Нетерпение сердца

В сидящем Мэри с трудом узнает Северуса. Его лицо, обычно худое, распухло, оно разбито и залито кровью, глаза закрыты, на руках — те же кандалы, что остались на ней, даже когда портал перебросил ее в Больничное крыло.

Его пытали и очень жестоко. Но Мэри не успевает ощутить ничего, кроме вспыхнувшей горячей ненависти, как две фигуры возле Северуса разом скидывают капюшоны. И Мэри инстинктивно вцепляется в палочку еще сильнее, словно это — соломинка в бурном потоке горной реки.

— Мы ждали этого чудесного появления, — Мальсибер нагло ухмыляется, и Эйвери вторит ему таким же отвратительным выражением. — Знали, что ты явишься за этой двуличной сволочью. Соскучилась по моим объятиям? Продолжим то, что начали в прошлый раз?

Мэри насмешливо улыбается.

— В прошлый раз у меня не было палочки.

И она сразу обезоруживает Эйвери, обрушив на него остатки Омута Памяти. Не ожидая от нее такого маневра, он падает на пол, держась за голову, и сквозь его толстые пальцы течет тонкая струйка крови.

— Тварь, — произносит Мальсибер разъяренно, — решила поиграть в мракоборца?

Мэри спокойно отражает красный луч, трансфигурировав чашку с водой в круглый щит, и луч отлетает в самого Мальсибера, который едва уворачивается. Она в свою очередь пытается связать его, но он ловко уходит от веревок, и ей приходится пригнуться, чтобы не попасть под смертельный зеленый луч. Потом она сбивает его с ног Импедиментой и тут же выставляет щитовые чары от Экспеллиармуса, но Мальсибер продолжает наступать, и тогда она, перекинувшись с ним еще несколькими заклинаниями, трансфигурирует его мантию в огромную змею. Упав на плиты, Мальсибер едва избегает ядовитых укусов, и тогда Мэри бросает в него Сектумсемпрой.

Несколько мгновений она мстительно наблюдает, как он корчится от боли, истекая кровью, а потом, отшвырнув его палочку в угол и приманив ее себе, она произносит контрзаклинание, которому научил ее Северус, и торопливо касается серебряной монеты, лежащей в правом кармане. Наверху лестницы сразу слышатся поспешные шаги, и несколько секунд спустя она снова встречается с мракоборцем Робертом.

— Забери этого, — произносит она жестко. — Вот его палочка.

— Неплохо ты его отделала, — он присвистывает, обходя стонущего Мальсибера по кругу. — И это еще Дамблдор велел приглядывать за тобой, мол, ты немного слаба после плена. Представляю, работай ты в полную силу… Собираешься закончить курсы?

Мэри неуверенно пожимает плечами и делает шаг к Северусу.

— Попробую.

— Ты посмотри сперва, нет ли кого в тех дальних камерах, — советует Роберт, кивая головой на низкий длинный туннель. — Старых пленников иногда там забывают, а мы потом вытаскиваем одни скелеты. Никуда твой Снейп не денется, он вообще без сознания.

Поколебавшись с мгновение, Мэри проходится мимо камер, быстро заглядывая в каждую из них: никого. Она только из усердия перед Робертом заглядывает в последнюю и замечает там скорченную фигуру — на полу, без одеяла, без воды, на куче тряпья. Отворив дверь заклинанием, она присаживается рядом и долго вглядывается в старое, покрытое морщинами лицо с грязными губами.

А потом по ее телу пробегает дрожь, и она едва слышно спрашивает:

— Мистер Снейп, это вы?

Он не отвечает. Мэри переворачивает его на спину и осторожно слушает сердце. Зеркальца под рукой нет, но ей кажется, что он дышит, и сердце бьется, хоть и совсем слабо. Пульс никак не прощупывается, но это неважно.

И слезы выступают на ее глазах — крупные, как капли утренней росы. Почему-то именно Тобиас позволяет ее сердцу смягчиться, и она рыдает, сидя на холодном полу, потерявшись во времени, пока ее не находит испуганный Сириус. Он что-то ей объясняет, несколько раз повторив имя Северуса, но Мэри ничего не понимает и не слышит за пеленой слез, растапливающих ее заледеневшее сердце.

