Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

Долго ли вы писали биографию Лондона?

Написание биографии Лондона заняло, если не ошибаюсь, около двух лет; помимо того, пару лет в промежутках я собирал материал. Эта работа стала частью масштабного предприятия, куда вошла также большая книга о Темзе, а теперь войдет еще и шеститомная истории Англии. Так что Лондон положил начало гораздо более сильному, более широкому интересу к источникам, формам и внешним проявлениям истории. Когда я впервые взялся писать о Лондоне, мне открылось, как много о нем неизвестно и как много можно узнать путем простого сопоставления закономерностей. Прежде никто не пытался исследовать историю различных районов в подобном ключе. Начав этим заниматься, я понял, что Лондон — место куда более загадочное и сложное, чем я когда-либо себе представлял. Он на самом деле приобрел в моих глазах свойства, не поддающиеся рациональному объяснению, — дело тут в его глубоко нетривиальной природе.

Почему вы наделили сакральным смыслом церкви Хоксмура?

Это я не выдумал — я узнал об этом из поэмы «Лад Хит» (Lud Heat), написанной Иэном Синклером. Именно он первым обратил мое внимание на сакральное значение церквей Хоксмура. Позже он подробнее развил эти мысли в романе, действие которого происходит в начале XVIII века. Что касается меня, нельзя утверждать, что я до конца верю в сакральную сущность хоксмуровских церквей. Скажем так: я верю в подобные вещи настолько, насколько это необходимо для создания той или иной книги. Когда же книга закончена, я необязательно продолжаю верить в то, во что верил тогда. Но ради книги, ради того, чтобы она вышла убедительной, надо убедить самого себя. Стоит этому процессу закончиться, и я снова прихожу в обычное состояние, возвращаюсь к агностицизму.

В чем отличие книги о Темзе от биографии Лондона?

Книга о Темзе и биография Лондона — помимо того, что речь в них идет о разных вещах, одна из которых по природе своей более естественна, чем другая, — отличаются друг от друга следующим. В повествовании о Темзе мне удалось гораздо ближе подобраться к доказательствам ее священного характера, существовавшим на протяжении многих и многих тысячелетий. С Лондоном такое было невозможно — нам ведь неизвестны его истоки: возможно, его построили римляне, возможно — племена железного века. Однако о Темзе нам известно, что она течет по одному и тому же руслу миллионы лет; известно, что жившие в эпоху палеолита и мезолита поклонялись на этих берегах своим божествам; существуют также свидетельства о том, что другие доисторические племена воспринимали реку как источник омовения — иными словами, как храм. Это стало для меня важнейшим моментом, позволившим понять, в чем состоит значение реки. Как только я начал замечать насыпи плотин, могильные холмы, древние монументы, построенные по берегам реки, мне стало ясно, что Темза на протяжении всей своей естественной истории являла собой некую священную силу. В результате мне удалось исследовать священную природу реки в более современном контексте.

Чем отличается для вас Лондон от других городов?

Оказываясь в других странах, в других городах, я, разумеется, всегда отдаю себе отчет в том, насколько они отличаются друг от друга. Попадая в другие города, стоящие на реке, я всегда осознаю их мощь и величие. Прекрасным примером тому является Москва — город, который отличает мощное самовыражение. Но, поскольку я недостаточно хорошо знаю эти города, поскольку не могу проникнуться их духом, я чувствую себя в них чужаком. Мне не удается ощутить связь с ними, подобную той, что существует между мной и Лондоном. В Лондоне я ощущаю себя частью ткани города, я — его часть. В других городах я ощущаю себя всего лишь посторонним. При виде других городов мне чрезвычайно сложно найти в своем воображении какой-либо отклик — не удается, и все.

Но вы пробовали писать о других городах?

Я уже написал книгу о Венеции, она выходит в будущем году. Выбрал я этот город потому, что он меня заинтриговал… Я уже говорил о городе и реке — о Лондоне и Темзе; так вот, мне захотелось попробовать написать о море, о том, как вода и город проникают друг в друга. Тернер, побывав в Венеции, сказал, что она похожа на Лондон. Другие люди, побывавшие в Венеции, отмечали ее темную, зловещую природу, тайную и скрытую от людей. Все эти черты, обнаруженные мной в Лондоне, оказались притягательными и в Венеции. Я много готовился, прежде чем взяться за книгу о Венеции, работал над ней так же, как в свое время над биографией Лондона, и в конце концов почувствовал, что в некотором смысле внутренне готов ее написать.

Эта книга соединит в себе историю и мифологию?

Да, книга о Венеции будет в большой степени похожа на книгу о Лондоне — в ней тоже будут рассматриваться закономерности, мифологии, сакральные аспекты, ощущение места — все эти качества, которыми Венеция поражает меня до глубины души.

Кого вы знаете из писателей, связанных с Венецией?

О, если говорить о моих любимых писателях в Венеции, можно, пожалуй, вспомнить, во-первых, Рескина, во-вторых, Пруста, в-третьих, Томаса Манна. Тассо, который долгое время был связан с Венецией — в XIX веке гондольеры распевали его стихи, и они разносились над водой. Комедия дель арте — это в огромной степени заслуга Гольдони. Всевозможные элементы венецианской жизни, ее блеск и веселость — все это описано у венецианских писателей. Что же до писателей-иностранцев, таких как Пруст и Рескин, в их повествованиях говорится совершенно о другом: о ностальгии, сожалениях, упадке. Так что, наверное… Меня интересовала и та и другая сторона творческой реакции.

