Калужский вариант

— Да, Савранский... Буквально через полгода после моего ухода с завода — известие. Для меня это было как гром среди ясного неба. Я уже здесь сидел и калужский опыт пытался распространять на остальные заводы главка. Провели это через решение министерской коллегии. Первый раз докладывал Савранский. Все члены коллегии в восторге были от его доклада, от его понимания вопроса, от его энтузиазма в этом деле. И назначили еще одну коллегию с приглашением директоров заводов, чтобы распространить опыт на отрасль в целом. А к следующей коллегии его не оказалось...

Слушаю Прусса и вспоминаю Савранского. Я видел его мимолетно, можно сказать, случайно. За час до отъезда из Калуги он зашел к Северину, и тот прихватил его с собой на вокзал. Они и провожали меня вдвоем. Он мне понравился, Савранский, но какой разговор на перроне? Александр Семенович успел сказать лишь, что уехал на «Атоммаш». Чувствовалось, не очень он весел. Может быть, потому, что на новом месте все начинать сначала? На турбинном о токаре-расточнике Савранском слышал я самые добрые отзывы, встречал это имя и в документах — тех, что позже подписывал преемник его, Чернов.

...— Савранский у истоков был, — Прусс загибает пальцы правой руки, — Чернов безусловно был. Кто еще из первых? Петухов, карусельщик, он и сейчас там. Да, еще Мельников... Были и люди, которые не поняли всего этого. Но что интересно: если соглашались — добровольно! Никакого приказа мы вначале не издавали, администрированием не занимались. Я ходил по цехам. И сам ходил, и с другими товарищами. Собирали группы рабочих, убеждали их, показывали на Савранского, Чернова, Петухова — у нас поначалу было лишь три-четыре примера. Вот, говорили мы, преимущества, которые получит завод, а вот преимущества, которые получите вы. Думайте, решайте. Решайтесь! Ну и на собраниях, конечно, агитировали, всюду, где только возможно. Любым предлогом пользовались. Но в основном в личных разговорах. Это ведь не простое дело. Самых опытных мы убеждали пойти в бригады, где заработок их в первое время должен был упасть на 25—30 рублей. Мы говорили: «Допустим, ты, как бригадир, теперь лично сделаешь меньше, чем при индивидуальной работе. Ты прав! Но молодые ребята, которых ты возьмешь в бригаду, они ведь под твоим присмотром покажут гораздо большую, чем сейчас, выработку?! Ты с утра обойдешь всех, каждому покажешь, настроишь — и они с лихвой перекроют твои личные потери, а заработок-то на бригаду общий! Подумай...»

* * *

Прусс окончил Одесский политехнический в пятидесятые годы. Был мастером, технологом, начальником технологического бюро, заместителем начальника цеха... В этой должности попробовал на одном из судостроительных заводов, в машиностроительном производстве организовать такие бригады. В виде опыта, на нескольких участках. Вышло неплохо, экономические преимущества обнаружились сразу. Но это было единственным, что он тогда увидел. Большего понять, по его собственному признанию, в то время не смог, да и трудно было победить сложившиеся представления. В сборке мы уже привыкли к бригадам, там иначе и невозможно, а вот станочники... Никто себе не представлял, как из них бригады сколотить.

* * *

Читателям, меньше знакомым с производством, я поясню: механические цехи до недавних пор были царством индивидуальной сдельщины. Царством, где властвовали понятия «выгодной» и «невыгодной» работы. Со своей установкой на количество (порой в ущерб качеству), с родной сестрой своей — штурмовщиной, из-за которых и сбои, и текучка, и снующий «в мыле» мастер, и конфликты, и матюкающееся начальство — все тут! Напряжением всех сил, премудростями АСУ умные руководители пытались обуздать стихию индивидуальной сдельщины. И кое-кому это удавалось.

