Космическая шкатулка Ирис

Лик смерти

– Ты чего в суме-то припёрла? – полюбопытствовала Рамина.

– Подарок для Ланушки, для моей печальной лапушки, – напевно отозвалась Ифиса.

– Любишь ты, Ифиса, лизаться с теми, кто выше тебя устроен в жизни. Такая вся ласковая будто, такая мать родная.

– Я такая и есть. Я всему миру мать.

– Вот уж не верю. Покажи хоть, что притащила. – Рамина ощутила неловкость от того, что явилась в гости без подарка. Да ведь у Ланы дом – полная чаша, то есть башня. А что у Рамины есть? Кроме старого павильона, да милой доченьки по имени Лана ничего и нет. Рамина вовсе не из лести и подхалимажа к Лане назвала дочь таким же именем. Ей просто понравилось имя Лана.

Ифиса вдруг достала из сумки лицо! Не живое, понятно, а маску. Очень красивую, тончайше сработанную маску с сине-зелёными глазами из прозрачного стекла, с чудесным носиком и с румяными губками. На голове маски был затейливый головной убор, похожий на шапочку из лепестков фантастических цветов и листьев. Рамина выхватила маску из рук Ифисы и прикрыла ею своё лицо. – Красивая я?

– Ты и без маски хороша. В окно не ставь – украдут.

– Ты сказала, как моя Финэля всегда говорила, – Рамина вернула маску.

– Так и не нашли её нигде, – вздохнула Ифиса.

– Да кто ж её искал? Кому надо было…

– Не тебе разве? – Ифиса посуровела. – Выгнала няню! Теперь вот страдай всю жизнь больной совестью.

– Я не выгоняла, Ифиса! Торин говорил, что они ей были рады. Она бы им за бабушку стала. Она сама куда-то убрела. Из ума-то выжила…

– Дрянь ты всё же. И не оправдывайся. Нет тебе оправдания.

Рамина не стала ей перечить. О себе она думала ещё хуже, если вспоминала про Финэлю. Живя с дочкой, она и сама давно чувствовала себя такой же Финэлей, угождая её капризам, балуя и ухаживая точно также, как Финэля прежде ухаживала за нею. Она, даже ворча на девочку временами, вдруг улавливала в себе нотки голоса Финэли, использовала те же самые речевые обороты, когда ласкала или уговаривала что-нибудь поесть. И только тогда, когда являлся Торин, она становилась прежней кокетливой и игривой Раминой со звонким и совсем юным голоском.

– Лана научилась уникально красиво шить, – сказала Рамина.

– Какая Лана? Твоя? – переспросила Ифиса.

– Наша Лана – царица из небесной башни. Моя-то дитя совсем.

– Да какая она у тебя дитя! Вымахала так, что тебя скоро обгонит по росту. Да и по уму тоже. Девочка умная, смышлёная. Всем интересуется, до всего ей дело, а уж добрая какая. Ола говорит, что она ей Сирта в детстве напоминает, глазами своими небесными и умом живым. – Ифиса горестно поникла.

Неожиданно обе половинки двери распахнулись, и вышел Руднэй. Хмурый и высокий, он смотрел куда-то выше голов прибывших гостей, но поздоровался с ними первый. При виде его впечатляющей стати и красоты Ифиса сжалась ещё больше, а Рамина напротив. Она выпятила вперёд свою пышную грудь и расправила свои женственные плечи, красиво и в меру покатые, слегка оголённые нарядным платьицем. Её лицо нежно заалело, а глаза блеснули неисправимой женской порочностью.

Руднэй упёрся в Рамину взглядом, будто увидел нечто, чего тут быть не должно. Расшифровать его взгляд ни как негативный, ни как довольный было невозможно. Он был весьма загадочен. Не изменяя своей надменности, он осмотрел Рамину с кончиков её ажурных туфелек до обнаженных плеч включительно. Долго изучал её причёску, убранную атласными цветочками и бусинками. Каков был его вывод от затяжного осмотра, также понять было трудно. После всего он снова уставился вдаль, поверх головы Рамины, будто давал глазам отдых. – Я тебя помню, – сказал он. – Ты ничуть не изменилась.