Северус

Первое, что он ощущает еще до того, как открывает глаза, это запах ее духов. Мэри сидит на ковре возле его кровати, положив голову поверх одеяла, и выглядит спящей. Северус некоторое время разглядывает черты ее лица, нежные, словно вылепленные чьей-то ловкой рукой.

Она здесь — и еще не все потеряно. Внутри него рождается буря из нежности, и боли, и чувства вины, и всего, что может испытывать человек, который невольно толкнул любимую прямо в руки опасности.

— Мэри, — шепчет он тихо, надеясь и одновременно боясь ее разбудить. — Мэри.

Она приоткрывает сонные глаза, глядя на него сквозь ресницы как тогда, в крошечной комнатке в замке, когда они еще не разлучались. Только в тот раз она смотрела на него с нежностью, с желанием, тепло — сейчас же ее болотце в глазах замерзло, и в нем плавают льдинки. Раз она здесь, то ее сердце, может, и оттаяло, но глаза все еще никому не верят. И Северус прекрасно ее понимает, и ей не нужно оправдываться.

— Как ты себя чувствуешь? — таким же шепотом спрашивает она, не отводя взгляда.

— Паршиво, — он не хочет ей врать. — Но было бы еще паршивее, не окажись ты рядом.

— У тебя были сломаны ребра, рассечена губа, и ты так тяжело дышал, что я боялась отойти, — Мэри продолжает шептать, но садится чуточку ближе. — Мадам Помфри дала все указания и решила, что здесь тебе будет лучше, чем в Больничном крыле.

Северус пытается пошевелить рукой, вытащить ее из-под одеяла, чтобы коснуться щеки Мэри, но тело тут же взрывается болью, и он только бессильно стонет, закусив губу.

— Ш-ш-ш, — Мэри проводит рукой по его волосам. Она ведет себя так, как будто бы ничего не произошло, но он отчетливо видит льдинки в ее глазах, как белые кувшинки на болоте.

Северус бросает попытку шевелиться и просто смотрит на нее жадными глазами.

— То, что сейчас, Мэри, то — настоящее.

— Что именно? — интересуется она слегка холодно и поджимает под себя ноги. На ней длинная ночная рубашка с бантиком и накинутая на плечи голубая мантия.

— Ты. Я, — он пытается объяснить, но начинающая раскалываться голова мешает сосредоточиться. — Там, в иллюзии, был ненастоящий я, понимаешь?

Мэри прикладывает холодную ладонь к его пылающему лбу.

— По-моему, ты бредишь, — произносит она огорченно и, подавшись вперед, берет из миски со льдом заготовленный компресс. — Вот так лучше?

— Я серьезно, — он ненавидит компрессы, но из ее рук готов принять что угодно, лишь бы она поверила. — Мне нужна ты, Мэри, и больше никто. Я просто слишком убедительно играю дурацкую роль.

— Талант, — отзывается Мэри насмешливо, но в голосе звучат нотки стали. — Отдохни. Я пойду заменю лед, этот совсем растаял.

Конечно, она не хочет с ним разговаривать, и лучше пока что оставить ее в покое. Она и сама едва пережила свой страх и те ужасные дни и ночи в подвале. Он пробыл там всего пять дней, и его особенно не трогали, выместив всю злобу, но он полностью ощутил ту безнадежность, что мелькала на лице Мэри в мире иллюзий.

— Я победила Мальсибера, — произносит она сурово, забирая миску со льдом. — Я отвоевала свою сторону в той истории на пятом курсе.

— Мэри, посиди еще рядом, — просит он, прислушиваясь к ее неровным шагам. — У меня пока нет сил поворачиваться и успевать за твоими движениями. Пожалуйста.

Слышится тяжелый, неуверенный вздох, потом стук миски, и Мэри возвращается на свое прежнее место, только теперь она садится не на ковер, а на кровать и смотрит на него сверху вниз, и во всем ее облике сквозят неуверенность и сомнение. Придется приложить усилия, чтобы вернуть ту Мэри, которую он встретил в кабинете Дамблдора осенью.