Да и на дикой лошади иной гарцует легко, а ты попробуй сядь! Наряду с некоторыми достоинствами (есть, конечно, и достоинства) индивидуальной сдельщине присущи пороки, противоречия и парадоксы. Может быть, крупнейший из них вот какой: разрыв связей. Завод, цех — да, это коллективное, общественное производство, которым можно соответствующим образом и управлять. В целом... А стоящие друг возле друга токари, шлифовщики, сверловщики? Как ни парадоксально, но они уже коллектив лишь номинальный. «Честь завода», «честь цеха», «план завода», «план цеха» — слова эти, конечно, в ходу, но зачастую индивидуальный сдельщик ориентируется на них постольку поскольку. Собственная психология зажигает перед ним иные сигнальные огни.

Чернов говорил мне:

— Сейчас бригада — одна семья. При индивидуалке невозможно такое представить. Кто что сделал, кто недоделал, кто больше дал — бригада знает. Кто мрачный пришел, с девушкой поссорился — бригада видит. Кто пошел попить водички и там долго задержался — бригада ему скажет. Раньше, когда в одиночку работали, я приходил, хватал у мастера наряд — и ко мне не подходи! С соседом по станку встречался лишь в умывальнике. Друг другу ничего не показывали. Как я там соображу, обмозгую — так при мне и будет. Что усовершенствовал — мое. Ничем не делился. А сейчас все идет в бригадный котел. Инструмент стал общий, оснастка тоже. Тумбочки распахнуты. Прежде были на замке. Бывало, чертежи уберу в тумбочку, а ты иди в кладовку, бери второй экземпляр. Сейчас этого нет... Прежде как? Нет работы — ну, я пошел отдыхать. А в конце месяца по двенадцать часов пахали. Теперь нет штурмовщины, загрузка ровная... Дисциплина? Что я вам скажу... Раньше по заводу с бутылками ходили. Сосед у меня был по станку. До обеда работает, а после обеда смотришь: станок выключен, нет человека. Или в гардеробе где-нибудь закрылся, или в ящике с мусором ноги торчат. Сейчас этого и в помине нет. Мне Прусс одного такого на воспитание прислал, мы его воспитывали по-своему, а он и говорит: «Знаешь что, Виктор Яковлевич, я понял все, осознал, но очень уж у вас требования жесткие, я не могу с вами работать». Вот вы вчера у меня на участке были — видели стол? И скамейки? У нас так: кто пришел раньше, садится за стол, других ждет. Кто пришел позже, чем за пятнадцать минут до начала работы, мы считаем — опоздал. Ему же нужно еще сходить в раздевалку! За четверть часа все за столом — беседуем, за пять минут все встали к станкам — приготовились, едва гудок — станок включен... Работать интереснее, и отношения стали простые, человеческие.

* * *

— Когда меня назначили директором Калужского турбинного в шестьдесят седьмом, положение было достаточно тяжелым, вам, наверное, товарищи в Калуге рассказывали? — Прусс не дожидается моего ответа, уверенный в нем заранее. — Тяжелое положение и в производственном и в социальном отношении. Завод был создан сразу после войны. Выпускал маленькие турбинки для сахарной промышленности, для лесотехнической промышленности. В первые годы после войны нужна была малая энергетика. А где-то на стыке пятидесятых и шестидесятых годов оказалось, что уже не нужна. Но к большой энергетике мы не были подготовлены. Стал завод заваливать план, неуверенная пошла работа. И случилось то, что в таких случаях всегда случается: весь коллектив начинает, я бы сказал, разлагаться. И дисциплина пошла под откос, и внешняя культура производства. Все у нас было грязно, разрушено, поломано. Во второй смене можно было наблюдать, как люди собирались и тут же у станков распивали пол-литра. Приводили каких-то пьяных специалистов, потому что если он, не дай бог, не придет, то никто не сделает. Вот такая обстановка. Избалованная часть этой «рабочей аристократии» — я говорю так, как есть, а вы меня потом будете править, условно, конечно, «аристократии» — почувствовала себя незаменимой.