– Где ж ты её видел? – не выдержала Ифиса, забыв все приличия, подобающие при общении со столь значимым лицом.

– В «Ночной Лиане». И весьма часто я её там видел, – ответил он Ифисе.

– Любил и сам там бывать прежде? – не отставала осмелевшая вдруг Ифиса, как будто встретила старого коллегу – любителя злачных мест.

– Нет. Не любил. Но приходилось иногда там бывать. И она всегда там обреталась.

– И как?

– Что как? – они общались по поводу Рамины, а та стояла, окаменев от странного потрясения, вызванного непонятно чем. Или кем?

– Как она тогда выглядела?

– Как и теперь. Она была всех красивее и мало походила на тех ужасных кривляк, что там ели и визжали. Я был удивлён, что такая девушка вместо того, чтобы посещать заведение для развития ума, приходит туда как на работу.

– Хочешь сказать, что она была красивее твоей Ланы? – тут уж Ифиса совсем утратила всякую меру. Но он нисколько не рассердился. Он загадочно улыбался, приняв игру Ифисы. Возможно, что и не было никакой загадочности, но так хотелось думать Рамине, чьё воображение вдруг лихорадочно завертелось от непрерывно меняющихся картинок-образов, одна другой краше и заманчивее… И как ни фантастичны они были, Рамину охватил озноб, – они не были её глупыми и неадекватными мечтами, а чем-то иным, что вошло в неё извне будто…

«У этого мужчины глаза голодные, будто у пса, сорвавшегося с цепи», – вот что подумала Ифиса, – «Но тренированная воля, дисциплинированные инстинкты и привычка держать на лице маску идеально сбалансированного человека не дают его внутреннему кобелю накинуться на эту пахучую сучку тут же… да и я тут рядом, к его досаде. Но почему же… Старый Тон-Ат угасает в силу естественных причин, а Лана… дневное сияние покидает эту женщину, и сумеречная тень скрадывает её нездешнюю красоту. Она неизлечимо больна! И похоже, вместе со старцем она отправиться вскоре по таинственной дороге, ведущей в Надмирные селения. А этот уже готов к своему освобождению, как от воли отца, так и от верности жене…

Сказать, что Ифисе стало нехорошо, было бы неправильным. Ей не была дорога милая, но предельно отчуждённая ото всех пришелица, не был близок и загадочный пугающий Тон-Ат. Но отчего-то не хотелось ей допустить и мысли, что Рамина может приблизиться к такому человеку настолько уж и близко. Вот Торин для Рамины самое то! Тогда и дочку Лану можно будет с лёгкостью забрать Оле себе на воспитание. Рамина новых себе нарожает от необузданного коня Торина, чья скорая и несомненная участь сломать себе хребет в ближайшем уже очередном и криминальном ущелье, куда он точно сиганёт. Ифису так и подмывало сказать что-то такое целительное для прояснения его соблазнённых очей, если он не видит в упор, кто такая Рамина.

– Как ты можешь, Ифиса, сравнивать меня с Ланой? – ласково зашепелявила Рамина, подразумевая, что она такая скромница и в уме не держит таких-то дерзостей, – Мы не на конкурсе невест. К тому же я давно уж не невеста…

Он слегка опустил свои веки, как бы занявшись камешком на ступени, отбросив его в сторону, чем и скрыл глубинное фосфорическое мерцание своих зрачков, – Лана не все. Она особенная во всех смыслах. А я говорю именно что обо всех прочих девушках, которые тут живут. Рамина, ты очень красивая, но я не сказал, что ты особенная.

Рамина сделала ему изысканный полупоклон, благодаря за высокую оценку её внешности.

– Надеюсь, что с тех пор ты поумнела и уже не лазишь среди декоративных зарослей и пьяных гуляк в поисках счастья, – утвердил он тоном властного судьи, с оттенком насмешливого лёгкого презрения, обращающегося к оступившейся по случаю, а потому и прощённой нарушительнице.

– Нет… – пролепетала Рамина.

