Ищу хорошую ведьму

— Она суёт меня в клетку? — предположила Ритка, наморщив лоб. — Так получается?

— А это кто? — вместо ответа Глеб указал на маленькие фигурки людей, выцарапанные у самого дна клетки, внутри конфетных силуэтов. Как будто на фантиках палочками начеркали человечков.

— Остальные дети, — уверенно выдала Ритка.

— Чьи дети?

— Её, — девчонка ткнула в нарисованную ведьму.

— Много их?

Ритка демонстративно пересчитала «заполненные» человечками конфеты.

— Одиннадцать.

— То есть ты двенадцатая?

— Наверное, — Ритка начала переминаться с ноги на ногу, но в остальном не выражала ни малейшего беспокойства.

— И тебя это не пугает? Стать двенадцатой в клетке?

— Галя была одиннадцатая, — доверительно сообщила девчонка, — и она в конце испугалась. А я — нет. Не испугаюсь. Я смелая.

— Галя? — выдохнул Глеб. — Одиннадцатая?

— Да. В больнице она попросила дотащить её до окна и скинуть. Не хотела быть следующей, — Ритка заботливо сжала предплечье судорожно вобравшего в себя воздух брата, — да не пугайся ты так, ментам я сказала, что Галя сама выпрыгнула. Чего вы психуете?

Посеревший Глеб достал копию документа с фотографией:

— Вот, посмотри, та самая ведьма? Таинственная баба Маша?

Ритка с любопытством взяла бумагу и задумалась на несколько мгновений, покусывая губы, а потом уверенно вернула обратно:

— Да, это она, только моложе, но откуда у вас её паспорт? Разве привидениям такое положено? И почему её зовут иначе? Мою звали баба Маша, а тут Галина Ивановна Горелова. И она вовсе не такая уж и старая, судя по дате рождения, ей сколько, сорок шесть, что ли? А баба Маша прямо старушенция.

— Возможно, документы фальшивые, — пробормотал Глеб.

Лиза вышла из ступора и приникла к рисунку обеими руками. Она слепо и отчаянно шарила по неглубоким штрихам, будто хотела стереть их вот так запросто, но рисунок не поддавался.

— Ты чего? — Ритка отшатнулась от девушки, нервно вытащила из кармана конфету, развернула и не глядя сунула в рот. Немедленно скривилась и выплюнула на раскрытую ладонь тонкое кольцо, облепленное сладкой массой.

— Это было в конфете? Где ты её взяла? — Глеб осторожно поддел грязное украшение.

Но Ритка кашляла и давилась, хотя во рту ничего не осталось, и вдруг рухнула ничком.

Он и раньше терял людей — иначе и быть не могло, но смотреть, как хрипит и сучит пятками по полу его младшая сестра, было поистине нестерпимо. Глеб держал её голову и пытался прочистить дыхательные пути, но пальцы бесплодно шныряли туда-сюда. Кончики розовых волос испачкались в чавкающей жиже, щедро разлитой по всем уцелевшим доскам здания без крыши, но светлая кожа вокруг ещё детского рта оставалась чистой и полупрозрачной, как у фарфоровой куклы.

Глеб беспомощно встряхнул обмякшее тело и инстинктивно отвёл попавшие в поле зрения женские руки, протянутые к горлу девчонки. Лиза чуть отпрянула и принялась увещевать, монотонно повторяя:

— Дай посмотрю.

— Не трогай её, — зарычал Глеб, прижимая к себе почти уже бездыханную Ритку, — отойди.

— Дай мне, я же медсестра, забыл? —повторила Лиза смелее, и мужчина сдался.

Лиза ловко приняла ношу и еле-еле нащупала совсем уже слабое биение пульса, выпрямила ей шею, склонилась ниже и без колебаний протолкнула внутрь первую порцию воздуха. Губы девочки встрепенулись, она сильно закашлялась, но совсем иначе, свободнее, и приоткрыла веки, бросив осоловелый взгляд из-под ресниц.

Лиза нашла теперь уже чёткий пульс и счастливо улыбнулась спасённой:

— Как же ты меня напугала!