— Это были люди высокой квалификации?

— О да! Они в любом состоянии могли работать. Знаете, как кавалерист когда-то: на земле не стоит, а на лошадь посадят — сидит в седле. И вот его приводят, ставят к станку, и он делает деталь. И это окружающих восхищает! Мы пошли на тяжелую, конечно, операцию. Вообще отказались от услуг таких вот высококвалифицированных людей, которые не признавали никаких устоев дисциплины и общественной морали. Отказались! И тогда появились на сцене другие, находящиеся в тени. Появились рабочие, которые по своему развитию выделялись. Они не получили образования по разным причинам, но по интеллекту эти люди были на уровне руководителей. И мы стали сплачивать вокруг них группы молодых станочников, неоперившихся ребят. Так появились наши первые девятнадцать бригад. Колеблющихся становилось все меньше. И вот позади более десяти лет...

* * *

Глядя на Чернова, трудно поверить, что и он колебался. Передо мной сидел человек, убежденный в неоспоримых преимуществах бригады.

— Если бы пришел сейчас директор Пряхин и сказал, что разрешает всем, кто хочет, выйти из «колхоза», многие бы вышли?

— Единицы! — рубит Чернов. — Я сам сейчас не представляю, как работать одному. Что, прийти на станок и искать мастера? Или мастеру меня искать? Как это? Я уже о том забыл — бегать, получать задание. В бригаде у нас каждый знает задание на месяц вперед.

— На ско-о-лько?

— Не ослышались. На месяц!

* * *

«Раньше мастер был у нас кем-то вроде толкача — «выбить», «утрясти». Весь день крутился как заведенный... Сейчас ему не приходится непосредственно опекать каждого рабочего, возиться с кучей нарядов, быть, как говорится, «официантом» на участке. Мастера вплотную занялись решением крупных производственных вопросов» — это я Северина цитирую, статью Альберта Николаевича в многотиражке «Турбинист». И у Чернова: «раньше — теперь»... И у любого другого на заводе.

Зашел к директору Пряхину и услышал от него:

— Прежде, бывало, мастер писал наряд, а с этим мастером рабочий куда-то сходил, и тот дал работу «повыгоднее», получше. А «невыгодную» — соседу. Склоки, разговоры, нервотрепка. Раньше конфликты из-за оплаты в цехах возникали непрерывно. Они, собственно, и сейчас возникают на многих заводах, где индивидуальная сдельщина. Но мы ушли от этого.

Заместитель Пряхина, Николай Тихонович Филиппенко, свои «раньше — теперь» сыпал как из мешка:

— Прежде Петя с Васей поругались — бегут к начальству, теперь они все решают сами... Прежде Петя должен был сдать деталь комплектовщице, а она отдавала ее Васе, сумасшедшие потери времени. Теперь рабочие передают безо всякого друг другу... Раньше если кто-то напутает в узле, да еще если из цеха в цех передаст, то потом неделями разбираются, кто там прав-виноват. А теперь бригадир Орлов прямо выходит на бригадира Улановича: «Слушай, вот я тебе отдаю такой-то узел, ты взгляни...» Хотя это и неофициально, но я знаю, что они все время бегают друг к другу... Раньше я, заместитель директора по снабжению, рабочего редко видел. А сейчас меня в цехе сплошь и рядом останавливает слесарь и говорит: «Слушайте, вот из четвертого цеха крепежа у нас нет, сборка задерживается, я в четвертый звонил бригадиру, отвечают, что металла у них нет». Вы понимаете? Нет, вы понимаете, в чем он заинтересован? Он уже не для себя старается, а выбивает у замдиректора металл для четвертого цеха! Раньше он таких забот не понимал...

Все смешалось в доме турбинистов!

Мастер перестал выписывать наряды... Станочник на месяц вперед знает задание...