промолчал. Рудра кого угодно сумел бы загнать в тупик, хоть логический, хоть этический. На выбор.

– Что молчишь? У тебя нет ответа?

– Нет.

– Это хорошо, что нет, – неожиданно смягчился Рудра. – Так и быть, я скажу тебе, как я поступил. Я был там. И не вмешался. У меня не было ни одной причины вмешаться и тысяча причин не вмешиваться.

– Де Ре в самом деле был виновен? – тихо спросил Василий.

– Да, но, конечно, не в массовых убийствах детей. Не только восьмисот, в которых он признался, – там не было и ста пятидесяти убийств, признанных судом. Была всего одна жертва. Золотушная крестьянская девчонка. Она умерла от страха, когда слуга де Ре пустил ей кровь из вены. Кровь невинных детей была нужна де Ре для алхимических опытов, а девочка, я думаю, страдала врожденным пороком сердца. До того случая, да и после него с детской кровью у де Ре не было никаких проблем: взамен на небольшое кровопускание нищий ребенок получал щедрое подаяние и совет держать язык за зубами. В общем итоге один случай, один детский трупик. Что до содомии де Ре, то, во-первых, это делалось по взаимному согласию, во-вторых, не задаром, а в-третьих, все малолетние наложники барона остались живы. Да еще были накормлены на кухне и принесли несколько монет своим голодающим родителям. Вот как было на самом деле. По нынешним гуманным временам максимум, что ему грозило, – небольшой срок, возможно даже условный при хорошем адвокате. Ты спросишь меня, почему я был там и не вмешался?

– Да, – отважно сказал Василий, – спрошу.

– О! – Рудра покачал головой. – Кажется, я слышу в твоем голосе претензию, даже вызов. Нет? Это хорошо, что ты не мотаешь головой и не клянешься, прижав руки к сердцу, что и в мыслях не держал выразить мне недоверие. Не знаю, годишься ли ты занять мое место, но в тебе есть и достоинство, и толика ума, что уже неплохо. Иных я не держу… Однако отвечаю на вопрос. Я ничего не предпринял главным образом по двум причинам. Первая проста, вторая еще проще. С которой начать?

– С простой.

– Как угодно. Простая причина состояла в том, что все варианты дальнейшей жизни де Ре были бессмысленны, как ни тасуй их. Хуже того, почти все они умножили бы количество зла в этом мире. Предположим, наш барон вышел бы на свободу полностью оправданным. Чего проще? Внушаешь ему еще раз потребовать «божьего суда», а суду внушаешь согласиться на это со скрытым ликованием – пусть негодяй лезет голой рукой в кипяток за монетой, – сам же заставляешь воду в котелке кипеть при сорока градусах. Пара пустяков. С такой работой легко справился бы не то что бог, а какой-нибудь задрипанный маг, если бы только они существовали. Но что же потом? Барон возвращается в свой замок и продолжает еще более увлеченно заниматься тем же самым, то есть рисует магические знаки и кипятит ртуть с мышьяком, добавляя туда толченые акульи зубы, сушеных мокриц, когти черных котов, сердца пещерных саламандр и прочие ингредиенты в том же духе. При этом он чувствует себя не только оправданным, но и защищенным, – опасное заблуждение для такого человека! Как у вас говорят – «не знает берегов», кажется? Пяти лет не прошло бы, как кровь невинных младенцев полилась бы рекой, и уже не кто-нибудь, а сам король назначил бы новый суд, и наш барон был бы осужден при наличии очевидных и страшных улик, таких, что уже и костра для него, пожалуй, показалось бы маловато. Согласен?

– Можно было бы внушить ему бросить алхимию и некромантию, – не сдавался Василий. – Пусть жил бы нормально, как все люди… Может, вернулся бы на службу… Славный же был рубака, нет?

– Внушить? – Рудра расхохотался. – Ты каждому человеку собираешься что-нибудь внушать? Их ведь немало на свете, людей, а заповеди Моисеевы уже даны им, и Христовы заповеди даны, чего же еще? Куда еще внушать? Кому? Глазастым слепцам и ушастым глухим? Молчи уж… Впрочем, если тебе неймется, можешь поиграть. Создам тебе модель – и действуй: спасай барона, наставляй его, если сумеешь, на путь истинный, возвращайся во времени назад, пробуй разные варианты… Может, поймешь, что нельзя к каждому человеку приставить персонального ментора. Будешь пробовать?