Глеб моментально заграбастал Ритку и благоговейно погладил её порозовевшие щёки, а та осторожно дотронулась до впадины между ключицами, болезненно сморщилась и через силу поинтересовалась:

— Что было к той дурацкой конфете? — и выпрямила правую руку, чтобы найти упавший в лужу предмет.

Глеб тоже хотел его выудить, но Лиза проворно откинула вещицу носком обуви. Жижа уже растворила сладкую начинку, обнажив под разводами серебряный обод простенького кольца.

— Что ты делаешь? — здоровяк с недоумением проследил этот внезапный жест.

— Не надо трогать такие штуки голыми руками, — скупо пояснила Лиза, завернула находку в бумажную салфетку, остерегаясь случайно коснуться, и убрала в карман, — может быть ещё заколдовано.

— Издеваешься?

— Ты же видел, Рита не им подавилась, но дышать всё равно не могла. Это колдовство, уж поверь. И весьма нехорошее.

— И с каких пор ты у нас профессионал по всякому волшебству?

— Волшебству? — Лиза горько усмехнулась и выпрямилась, — Ошибаешься. Никакое это не волшебство.

— Тогда что? — зло буркнул Глеб, а Ритка дёрнулась, чтобы привстать, но брат не дал ей.

— Очень и очень плохая магия.

— Угу. Ясно. А ты, значит, ведьма, которая расколдует эту фигню?

— Я не собираюсь ничего расколдовывать, просто уберу подальше. Так, что никто не найдёт, особенно — бестолковые дети. Так откуда конфета? — Лиза сурово уставилась на Ритку, и та виновато заморгала.

— Не помню. Скорее всего, одна из тех, что нашла утром. Оставила про запас. Но какой идиот засунул туда железку? Я же реально могла подавиться. Идиотизм.

Ритка наконец высвободилась из братских объятий и встала, опираясь на дверцу холодильника.

— Ты не понимаешь, да? — Лиза пнула полусгнившую ножку табурета. — Такими вещами не шутят. Баба Маша подсунула чёртово кольцо, осознаёшь хоть?

— Баба Маша хорошо ко мне относится, — упиралась Ритка, — она не могла. Это кто-то другой. Может быть, это ты?

— Прекрати, — Глеб всё-таки вступился, — Лиза спасла тебя.

— Ага. Спасибо, — Ритка надулась, но просияла от новой идеи, — тогда айда на второй этаж? С левой стороны ступеньки более-менее. Меня выдерживают.

— Сдурела? — Глеб подтолкнул сестру к выходу. — Ты идёшь домой. Скажу маме запереть тебя.

— За что?! Это же не я начинила конфету! Какой-то псих подсунул мне эту дрянь, а страдаю в результате я?!

— Без разговоров.

Они так и шли по улице, как конвой — двое взрослых за понуро берущей девчонкой. У дома их ждал сюрприз — кто-то перегородил подъезд. Глеб в сердцах сплюнул.

— Только этого не хватало!

— Чья машина? — занервничала Лиза.

— Севы. Следователя. Помнишь его?

Рыжий парень жизнерадостно замахал им с террасы, ничуть не смущаясь предельно постными физиономиями хозяев.

— Эгей, и вы тут! — Сева радостно скалился. — Вот так встреча, а я не был уверен, что застану вас здесь.

— Зачем приехал? — Глеб сделал Ритке знак идти в дом и та, вопреки ожиданиям, исчезла без препирательств. — Мог бы попросить, мы бы сами приехали.

— Мы? — рыжий хохотнул. — Не всё вокруг тебя вертится. Я вообще-то к твоей матери.

— А она здесь каким боком? Ты же пожар расследуешь, вот и займись им. Оставь в покое Галю.

— Так и я о чём! Разве ты не в курсе? — Сева изобразил изумление и победно оглядел несчастную Татьяну Олеговну. — Она ведь единственная наследница.

— Наследница чего?

— Сгоревшего имущества, а именно — трёхкомнатной квартиры. Может быть, для вашей семьи это и пустяк, но всё же довольно занятное совпадение, не находишь?

— Квартиры? Какой ещё квартиры, что ты мелешь?

— Той самой, где почему-то проживала Лиза Горелова, — рыжий указал на поёжившуюся девушку, — со своей якобы матерью.

— А причём здесь моя мама?

