Лесной глуши неведомые тропы

— Ты как?

— Жив поди, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Ты купила все, что хотела? Нет охоты дольше тут болтаться.

— Да, кроме картошки, — сокрушенно ответила я, покосившись на корзинку со снедью. — Не донесу…

— Идем, — сухо сказал он, не глядя на меня, подхватил мою ношу и устремился к выходу с рынка широкими, размашистыми шагами.

Я едва поспевала за ним, не рискуя снова заикнуться о картошке, но, оказалось, зря беспокоилась: у самой окраины, в бедняцких рядах, его уже дожидался сгорбленный крестьянин. Энги молча сунул ему несколько медяков, и крестьянин принялся суетливо рыться в укрытой рогожкой телеге. К моему удивлению, продавец извлек из деревянной клети хохлатую молодую курицу с путами на лапках, передал ее Энги, а тот сразу же сунул взволнованную птицу мне. Затем взвалил на плечо огромный мешок картошки и подхватил другой рукой мою корзинку.

— Э-э-э… — только и смогла вымолвить я.

— Только не говори мне, что никакая курица не заменит тебе ту, которую я съел, — хмуро предупредил он.

— Уверена, эту я тоже смогу полюбить, — примирительно ответила я.

Гнев все еще клокотал где-то глубоко внутри него, но мой невинный ответ не дал ему шанса вырваться наружу. Какое-то время мы шли в молчании: Энги шумно пыхтел под тяжестью ноши, у меня же из головы не выходило произошедшее на ярмарке. Еще после первого разговора с Мирой о Туре меня разбирало любопытство: что произошло во время его службы в королевской гвардии, почему он дезертировал с места битвы? Но после сегодняшней стычки Энги с Милдредом любопытство захлестнуло: каким же чудесным образом он умудрился заслужить помилование? Ведь всем известно: дезертирство влечет за собою казнь без права обжалования.

Моего тренированного терпения хватило только до кромки леса.

— Энги… А про помилование — это правда?

— Тебе тоже неймется сунуть свой нос в грамоту и проверить печать? — послышался раздраженный ответ. — Можешь не трудиться: она подлинная. Да, я действительно получил помилование.

— Но… как?

— Спас из плена крон-принца и привез его к королю.

— Ты?!

— Нет, сам Создатель в моем обличье, — недовольно сопя, пробурчал Энги.

— Но…

Поверить в такое было трудно, мысли в голове роились назойливыми пчелами. Выходит, принц Арвид все же вернулся во дворец, и Энги имел к этому прямое отношение! На языке вертелся опасный вопрос, и удержаться от соблазна было невозможно:

— А почему ты дезертировал?

Энги остановился и посмотрел на меня так злобно, что я на мгновение поверила: сейчас он возьмет и пришибет меня на месте. Вот прямо мешком с картошкой и пришибет.

— Наслушалась бабских сплетен, да? И почему Создатель не сотворил баб вообще без языка? — он язвительно воздел глаза к небу.

— Просто спросила, — изображая равнодушие, я пожала плечами, но на всякий случай отступила подальше.

Энги молча двинулся вперед, не обращая на меня никакого внимания. Оставалось лишь торопливо семенить за ним и сожалеть, что не родилась немой. В молчании мы дошли до самого дома. Едва зайдя за ворота, я разбавила кудахчущее общество новой хохлаткой и поспешила отомкнуть дверь перед озлобленным Туром, сгибавшимся под тяжестью мешка. Тот шумно шмякнул картошку и корзину у порога, развернул меня за плечи к себе лицом и отчеканил:

— Я. Не. Дезертировал.

Я ошеломленно молчала, глядя в его разъяренные зеленоватые глаза и не зная, что сказать. К счастью, он сам и продолжил:

— Я был плохим сыном своей матери. Я был хвастливым и завистливым сучонком и потому не завел друзей. Моя гордыня не имела границ, но привела меня на службу к королю. Безродный ублюдок в королевской гвардии — ты когда-нибудь слышала о таком? А я стал тем самым ублюдком. Я был никудышным товарищем, потому что всегда доказывал свою правоту кулаками. Я был поганым солдатом, которому спесь не позволила просто, пекло меня возьми, подчиниться приказу командира. Но я никогда — слышишь? — никогда не был трусом и дезертиром. Я сделал то, что считал правильным, и поплатился за это. Я попал в плен, потерял честь, службу, доверие короля — и что получил взамен? Дырявые карманы и поганую писульку?

