Безликий

Рабочий день подходил к концу. Макс неспешно собрал свои вещи, посчитал выручку в кассе, навел порядок в лавке и вышел на улицу. Была весна – лучшее из времен года; вечером погода в особенности была прекрасной с ее легким, прохладным ветром, спавшим зноем и наступающей свежестью. Макс неторопливо пошел в сторону парка. Он хотел посмотреть на лица прохожих, которые с радостью после продолжительной и холодной зимы выходили на улицу. В городском парке Макс увидел разных людей – людей, гуляющих, совершающих пробежки, играющих в мяч, бамбинтон или шахматы, катающихся на велосипеде, роликах или скейтборде, на влюбленных, равнодушных, мечтающих, ненавидящих, серьезных и хмурых, и все они были предметом его таинственного восхищения и созерцания. Макс испытывал счастье, когда находил укрытое от чужих глаз место и начинал растворяться в потоке лиц. Душа, сознание и разум переставали иметь значение в его органическом теле: они словно растворялись в необъятном мире, и он становился непричастным ко всему, что происходило вокруг: он принимал роль стороннего наблюдателя. Для Макса это были самые лучшие мгновения в его будничных и однообразных днях.

Проходя вдоль широких улицы, с двух сторон которых располагались пестрые магазины с броскими и фешенебельными витринами, Макс задавал себе вопрос, о котором ему часто случалось в последнее время думать: «Почему кто-то в большей степени, а кто-то в меньшей степени воспринимает общепринятую красоту за красоту субъективную? То есть, почему красота почти для всех одна и та же. Почему красивое лицо молодой девушки будет приятно для всех, а уродливое лицо старухи будет также одинаково неприятно? Что создало основу восприятия прекрасного, и почему она выражается в общепринятом понимании красоты, а не в противоположенном – уродстве?». На подобные вопросы Макс иногда мог ответить, иногда нет, но в те вечерние минуты, когда он прогуливался по вечерним улицам, он сказал себе: «В лицах заключена форма, которая определяет человеческую сущность, постоянно скрывающуюся от глаз: его душу, мысли, жизненный опыт его благодетель и грех. Если внимательно обратить к форме, то можно познать человека. И именно познание формы отражает то, что есть человек. Не что иное, как форма определяет основу нашего восприятия прекрасного».

Макс продолжал идти по сырому тротуару многолюдного парка. Он старался не смотреть в лица проходящих мимо него людей, чтобы не созерцать форму в спешке; ведь восприятие формы был для него особым процессом, к которому необходима подготовка. Макс торопливым шагом дошел до скамейки, располагавшейся в укромном месте, внутри высокого и пышного кустарника: там его никто не мог заметить и обнаружить, но он мог видеть всех. В течение следующего часа Макс был сконцентрирован и в наивысшей степени внимателен. Он наслаждался моментами счастья, которых с нетерпением ожидал с раннего утра. Иногда Макс отрывался от своего внимательного наблюдения и задумывался. Его мысли обладали склонностью к противоречивости: он не понимал, почему ему нравятся человеческие лица, но сами люди были ему чужды и неприятны. Он готов был смотреть на лицо красивой девушки часами, выделяя для себя ее самые прекрасные и стройные черты, но сама мысль о том, чтобы заговорить с ней пугала его и доставляла неприятное раздражение. Максу хватало восприятия формы, чтобы понять человека: все остальное казалось ему неважным и лишенным всякого смысла. Именно эту причину он находил единственным объяснением своего одиночества, и именно поэтому он не мог понять людей, от которых слышал, что одиночество – одно из самых ужасных несчастий в человеческой жизни. Макс смотрел в чернеющее небо, по которому плыли пушистые облака и думал: «От одиночества бегут все люди. В этом их человеческая данность. Они осознанно, но чаще всего неосознанно стараются наполнить свою жизнь другими людьми, забывая, что, только оставшись с собой наедине, они получают возможность услышать самих себя. Если для большинства людей одиночество проявление патологии, то для меня одиночество – это метод исцеления и способ оставаться тем, кем я являюсь в действительности».

Мысли Макса постепенно теряли ясность. Они переплетались, становясь все более запутанными и бессвязными, и тогда он вновь переключал фокус внимания на форму проходящих прохожих. Одно из множества лиц привлекло его внимание. Макс сразу узнал ее: для этого потребовалась одно мгновение, одно легкое прикосновение взглядом к ее мягким чертам лицам, один глубокий вдох и выдох, чтобы не поверить своему счастью. Он увидел Олесю, неторопливую, грациозную и изящную, вызывающую и свободную, с идеально сочетающимися чертами лица, которые для Макса означали эталон красоты: миндалевидный разрез глаз, которые она неизменно подчеркивала темными тенями, умеренная худоба, выражающихся в острых скулах и впалых щеках, на которых появлялись две ямочки, когда она улыбалась; высокий лоб, прямой, греческий нос и мягкие, выделенные алой помадой губы. Ее форма сразу напомнила ему о прошлом, которое волной обрушилось на его неподготовленное сознание: он вспомнил, когда впервые увидел Олесю и свое глубокое очарование ее красотой. Тогда он впервые почувствовал, что может полюбить человека. Он долго наблюдал за ней тем зимним и холодным днем и думал о любви, которая стремительно рождалась в его душе. Макс впервые пожелал получить от другого человека любовь, потому что он не мог познать ее, довольствуясь лишь формой. Того мучительного и прекрасного часа, в течение которого он впитывал в себя ее красоту, хватило, чтобы наполнить свою зияющую душевную пустоту блеклыми очертаниями любви. Но потом Олеся, именно так ее назвал для себя Макс, за одно мгновение испарилась. Он не успел оторвать от нее свой жадный взор, как в место нее он увидел другое лицо. Макс искал ее; искал и тем днем и последующим и еще на протяжении нескольких месяцев. Вся его жизнь превратилась в поиск утраченной формы и в поиск потерянной любви. Макс страдал; он помнил каждое очертание ее лица, но не мог воссоздать ее форму материально в виде скульптуры. Он чувствовал себя беспомощным по отношению к ее совершенной форме, и ему не хватало мужества покуситься на дерзость – создать ее копию. Макс в долгих раздумьях часами просиживал в своей мастерской, в тщетных попытках воспроизвести настоящее творение, но он так и не притронулся к инструментам. Порой ему казалось, что он видел галлюцинацию, несуществующий образ – плод своего больного воображения, но не хотел в это верить. И лишь спустя несколько лет Макс встретил Олесю. Была ли их встреча Фатумом или случайностью, но Макс вновь столкнулся с очарованием совершенной формы. Ее красота за это время обрела еще большую выразительность и изящность, но ничего кроме восхищения Макс не почувствовал. Он вновь увидел в Олесе совершенство, но того пронзительного удара любви, которое он испытал два года назад тем зимним днем, не было: она стала для него копией будущего образа, очередным экспонатом, который он запечатлеет в памяти и позже воссоздаст ее скульптуру.