— Так она — дочь женщины, чьё тело там обнаружили. Антонины Михайловны Забродской. Это её девичья фамилия, кстати. Твоей мамы.

Татьяна Олеговна застонала.

— Мама?!

— Сынок, я не хотела, чтобы вы знали.

— Знали о чём? О якобы несуществующей бабушке?

— Да. Мы практически не общались. Она бросила меня ещё ребёнком.

На женщину жалко было смотреть — Татьяна Олеговна постарела лет на десять за эту долгую, бесконечную минуту, пока глядела в потухшие глаза сына. И видела, да, отчётливо видела, что он просто-напросто разочарован. Ни проблеска желания оправдать мать, ни грамма настоящей поддержки. Муж с тревогой стиснул её запястье, опасаясь худшего, но Татьяна Олеговна лишь вырвала руку и приложила к груди, прямо туда, где зрела огромная чёрная дыра. Её любимый мальчик. Столько надежд и снова всё идёт прахом. Как в тот раз, когда он бросил всё и уехал на ту ужасную войну.

Помертвевший Глеб ждал каких-то слов, объяснений, но мать уже сердцем знала, что любые уговоры и бабские слёзы — всё будет бесполезно. Он не простит. Не поймёт.

И ещё рыжий мальчишка-следователь жадно ловит каждое слово, и ведь его не выгонишь.

— Она сама сдала меня в детдом, слышишь? Твоя так называемая бабушка выкинула меня, как блохастого котёнка.

— Сколько лет тебе тогда было, мама? — Глеб чинно провёл Лизу к большому обеденному столу на террасе, но сесть не предложил, и они возвышались над всеми, как судьи. — И почему я узнаю об этом только сейчас? Тебе не кажется, что хотя бы после совершеннолетия у нас было право выбора, принять непутёвую родню или нет?

— Я не хотела, чтобы у неё были вы. Ты, Саша и Рита. И даже вот он, — мать безошибочно ткнула в стоящего чуть позади супруга, — Хотела её наказать за то, что она со мной сделала.

— И что же?

— Говорю же, отправила меня в дом малютки. Совсем крошкой.

— По какой причине?

— Спроси её саму.

— Ты же прекрасно знаешь, что теперь это невозможно. Её тело нашли вчера.

— Да, Сева уже сообщил нам. Тогда ты, очевидно, не сможешь спросить, — возможно, всё-таки обойдётся. Они не узнают. Татьяна Олеговна с дьявольским хладнокровием сохраняла выдержку и апломб, у Глеба это от неё. Безусловный инстинкт защитника стаи.

— Но ты сама разве никогда не интересовалась причиной? Очевидно, ты могла выяснить её имя и адрес, раз следствие смогло, тайны тут не было. Неужели не захотелось понять? Может быть, тебя у неё отняли? Она плохо справлялась с материнством, например? Не было денег? Или болезнь?

— Или просто она была дрянная мать, — отрезала Татьяна Олеговна.

— А какая причина изъятия указана в личном деле? — Глеб вспомнил про следователя.

— Отказ от родительских прав, добровольный, — рыжий ответил без промедления, но зачем-то продолжил шуршать бумажками.

— И вы не виделись после?

— Нет.

— И она не связывалась с тобой? Чтобы узнать, как ты выросла? Дети, внуки?

— Нет.

— Тогда в чём наказание? Похоже, ей было плевать. С тем же успехом ты могла рассказать нам, ничего бы не поменялось.

— А мне — нет, не плевать. И вот теперь мне суют какую-то погорелую квартиру, и ещё я должна выслушивать претензии про бабушек. Понимаешь мои чувства? Я давно вычеркнула её из жизни. Из своей и из вашей тоже. Прости меня за это.

Сева деликатно кашлянул и извлёк из папки копию старого заявления.

— Мне дали любопытную бумагу. Собственноручное заявление родной матери. Здесь указано, что она отдаёт ребёнка на попечение государства, чтобы обеспечить безопасность. Считаю дальнейшее пребывание со мной опасным, вот, здесь так и написано. Как думаете, Татьяна Олеговна, о чём тут речь? Может быть, её… э-э-э… лечили? От определённого вида заболеваний?

— Вы такой шустрый, вот и узнайте.

— На учёте она не состояла, если вы об этом.