Какие впечатления у вас от Москвы? Если сравнить с Лондоном.

По-моему, главное различие, бросающееся в глаза каждому, заключается в том, что население Москвы целиком коренное. Ну, или главным образом коренное; это — не иммигрантское население, в отличие от Лондона. Что еще можно сказать? Мне понравились архитектурные памятники, которые, разумеется, отличаются от лондонских. Что бы вы хотели услышать? Не знаю…

Сходства между Москвой и Лондоном главным образом связаны с людской энергией. В городе сегодня, мне кажется, скопилось много… как бы это назвать… финансовой энергии — я имею в виду, в Москве; в Лондоне так было веками. Мне это представляется довольно интересным — явление, за которым не всегда приятно наблюдать, но весьма интересное.

Как вы относитесь к постмодернистам?

В молодости, в студенческие годы меня очень интересовала современная поэзия, а также ее современная теория — настоящая теория. Полагаю, это было влияние моих профессоров. Как следствие, я начал, несколько хаотически, изучать таких писателей, как Лакан, Деррида и им подобные, заинтересовался определенными видами поэзии. С годами этот интерес у меня угас, гораздо большее любопытство, чем прежде, стало вызывать английское наследие, английская литературная традиция. У меня есть одна ранняя книга, «Записки для новой культуры» (Notes for a New Culture), я написал ее, когда был в Йеле, — это был своего рода вызов английской культуре. Но позже, начав серьезно размышлять на эту тему, я понял, что пружины моего собственного творчества — не могу подобрать лучшего слова — идут из более далекого прошлого, от английской традиции. В тот момент я решил, что буду исследовать более глубоко, чем намеревался поначалу, именно эту тему.

Иосиф Бродский упоминается в вашей книге о Венеции?

У меня в книге, конечно же, упоминается кладбище Сан-Микеле. Но самого Бродского я не упоминаю. Там я говорю о Венеции как о городе смерти.

По мнению критиков, вы питаете страсть к стилизации.

Я бы не стал называть себя стилистом в каком-либо особом смысле этого слова — разве что отметил бы за собой способность воссоздавать определенные периоды прошлого. Я… Когда я писал о Томасе Чаттертоне… В своих художественных вещах я использую стиль как способ передать смысл, передать идею, передать дух времени. По правде говоря, в других книгах, исторических и биографических, стиль важен по причинам того же рода. Стиль биографии часто заключает в себе десятую часть ее смысла. Это — способ познакомить читателя с целым рядом новых мнений, принципов, идей, обойдясь при этом без лекции, способ помочь ему попасть внутрь книги, внутрь биографии. Да, в этом отношении стиль, безусловно, важен.

Персонажи вашей беллетристики — часто весьма необычные, любопытные фигуры.

В герои своих художественных произведений я действительно выбирал ясновидящих, чародеев, волшебников — главным образом потому, что они дают больше простора изобретательности. Не думаю, что тут кроются еще какие-либо причины. Что до персонажей, чьи биографии я написал: Элиот, Блэйк, Мур Диккенс, Тернер — тут я пытался передать идею продолжения цивилизации, которая связывает различных писателей, авторов, в единое семейство.

Какое самое таинственное место в Лондоне?

О, самое таинственное место в Лондоне — это не иначе как… Трудно выбрать, тут ведь много таинственных мест. Одно из них — кладбище Банхилл-филд. Еще — Кларкенуэлл-грин. Темпл-гарден, разумеется… Множество разных мест. Но все зависит от того, что вы называете тайной, — то, что является тайной для одного человека, необязательно будет тайной для другого. Дело тут в том, что человек сюда привносит, какой информацией о местности он располагает — таинственность определяется именно этим. Для меня, к примеру, наиболее таинственными бывают прогулки по самым обычным улицам — по Флит-стрит, Чансери-лейн, по Стрэнду. Ведь достаточно узнать о том, что́ некогда происходило в каждом из этих мест, и каждая прогулка превращается в необозримую тайну, в паломничество, когда шагаешь по камням прошлого.

Почему — по самым обычным?

Как я только что отметил, говоря о прогулках по Стрэнду или Флит-стрит, эти места полны призраков — не только людских, но также призраков зданий, событий. Поэтому, оказавшись на Банхилл-филд или в Темпл-гарден, думаешь о людях, бывавших тут в прошлом, о том, какие сцены романов могли бы тут разворачиваться, — и вокруг тебя снова появляется весь спектр прошлого. В каком-то смысле ты его видишь — не простым глазом, а внутренним взором. Видишь формы окружающих тебя давнишних миров.

Почему вы взялись за биографию Шекспира?

Это было само собой разумеющимся следующим шагом, естественным продолжением событий. Я писал о тех, кто меня вдохновлял, среди этих личностей был и Шекспир вот я и… Самое естественное, что я мог сделать. Несмотря на то, что о Шекспире были написаны тысячи книг, я все-таки решил попробовать. Самое главное — донести до читателя настоящий портрет человека, о котором пишешь. Люди часто спрашивают о моей любви или нелюбви к Диккенсу, к Шекспиру; дело тут совершенно не в этом. Я пытаюсь добиться лишь одного — понять этого человека, понять так, чтобы суметь донести это и до читателя. Мои личные предпочтения, мои личные пристрастия здесь никакой роли играть не должны.