— Ты красивая, — замечает он тихо и все-таки поворачивается через боль, чтобы лучше ее разглядеть. — Очень красивая.

Мэри как-то странно поджимает губы, касается рукой волос, рассыпанных по плечам, опускает и поднимает глаза и вдруг произносит — решительно, словно готовила эти слова давно:

— Я думаю, Северус, нам лучше остаться друзьями. Мы начинали с дружбы, и я уверена, что дружбой нужно и закончить или хотя бы продолжать, — у нее трясутся пальцы. — Ты прекрасно понимаешь, что Реддл вернется, рано или поздно, и я второй такой игры не выдержу. Я могу сражаться, я могу преодолевать, могу что угодно — но не терзать свое сердце. Меня уже предавали все: отец, первый возлюбленный, а матери на меня плевать — я и так собирала себя по кускам, чтобы быть жизнерадостной и сильной Мэри. Лучше жить тихо и спокойно, чем постоянно сомневаться.

Северус вытаскивает руку из-под одеяла, чтобы коснуться ее, но Мэри отодвигается.

— Чушь какая, — произносит он сердито. — Я жил тихо и в мечтах, и ничем хорошим это не закончилось.

Мэри поднимается на ноги и уходит к дальнему концу кровати. Кажется, она верит тому, что говорит. Или хочет верить.

— То, что было между нами — было просто нетерпением сердца. Знаешь, неким желанием помочь другому, сделать его жизнь чуточку светлее. И то, что случилось между нами в твоей спальне — тоже было голосами нетерпеливых сердец. Потребность в близости, потребность в ласке, в выплеске эмоций — помнишь, какие мы были жадные до наслаждения? — и больше ничего. Поэтому я уверена, что остаться друзьями будет лучшим решением. И не нужно пытаться меня переубедить.

Северус устало выдыхает. У него еще нет сил бороться с упрямством Мэри, и он только ворчливо замечает, стараясь казаться невозмутимым, но страх окутывает все его тело:

— Чушь какая. Ты просто боишься и сомневаешься в том, что я тебя люблю.

— А ты ни разу не говорил мне, что любишь — и я запрещаю говорить что-то сейчас, уже поздно, — Мэри упирается невидимым рогом, и Северуса это немножко сердит.

— Заметь, что ты тоже не говорила ничего подобного, — возражает он резонно. — Но в этом нет необходимости, потому что я знаю и чувствую, что ты меня любишь. За нелюбимым не приходят в дом, где тебя пытали, хотя у тебя на это недостаточно сил.

Мэри вскидывает голову, словно кельпи.

— Я приходила отомстить.

— Вот как, — Северус устало прикрывает глаза. — Хорошо, пусть так. Мне кажется, у тебя в голове черт знает что происходит, но для того, чтобы с этим разобраться, мне нужно встать с этой чертовой кровати.

И он морщится от сильной боли в ребрах. Он помнит оскал Мальсибера, который, опустив палочку, пустил в ход свои бычьи ноги.

Мэри тут же оказывается рядом и, взяв с тумбочки чашку с зельем, подносит к его губам.

— Пей, это обезболивающее.

— На чабреце?

— На ромашке, — Мэри нюхает чашку. — На чабреце лучше?

— Нет. Просто сильнее, — Северус откидывается на подушку и снова смотрит на нее. — Раз уж мы остаемся друзьями, то ты можешь посидеть возле меня хотя бы по-дружески?

Мэри отрицательно качает головой и, поставив чашку обратно на столик, уходит на кухню и весь оставшийся вечер гремит там посудой, что-то готовит и слушает музыкальное радио.

Северусу ничего не остается, как лежать и прислушиваться к этим звукам и гадать, почему Мэри так боится любви. Он был уверен, что она станет сердиться, может быть, даст ему еще одну пощечину, накричит или кинется с кулаками, как это любят женщины, и все закончится поцелуями и обещаниями никогда не расставаться. Вполне себе как в романах матери.