К позднему вечеру, когда парк начал пустеть, Макс решил, что пора возвращаться домой. Он угрюмо шел по темным улицам и думал о недавней встрече с Олесей; думал о том, как будет скрупулезно создавать ее портрет сначала из глины, потом из бетона, а затем из мрамора; думал о том, как он сохранит каждую деталь ее лица в первозданном виде; думал о том, как плод сильнейшего вдохновения станет венцом его творчества, и как он воплотит в ней свою новую идею придания скульптуре цветовой гаммы. Макс был задумчив и угрюм, но все-таки счастлив: он думал о многом, но ни разу в его голове не прозвучал вопрос о той любви, которую он когда-то потерял и так долго пытался найти. Он столкнулся с ней спустя годы, но не смог почувствовать ничего кроме восхищения ее совершенной формой.

Становилось прохладно. Квартира Макса находилась на окраине города, куда маршрутные такси курсировали довольно редко. Он простоял на остановке около двадцати минут, чувствуя озноб и легкую дрожь по всему телу, прежде чем перед ним остановилась пустая маршрутка. Водитель раздраженно сказал Максу садиться на переднее место, когда тот попытался открыть дверь в салон.

– Больше не буду нигде останавливаться. Надоело. – Резко и сухо пробубнил средних лет мужчина, когда Макс сел рядом с ним.

По привычке Макс сразу всмотрелся в черты лица водителя. Оно было уставшим, изнуренным, осунувшимся и от этого казалось злым, но в то же время наполненным печалью, которую Макс видел во многих лицах в городе С.. Взъерошенные волосы, покрасневшие глаза, слегка опущенные веки и напряженные скулы говорили Максу о многом на счет его тусклой и серой жизни.

– Что смотришь? – Грубо сказал мужчина своему единственному пассажиру, заметив на себя его пристальный взгляд.

Макс извинился и отвернулся к окну. За окном было темно и холодно; отдаляясь от центра города, реже встречались прохожие, но все больше попадались вереницы многоэтажных домов, освещенные окна которых завещали о кипящих в них человеческих жизнях. Макс думал о том, как живут в своих квартирах люди, чем они занимаются и что делают перед сном: в его памяти неожиданно воскресло давнее воспоминание из раннего детства. В нем он видел свою мать, высокую и красивую женщину, которая подходила к его детской кроватке и аккуратно, даже робко присаживалась рядом. Она сначала долго смотрела на него своими большими и карими глазами, в которых он видел глубокую печаль и несчастье, а потом начинала негромко, почти шепотом, петь детскую колыбель. Ее голос Макс никогда не сможет забыть – этот родной и чистый голос матери, который постоянно покидал его, превращаясь в бледный отпечаток прошлого. Последний раз он видел ее в детстве. И все, что осталось в его жизни от матери – это звучание ее грудного, мягкого сопрано, которым она шептала ему песню. Как бы Макс не старался вспомнить ее очертаний лица – он не мог, но точно помнил об ее необычайной красоте. Одно время Макс предпринимал попытки отыскать ее фотографии или какое-либо упоминание об ее жизни, но ничего не находил. Его мать не оставила после себя ни одного следа в этом мире, который мог бы напомнить ее сыну о том, что она когда-то существовала на этой земле, дышала тем же воздухом и пела ему колыбель перед сном. Макс часто вспоминал о своей матери и каждый раз чувствовал грусть от утраты.

– Убери портфель на пол: мешает смотреть в зеркало заднего вида. – Пробубнил водитель.

– Я не могу. – Ответил Макс. – Пол сырой и грязный.

– Какой чистюля. – Съязвил водитель, но заметно смягчился. – Что же ты набрал в свой ранец, что он почти половину салона занимает?

– Там много новых красок, кистей, материала для лепки и бутылка ацетона. – Смущенно ответил Макс.

– Зачем все это тебе? – Удивился водитель.

– Я занимаюсь лепкой скульптур. Мне нравятся человеческие лица. И ваше лицо меня сразу привлекло, поэтому я так долго смотрел на вас, когда сел в маршрутку.

– А что с моим лицом не так?

– Ваше лицо оно… в нем я вижу печаль и злость, и смирение, и доброту, которая скрыта за постоянной усталостью. Оно прекрасно.