— В плен? — услышала я собственный выдох. — К этим дикарям крэгглам?! Но… они же не оставляют пленных живыми! Как тебе удалось сбежать?

Он скривился.

— Это долгая история, и пересказывать ее болтливой бабе я не собираюсь. Я вернулся домой и хотел забыть обо всем этом вонючем дерьме, которое пережил, но каждая, Создатель ее дери, шелудивая шавка старается мне об этом напомнить и ткнуть в это дерьмо носом!

Энги непроизвольно провел грязной ладонью по вздувшейся на бычьей шее багровой полосе от плети. Кожа местами была содрана, в рваных краях запеклась кровь, несколько багровых пятен красовались на вороте нижней рубахи. Чутье лекаря побудило меня отвести его руку от знака господской «милости» и осмотреть ссадину.

— Болит?

Он презрительно фыркнул и отшвырнул мою руку. Но лекарь во мне победил смиренную девицу, привыкшую безропотно помалкивать.

— Сядь, я промою твою рану, — сказала я мягко.

— Ты называешь раной эту царапину? — хмыкнул он снисходительно. — Если бы ты хоть раз видела настоящую битву, ты бы знала, что такое ранения!

— Я видела и знаю, — осадила я его. — Ты забыл, что мы живем в приграничье? Еще луна не поменяла полностью свой лик с последнего побоища там, в лесу… Через Три Холма двое суток шли обозы с ранеными, а я тут, увы, единственная, кто умеет врачевать, после смерти Ульвы… твоей матери. Так что можешь кричать, можешь фыркать, можешь драться со мной, но ты сейчас — не на войне. Твоя ссадина болит, ты трогал ее грязными руками — позволь мне облегчить боль и заживить ее быстрее. Что за нужда мучиться? Хочешь показать свою храбрость? Так на курах уже показал.

Я толкнула его в грудь и заставила сесть на лежанку. Он смотрел на меня с недоверием, но больше не спорил: невероятно, но мне показалось, что даже гнев в его болотных глазах поутих. Я же впервые за сегодня почувствовала себя хорошо и спокойно, занявшись привычным делом. Подбросила дров в печь, поставила на огонь колодезную воду, заставила Тура снять кожаную куртку и расшнуровать ворот рубахи. Пока грелась вода, замесила кашицу из целебных трав и кореньев, которые помогут содранной коже быстрей восстановиться и успокоят боль. Он судорожно дернулся, когда я принялась промывать его рану от грязи и крови, но послушно терпел, пока я доводила дело до конца.

— Ну вот, — я удовлетворенно оглядела свою работу, закончив наносить на кровавую полосу целебное снадобье. — До вечера не смывай. К Мире пойдешь уже как новенький.

Щеки Тура тотчас порозовели, что твои яблоки на летнем солнце, и он смущенно отвел глаза.

— Я… никуда сегодня не пойду.

— Почему? — удивилась я. — Она сказала, что будет тебя ждать.

— Э-э-э… кхм… Я вообще не должен был…

— Да ладно тебе, — махнула я рукой и принялась собирать со стола остатки трав. — Чего уж тут стесняться? Все мужики к ней ходят, чем ты хуже?

— То-то и оно, — пробормотал он, старательно глядя в сторону. — Что все ходят.

— Хм, — я озадаченно скосила на него глаза. — Ревнуешь к другим? Так она ведь… Ну, парень, если хочешь быть у девушки один, то выбери себе тогда порядочную, из семьи, да встречайся с ней, как положено. Посватайся, женись, детей заведи…

Тут я осеклась, поскольку женитьба Тура совершенно определенно означала конец моего пребывания в его доме. И надо же было такое ляпнуть! Но он, похоже, вовсе не заметил моего замешательства; вытряхнул из седельной сумки целую россыпь старых наконечников для стрел и принялся ровнять и затачивать острия.

— Порядочные девушки не про мою честь. Кто захочет пойти за ведьмина ублюдка?