– Если бы не Лана тогда, я выбрал бы тебя, – вдруг огрел её своим откровением странный и властный красавчик. Рамина едва удержалась на ногах. Поджилки у неё затряслись, как бывает от страха, но тут её охватило совсем иное чувство. Оно было сродни какой-то жгучей вспышке и ослепившей, и осветившей одновременно то, чего она не углядела тогда, в своём прошлом. Этот гордец её заметил? Отметил среди прочих ярчайших и разодетых девиц? А она-то сидела на коленях у Кэрш-Тола! Взасос целовалась с ним на глазах того, кто за нею давно следил, оказывается? И кому Кэрш в подмётки ботинок не годился… А Лана? Он тогда и не очень ею заинтересовался как девушкой. Уж это-то Рамина понять сумела. Уж на это-то у Рамины имелось встроенное чутьё. А вот в отношении себя оно и не сработало в самый нужный момент! Потому что Кэрш своим массивным туловищем застил ей весь обзор. Рамина уже плохо помнила о том, какие мысли и мечты поглощали её в то время. На юных парней она никогда не смотрела. Они не могли ей дать того, чего она жаждала. Преуспеяния, взлёта наверх, принципиально иной, чем у большинства, жизни. И вот всё это есть у Ланы, ничуть к тому не стремившейся. И нет ничего у самой Рамины, вылезающей из кожи вон ради достижения желаемого.

– Лана спит или уже проснулась? – спросила она нежнейшим голосом, самым изысканным из её житейского репертуара. Самым редко используемым, поскольку особым наитием она знала цену такой вот редкости, хранимой в сокровищнице природных и благоприобретённых даров. Кому попало, она уши такими атласно-воздушными волнами не овевала. Это был таинственный и незримый веер для обольщения того, кого она встречала нечасто. Его воздействие на себе опробовал вначале милый Ва-Лери, потом Кэрш-Тол, а теперь вот она махнула им в сторону Руднэя – очевидно, что влиятельной персоны, молодого красавца, но увы! Мужа её подруги! – Мы решили пораньше…

Руднэй смотрел на неё неотрывно, но уже не улыбался. – Что у тебя в руках? – спросил он, обращаясь к Ифисе, с заметным усилием отрывая взгляд от Рамины.

– Маска, – Ифиса послушно протянула ему чудесное, но неживое лицо. – Игрушка для лицедейства. Хотела Лане подарить. На неё похожа. Она долгое время украшала дом одной женщины, а потом та решила продать ценителям диковинок. Моя Ола любит всякое барахло собирать. Она повесила её на стену у себя на рабочем месте. Так вот Ола и подарила мне, сказав, что иначе её кто-нибудь украдёт, поскольку на неё многие зарятся. Домой к себе она её не взяла, поскольку Сэт очень уж не любит театр и всякую такую атрибутику, что о театре ему напоминает. Считает театр отрыжкой прошлого и рассадником пороков, подаваемых людям в утончённой упаковке. Сэт считает, что культурные образы из прошлой жизни запускают в оборот среди людей старые и негодные архетипы, способные в новом устроении общества злокачественно переродить саму жизнь на старый лад, то есть не лад. А вещь уникальная. Работа дорогого художника. И глаза сделаны из природных уникальных самоцветов.

– Сэт умён, – сказал Руднэй и вновь воззрился на Рамину.

– Да он дурак, каких мало! – возмутилась Ифиса. – Дай ему волю, так он из целого мира создал бы сплошную и рациональную геометрию полностью очищенных от всего лишнего форм, где невозможно было бы ни дышать, ни смотреть вокруг ни одному нормальному человеку. Не на что было бы смотреть, кругом были бы идеальные шары и квадраты с треугольниками. А люди как цифры маршировали бы вокруг ровными линиями или сидели бы в безупречно выверенных углах. – Ифиса закашлялась от эмоционального накала. – Он по сию пору мыслит одними формулами, хотя и заметно выжил из ума.

Руднэй поднял маску кверху, рассматривая сквозь прорези её глаз небо. – Как странно, – сказал он, – когда я смотрю через прозрачные вставки, то вижу в небе какую-то большую птицу на очень большой высоте. А так, – и он сощурился, вглядываясь в небо, – нет там никого.