За чужой счет

Таким его считали все, кто знал. Таким он хотел казаться. Но Сатиков был совсем другим. На суде его жена скажет слова, которые вроде бы и ничего не объяснят, но в то же время приоткроют в характере, поведении, нравственном облике Сатикова очень многое. А скажет она так: «Со дня свадьбы живем тихо, спокойно, забыла я уже, что зовут меня Тамара, так как Сатиков лишнего слова не скажет. Не пьет он, не курит, считает себя очень умным человеком… Хвалить его не за что и ругать — грех. Тошно мне стало от такой жизни, просили мы с дочерью оставить нас — отказался. Вот и живем вместе, как два чужих человека, но супружеские отношения поддерживали, так как моя мать сказала: „Не пьет, не бьет — вот и живи”».

Это не оговор, не напраслина. Это тихий крик, это стон в подушку глубоко несчастной, по натуре доброй и безответной женщины. Схваченный за руку с поличным, подавленный крушением своих планов тайного обогащения, Сатиков в минуты откровения скажет следователю: «Жене со мной тяжело, с ней я мало общаюсь. От техники она далека, и я с ней о работе никогда не говорю. Есть у меня собака, которую очень люблю и уделяю ей внимания больше, чем жене».

Став физически зрелым человеком, Сатиков остановился где-то на дальних подступах к зрелости нравственной. Ему не дано было познать ни великодушия и прямоты мужской дружбы (в друзьях у него никто даже не значился), ни окрыляющей мужчину любви к женщине (женился потому, что так удобнее, проще жить), ни радости отцовства (к дочери относился так же, как и к жене). Эта дебильность чувств, эта глухота души ничуть не угнетала его, скорее наоборот — освобождала от лишних забот и волнений, была микроклиматом его гипертрофированного эгоизма.

Полюбовный раздел с контролером-кассиром шести «лишних» рублей Сатиков сделал с одной-единствен-ной целью: проверить, готова ли Фуркова стать сообщницей в хищении пятаков из автоматических контрольных пунктов станции. Одному ему было не справиться с этой задачей. Технически он ее продумал и тайно опробовал: переделанная им плата управления АКП позволяла отключать счетчик пятикопеечных монет и таким образом накопить в бункере неучтенную сумму денег. Но изъять их оттуда и присвоить без соучастия Фурковой он не мог: выемку пятаков, обработку их на счетной машине ведет контролер-кассир.

После согласия Фурковой на раздел пополам шести рублей Сатиков понял: никуда она не денется, пошла на сделку с совестью один раз, не откажется и второй. Однако до поры до времени он решил не пугать ее, предлагая ей поживиться небольшими суммами.

Так продолжалось месяц. Переделанная плата управления одним автоматическим контрольным пунктом давала возможность, не вызывая особых подозрений, скрыть от учета тридцать — сорок рублей. Утаивать больше этого Сатиков боялся. Понимал, что значительное сокращение выручки на каком-то одном АКП может вызвать подозрение.

Месяц спустя на сообщников хищения пятаков начал «работать» еще один АКП. «Доход» таким образом удвоился. Норму его дележки диктовал Сатиков: процентов восемьдесят себе, остальное — Фурковой. К ней он присмотрелся достаточно, характер ее, психологию изучил основательно. Удовлетворится и червонцем, шуметь не будет. Такие, как она, не умеют постоять за себя, трусость их делает сговорчивыми и покорными.

В августе Фуркова решила идти в очередной отпуск, попросив администрацию прибавить к нему несколько дней отгулов. Узнав об этом, Сатиков устроил ей разнос. Дескать, дура и есть дура, добровольно отказывается от денег, которые можно было бы хапнуть в эти несколько дней.

Отъезд сообщницы в отпуск побудил Сатикова к поиску более эффективного способа изъятия пятаков из АКП. По возможности без чьей-либо помощи. Ведь на целый месяц он оставался без Фурковой, и этот месяц терять, оставаться без «выручки» было уже выше его сил.

Способ был найден. Имея доступ к АКП, делая вид, что занимается ремонтом якобы вышедшего из строя автоматического контрольного пункта, Сатиков подвешивал в его стойке специально сшитый мешочек. Брошенные в прорезь АКП пятаки теперь попадали не в приемный бункер, находящийся под пломбой, а в мешочек. Незаметно для служащих метро снять его — дело нескольких минут. Обычно Сатиков убирал заполненные пятаками мешочки в те минуты, когда менялись смены контролеров, несущих службу у самого крайнего АКП. Однажды открыл стойку АКП и обомлел от страха: мешочек не выдержал тяжести монет и оборвался. Пришлось возиться гораздо дольше, чем обычно. Выручил, спас от возможного разоблачения все тот же «ремонт»: Сатиков весьма искусно изобразил озабоченность, на глазах у контролера бросился звонить по телефону, якобы с кем-то советуясь, как быстрее исправить повреждение.

Вернувшись из отпуска, Фуркова заметила в поведении Сатикова некоторые перемены. Он реже стал предлагать ей взять свой «пай». Обрабатывая медный поток на счетной машине, она с удивлением стала замечать, что количество монет в приемных бункерах АКП и по показаниям счетчиков чаще всего сходятся.

