Безликий

Автовокзалы, железнодорожные станции и аэропорты являются уникальными местами. Находясь на перроне, в зале ожидания или платформе всегда можно наблюдать человеческую искренность и способ ее выражения: печаль расставания, радость от долгожданной встречи, влажные глаза, безмолвный жест рукой, провожающий в путь, нетерпеливый взгляд, высматривающий номер поезда или люминесцентные таблички автобусов с единственно ожидаемым рейсом, улыбающиеся лица, выглядывающие из пространства задернутых штор… эти места настоящее прибежище знаковых изображений искренности. Я внимательно наблюдал за людьми и думал о Веронике. Воспоминания сами собой всплывали в моем сознании. Наверное, столкнувшись с искренностью, мне захотелось почувствовать ее в себе. С годами неизбежно становишься подозрительным и во всем высматриваешь подвох; должно быть, это и есть критерий человеческой испорченности, но как жить по-другому оставалось туманной абстракцией, ведь наивность никогда не приносила счастья и понимания со стороны других. Если и есть искренность, то она присутствует в детях, на вокзалах и в человеческих воспоминаниях; другими словами искренность понимается исключительно через процесс отчуждения.

Вероника как всегда опаздывала, а я как всегда ее ждал. Одного мгновения было достаточно, чтобы вспомнить, как каждый день я подъезжал на машине к ее дому, глушил мотор и всматривался в извивающуюся тропинку, по которой она пойдет ко мне навстречу. Я привык и никогда не злился за ее непунктуальность, потому что знал: рано или поздно она откроет двери, бегло поздоровается, улыбнется и наполнит салон приятным мускатно-ванильным ароматом. И сам акт оживания был не менее приятным и наполненным осмысленным предвосхищением предстоящей встречи. Прошли годы, и ничего не изменилось: я ожидал, она опаздывала, и словно все возвращалось к тому, с чего начиналось. Я подумал тогда: «…мы всегда возвращаемся к тому, с чего начинали…» и на минуту жизнь показалась ясной и понятной, но потом я заметил, как из салона автобуса выходит Вероника. Мы сухо поздоровались, обменялись шаблонными фразами, и я заказал такси. Между нами не было чувства неловкости, которое свойственно людям, которые не виделись долгое время: складывалось ощущение, что только вчера я довез ее до дома и пожелал доброй ночи, а уже сегодня встречал на автовокзале в другом городе.

По пути к загородному дому я иногда о чем-то спрашивал Веронику, а она мне старательно отвечала. Когда она говорила, у меня с трудом получалось концентрироваться на ее словах; я всматривался в черты ее красивого и подвижного лица. Большую часть пути мы молчали; в ее привычку никогда не входило задавать вопросов, а я предпочел остаться немногословным – все-таки мне хотелось сохранить в себе частицу искренности, а слова почти всегда все портят. Спустя полчаса мы встретились с друзьями и радостные с наполненными бокалами, начали праздновать.

Мы держали друг друга на расстоянии, а если и говорили, то в окружении наших друзей. Ни я, ни Вероника не хотели оставаться наедине, что часто случается с людьми, выпившими и между которыми существовало некоторое общее прошлое: нам просто не о чем было с ней говорить; все, что возможно было сказать уже сказано, а о невысказанном лучше было бы молчать. В мире все бывает до банальности просто, как и понимание того, что молчание есть наивысшая форма искренности. То есть оставить человека в покое и не вторгаться в его мир – поступок смелый и требующий большого мужества. Такими были и мы: радостными, хмельными, словоохотливыми со всеми и молчаливыми друг с другом, но, главное, мы сохраняли дистанцию и верили в общее целомудрие.

Наступила глубокая ночь; ряды компании начали редеть: кто-то уезжал, другие, уединившись, беседовали о чем-то важном, третьи топили парную и с гоготом бросались в ледяной бассейн, четвертые уже покорно спали, и среди всей суматохи и хаотичного движения я и Вероника случайным образом оказались вдвоем на прохладной террасе дома. Она пила вино, я – виски; задумчиво курили в молчании. Вдалеке играла ритмичная музыка.

– Ты не заметила, что с возрастом мы начали черстветь? Мы словно теряем вкус к жизни. – Наконец сказал я. – Мы перестаем радоваться мелочам и забываем, что такое беззаботный смех. Неужели чем дальше, тем будет еще хуже?