— Много ты знаешь, — мысленно проклиная себя за неуместную сердечность, продолжала я рыть себе яму. — Вот у Хакона тоже отца нет, а невесты уже забор сломали, одна вперед другой к его окнам прыгая.

— Отец Хакона был с его матерью венчан, просто умер. Это не одно и то же.

Остановись, Илва. Остановись…

— Ну, как знаешь. Порядочных ты сторонишься, Мирой брезгуешь — уж не на саму ли принцессу замахнулся?

Тур хмыкнул и даже с виду повеселел.

— Да я бы не против, с принцессой-то… только ее до сих пор не могут разыскать. Король с королевой уж и не чают увидеть ее живой.

Да он никак всерьез мои слова принял? Ну и дурень. Мне уж и самой стало весело:

— Ну, принца найти у тебя получилось. Может статься, и принцессу найдешь. А вдруг ее ведьмы заколдовали? Превратили в кого-нибудь. В курицу, например. Хотя бы и в мою, — я сделала вид, что меня осенила ужасная догадка. — Духи небесные! Я надеюсь, это ты не принцессу нашу в супе сожрал?

— Очень смешно, — надулся Тур. — Ты теперь этой курицей до скончания времен попрекать меня будешь?

Посмеиваясь, я качнула головой и занялась стряпней. Тур, сопя, какое-то время корпел над своими наконечниками, а потом снова заговорил.

— Илва…

— Что?

— А у тебя-то жених есть?

— Что?! — я недоуменно уставилась на него с зависшим в руке ножом. — Ты рехнулся? Это ж какой блаженный ведьму замуж захочет взять?

— Ты ж не взаправду ведьма…

— Ты это людям нашим расскажи. — Помолчав, я добавила: — Я ведь не помню ничего до того времени, как меня Ульва нашла. Может, я тоже без роду и племени. На что сдалась порядочной семье такая невестка?

Тур опять замолчал на некоторое время, глядя, как в моих руках пляшет нож, а затем неожиданно произнес:

— Ты добрая. И красивая.

Я насмешливо фыркнула, но скорее для того, чтобы скрыть смущение. Удивительно, но когда Хакон говорил мне то же самое, я лишь смеялась в ответ, как он когда-то посмеялся надо мной, но услышать эти слова от Энги было неожиданно приятно.

— Красотой голода не утолишь и дурную славу не перешибешь.

Наблюдая искоса за ловкими движениями его рук, что прежде казались мне неуклюже большими и способными лишь на разрушения, я несколько раз ловила на себе его задумчивые взгляды.

— Значит, мы оба одинаковые. Никому не нужные.

— Не одинаковые, — теперь я смотрела на него в открытую. — На мужчин сейчас, после войны-то, спрос велик, сгодится и незаконнорожденный. А ты при руках, при ногах, голова на плечах есть. Хоть и пустая, голова-то, да кто это с первого взгляда заметит?

Мой смешок вынудил Тура недовольно почесать свою пустую голову, но злиться он не стал.

— Ладно, умница наша, скажи лучше, как сейчас с подушным дела обстоят? Сколько уплатить надо?

При упоминании о податях настал мой черед помрачнеть.

— Простой люд должен уплатить двенадцать серебреников за душу, по одному за каждый месяц. Купцы, ростовщики да те, кто батраков и прислугу держит, платят больше — да что мне до них? Но ты не бойся: за тебя, пожалуй, ничего не возьмут. Каждый подтвердит, что ты только-только в деревню заявился.

— А у тебя… есть столько?

Я виновато опустила глаза.

— У меня есть пять. Семь, если считать те, которые ты дал.

После смерти Ульвы тяжко пришлось. Год неспокойным был — после битв в приграничье мародеров и разбойников развелась тьма-тьмущая. Ко мне тоже заглядывали. Вспоминать о том случае было неприятно и страшно. Понимала тогда, что одними деньгами не откупиться от лихих людей, но обороняться собиралась до последнего, мысленно вознося молитвы духам лесным и небесным. И когда надежда на спасение уже почти растаяла, под стенами дома вдруг завыли волки, учинили переполох среди разбойничьих лошадей… В той суматохе мне и удалось выскользнуть из дому, добежать до деревни да у Ираха укрыться.