— Вот и хорошо, — вздохнула она с таким чувством, будто освободилась от тяжкого груза. — Я давно хотела тебе сказать: пора нам завязывать, пока не попались.

Сатиков ухмыльнулся, пошарил рукой в кармане, протянул ей ключ от своего служебного сейфа.

— Когда ты свободна, а меня нет, открывай сейф, бери монеты и обменивай их на бумажные деньги.

Фуркова ничего не поняла. Сатиков, кривя губы в усмешке, объяснил:

— Как видишь, я честный компаньон. Монеты могу выуживать и без твоей помощи. Тебе же доверяю их обменивать. Мне надоело бегать по магазинам, обслуживать продавцов разменной монетой…

Открыв первый раз доверенным ключом сейф, Фуркова ахнула. Там хранились горы монет — этак, рублей на двести. Теперь она поняла и причину перемены в поведении Сатикова, и смысл его слов о том, что монеты он может выуживать и без ее помощи.

В один из ноябрьских дней Сатиков, приехавший на работу пораньше, незаметно для контролера подвесил в трех АКП мешочки, сшитые им из старого передника жены. «Улов» обещал быть удачным — пассажиры валом валили в метро…

Из допроса на суде свидетеля — контролера Малышевой:

«Я не раз замечала, что Сатиков часто открывает самые дальние от моего рабочего места АКП и делает вид, что их ремонтирует. Сказала об этом постовому милиционеру Иванову…»

Из допроса на суде свидетеля — дежурной по станции Бобиной:

«17 ноября меня вызвали наверх посмотреть работу АКП. В 6, 7, 8-й автоматические контрольные пункты мы бросили по пятаку и убедились, что счетчики не работают. Значит, отключены. Мы открыли головки в АКП и увидели, что во всех трех под монетоприемники подвешены мешочки…»

Кто-то тихо, словно сомневаясь, произнес: «Неужели Сатиков?» Его сразу же одернули: «Типун тебе на язык — Сатиков не способен на такое!..»

К собравшимся у вскрытых АКП подошел Сатиков, заглядывая через плечи, спокойно спросил:

— В чем дело? Что случилось?

— Да вот, какой-то негодяй, — начали ему объяснять, — ворует пятаки…

Из заявления в милицию электромеханика Сатикова: «Вначале, когда я только начинал хищение, у меня был один мешок. Затем решил, что можно увеличить количество мешков и брать таким образом более крупную сумму. В среднем я похищал приблизительно сто рублей в день. На эти деньги я приобрел за 1200 рублей радиолу, за 690 — электрофон, за 685 — цветной телевизор, за 9600 — «Жигули». После покупки машины некоторое время я не занимался хищением, так как понимал, что это опасное дело. Но в начале ноября я достаточно серьезно повредил машину. Понадобились деньги на ее ремонт, и я два раза похитил их из АКП на сумму 250–300 рублей…»

Пройдут долгие для Сатикова дни следствия, прежде чем он расскажет все без утайки. И тогда, все яснее высвечивая закоулки его подленькой души, эту грустную историю жизни, разменянной на медные пятаки, станут на свои места остальные подробности преступления. И первые шесть рублей, «честно» поделенные поровну с контролером-кассиром Фурковой, и хищения более крупных сумм, сделанные до того, как старый передник жены еще не обратился в мешочки для краденых монет.

А потом будет суд, который назовет точную цифру нанесенного государству Сатиновым и Фурковой ущерба — 16750 рублей. В точном соответствии с законом суд даст квалификацию этому преступлению как хищению в особо крупных размерах, совершенному с использованием служебного положения, по предварительному сговору и с применением технических средств.

И еще на одно очень важное обстоятельство обратят внимание и следствие, и суд. На полное несоответствие характеристики, данной Сатикову администрацией и общественными организациями, где он работал, тем словам, которые прозвучали в его адрес на общем собрании коллектива. «Инициативный работник… на участке пользовался уважением…» — будет утверждать подписанная официальными лицами бумага. «Жадным эгоистом, оборотнем, человеком с двойным дном» назовут Сатикова бывшие его сослуживцы. Назовут и вспомнят, что признаков его нравственного убожества, подозрений в том, что он нечестный человек, было предостаточно.

Разве не обращался к начальству Сатикова заместитель начальника радиуса Невско-Василеостровской линии метрополитена Л. А. Донец, высказавший подозрение, что электромеханик ворует пятаки? Обращался. Как отреагировали на это заявление? Произвели техническую ревизию автоматических контрольных пунктов — нарушений не выявили. Надо ли говорить, как формально проводилась эта ревизия, как слепы были те, кто по своему служебному долгу не имел права пройти мимо такого очевидного факта: изо дня в день три АКП станции дают выручки на сто рублей меньше, чем раньше. А сто рублей — это две тысячи пассажиров. Спрашивается: неужели никого не заинтересовало, по какой причине так «поубавился» пассажирский поток, почему именно станция «Площадь Александра Невского» вдруг стала менее людной?

Сатиков и Фуркова раскаялись в содеянном. Им будет над чем поразмыслить в местах отбытия наказания. Но, думается, из этого дела о пятаках есть повод сделать выводы не только им…

Евгений Вистунов