Лесной колодец

6

Прогремели над Задорином первые грозы, окатили землю теплыми дождями — сразу заколосилась рожь, зазеленели овсы на поле, где пахали в День Победы, и травы даже на суходолах вымахали по пояс, подернулись летучей пыльцой. Поспела земляника, ребятишки целыми днями пропадали в лесу; по берегам Боярки цвел дикий шиповник, духмяно пахло таволгой и подмаренником — приспела сенокосная пора.

Иван Матвеевич каждый день, как трудолюбивый дятел, тюкал на «бабке» косы. Мария ходила на колхозную косьбу, иногда вместе с Арсением, но он как бы стеснялся работать в бабьей бригаде. Не дожидаясь, когда разрешат косить на себя, договорился с лесничеством, где у него было знакомство, насчет покосу за Тимошиным лесом: еще до войны там ставили стог. Пожня невелика, да трава прибыльная, клеверистая. Арсений сам за два утра смахнул ее.

Сегодня после обеда Мария отпросилась у бригадира, второй раз поворочали сено и домой не уходили, караулили, чтобы не обмочило. Редкие облачка выплывали из-за леса и словно обходили солнце, нисколько не застя его. Сухой ветерок бродил над перелесками, шаловливо падал к земле, шевелил сено. Текучее марево лихорадило ивовые кусты, не похоже было, что соберется дождь, и ласточки, с утра сновавшие над нескошенной травой, почти задевая белые зонтики таволги, поднялись ввысь.

Арсений положил грабли в тень, можно было покурить до загребки, укрывшись от солнца под березой.

— Сено-то душистое, как чай, — сказала Мария, разглаживая на коленях платок. — Ужо бы привезти его сразу.

— Добрый воз будет.

— Нынче вторую овцу надо пускать — сапоги тебе осенью скатаем. Которые оставались, отец износил. И Витюшка в школу пойдет. В одиночку-то хоть разорвись, с косьбой маемся до самых заморозков, все после колхозной работы, урывками. Нынче вдвоем пораньше управимся.

— Накосим, — с беспечным спокойствием ответил Арсений.

— Береза-то, помнишь, была чуть выше грабель, ты еще пожалел срубить ее на перевязь к стогу? Вон то место стожар стоял.

— Помню, — оживился Арсений и похлопал ладонью по стволу молодого дерева. Береза отозвалась мелкой лиственной дрожью. — Думал ли, что увижу все это!

Обнял Марию за плечо, она отзывчиво подалась к нему; задыхаясь и пьянея от близости друг к другу, от запаха спелых трав, упали на сено.

— Сумасшедший! Вдруг кто-нибудь увидит? — слабо останавливала она. Но он не слушал ее, ни души рядом не было, только пара коршунов широкими кругами парила в поднебесье, и Мария с Арсением чувствовали себя так же вольготно, как эти птицы…

Мария еще не успела поправить волосы и унять дыхание, как прибежал Витюшка, крутя над головой новенькие грабельки. Видно, очень спешил, потому что рубашонка выбилась из штанов.

— Вон мне деда какие сделал! Я тоже загребать буду.

Арсений взял грабельки, похвалил:

— Ай, дедушка, молодец! У нас с братом в детстве такие же были.

— Фу, жарко! Давай, пап, искупаемся? — Витюшка потянул за руку отца.

— Пошли, Маша, — позвал Арсений.

— Я боюсь и заходить-то в реку.

Она не стала купаться, смотрела с берега, как, весело взвизгивая, с разбегу плюхается животом на отмель Витюшка, как сильно загребает руками Арсений, плавая по омуту. Взбудоражили речку: стайка рыбешек метнулась вниз по течению, закачалось в глубокой темной воде солнце, будто ветром зашатало камыши у противоположного берега.

Всего одну метину оставила война на теле Арсения: чуть выше коленки на правой ноге точно топором выхвачено. Кажется, больно дотронуться до этого места, но он не жалуется. Марии было отрадно видеть вместе мужа и сына, слышать озорной Витюшкин смех над рекой: дождался отца, немногим ребятам выпадает такое счастье. Разыгрался, носится по отмели, поднимая брызги, а вокруг него вспыхивают маленькие радуги. Светлые волосенки прилипли и потемнели от воды, уши заметней оттопырились, без удержу скалит редкие зубы — и все-то любо материнскому сердцу.

— Мама, смотри, я скоро научусь плавать! — кричал Витюшка, молотя ногами по воде, а руками перебираясь по дну.

— Хватит тебе баландаться! Арсений, гони его из воды, да одевайтесь оба.

Стали загребать сено. Витюшка старательно орудовал своими грабельками, хватал охапки, правда, не столько помогал, сколько мешал, но Мария поощряла его усердие:

— Так, так, Витя! Ты ставь ногу вперед и подбивай к ней сено.

— Я хочу свою копну нагрести.

— И ладно. Красулька зимой спасибо тебе скажет.

— Лошадь-то обещала Даниловна? — спросил Арсений.

— Сейчас лошадям минуты нет свободной, не пришлось бы запрягать быка.

— Ты ступай тогда в деревню, может, перехватишь какую-нибудь подводу. Мы вдвоем управимся. Верно?

— Управимся, — серьезно ответил сын.

Мария провела ладонью по мокрым его волосам, ласково сказала:

— Мужичок ты мой!

После загребки Арсений с Витюшкой снова купались. Мария сбегала на конюшню: достался ей чалый, в белых пежинах мерин Чалка. Он поздоровей других лошадей, оставшихся в деревне; можно было повалить все шесть копен — увезет.

Воз настоялся квадратный, ровный. Витюшка вскарабкался по задней грядке андреца[2] наверх. Арсений, взявшись за веревку, которой была притянута гнетка, придерживал воз, чтобы не опрокинулся.

Остались до будущего лета чисто убранная пожня, разлинованная покосевами, памятная береза на ней, круглый омуток в потаенных берегах.

Медленно движется воз через Тимошин лес, курлычут плохо смазанные колеса; Витюшка наигрывает в губную гармошку, никакого мотива не получается, а забавно слушать эту непривычную музыку, Чалка и тот удивленно прядает ушами.

Солнечный свет, не проникая в глубь леса, догорал на верхушках сосен. Птицы примолкли, одна какая-то, недовольная тем, что ее побеспокоили, пропищала несколько раз. Пахло грибами, сыроежки и маслята-колосовики лепились прямо вдоль колеи. Мария на ходу подбирала их в платок, посматривала по сторонам и вдруг ахнула — под мелким ельничком спрятались два белых-крепыша. Остановили лошадь. Витюшка спрыгнул с воза, стали разглядывать белые, трогать их твердые, холодноватые шляпки, будто нашли необычные, диковинные грибы.

— Прошнырни-ка по обочинам — у тебя глаза вострые, — сказала Мария Витюшке.

Пока ехали до поля, набрали полный платок грибов, связанный концами крест-накрест. Сено переметали на поветь: Арсений подавал снизу в ворота, Мария принимала. Если бы одна, так проканителилась бы до ночи, с мужиком всякое дело вполсилы. Все у нее получалось в этот день удачно и легко, тотчас подхватила подойник, побежала доить Красавку. Пальцы работали машинально, струйки молока воробьиной скороговоркой вызванивали о край подойника. У взъезда на поветь отец отбивал косу — в вечерней тишине звуки получались протяжные: тиу-тиу-тиу… Мария сидела под коровой, радовалась, что жизнь входит в привычные берега, и отпугивала робко возникавшее в ней чувство беспокойства за свою удачливую судьбу.