Вероника игриво пожала плечами и ответила, что она не думает об этом.

– Я смеюсь, когда хочу; грущу, когда мне вздумается; плачу, когда надо и даже когда не надо; могу капризничать и отправлять весь мир ко всем чертям ежедневно, но всегда я счастлива. Ведь это так просто.

– Где-то я слышал, чтобы найти счастье нужно обойти весь мир и в конечном итоге обнаружить, что оно зарыто рядом с твоим домом.

– Ничего глупее я с роду не слышала. – Весело ответила Вероника. – Словно счастье – это то, чего нужно добиваться. Оно есть и этого достаточно, чтобы его почувствовать.

– Твоя философия жизни очень проста. – С упреком сказал я, чувствуя, что Вероника обманывает и меня и себя, чтобы показаться выше абстрактных рассуждений, к которым я так часто любил прибегать, когда не мог быть чувствительным.

– Куда мне до философии! – Посмеялась она. – Философия объясняет мир и его устройство, мне же достаточно просто его любить.

– Тебе очень повезло оказаться женщиной.

– Увы, я этого не выбирала, но, как видишь, не жалуюсь.

Я рассмеялся; мне было приятно с ней разговаривать так же беспечно, но в то же время осмысленно, как и несколько лет назад, когда мы еще что-то значили друг для друга.

– Все-таки ты еще такое дитя. Ты настоящий ребенок! Как тебе это удается? – Вскрикнул я.

– Не преувеличивай, я всего лишь хорошая актриса и ничего больше.

– Но где граница между тобой настоящей и твоей вымышленной героиней? – Спросил я.

– Границ нет, понимаешь?… и ты как всегда все слишком усложняешь.

– Ника, но как по-другому? Как иначе?

Вероника поставила бокал на стол и жестом руки приказала мне встать вместе с ней.

– Теперь подойди ко мне. – Сказала она; я, не понимая ее замысла, подошел.

В следующий момент, Вероника обхватила меня руками и поцеловала. Я почувствовал ее влажные и прохладные губы, на которых еще оставался вкус терпкого вина.

– Видишь, все может быть очень просто, – прошептала она и еще раз поцеловала меня, – а теперь мне пора уезжать. Сможешь заказать такси до автовокзала и посадить меня на автобус?

– Разве ты уже уезжаешь?

– Да; посмотри, веселье уже закончилось. Именинник поздравлен и одарен подарками. И мне неуютно ночевать в новых местах. Я посплю в дороге и с утра начну новый день.

Я отошел в сторону и начал судорожно искать в телефоне номер такси, стараясь осмыслить произошедшее, но на минуту остановился и поднял взгляд на звездное небо. «Зачем она это сделала? Зачем поцеловала меня? Разве это что-нибудь значит? Для меня, вероятно, да; для нее – всего лишь подтверждение ее слов и милая шалость, которую она может себе позволить, зная, что всегда найдет взаимность. Вот, я как-то жил, о чем-то думал, строил планы, и стоило одному человеку прикоснуться ко мне, как все изменилось».

Начинался утренний рассвет. Таксист медленно вез нас по пустынным улицам города Р., по радио начали читать рассказ Бунина «Солнечный удар».

– По-моему, самое удачное время для литературы. – Сказал я Веронике.

– Я почему-то не удивлена, что мы попали именно на этот рассказ.

– Обычная случайность. – Ответил я и добавил с легкой усмешкой. – Не усложняй.

– «На меня точно затмение нашло. Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара» – Артистично проговорила Вероника и рассмеялась.

Я ласково посмотрел на нее и подумал: «Зачем ты уезжаешь? И почему ты не со мной? Отчего в жизни все сложилось не иначе, когда я бы мог тебя любить бесконечно сильно всем своим сердцем?».

– Иногда мне кажется, что я когда-то видела подобный взгляд. – Прошептала мне Вероника.

Я, смутившись, отвернулся от нее и, уже не слушая голос диктора, принялся смотреть в окно; спустя минуту мне отчетливо стало понятно, что хочу признать Веронике в любви. Я хотел ей сказать: «И все-таки я люблю тебя» или «Несмотря ни на что, я тебя люблю», или «Вопреки здравому смыслу я люблю тебя» перед тем как она сядет в автобус и снова уедет от меня к человеку, которому она принадлежит и которого она любит также, как когда-то любил ее я. Мне было непонятно, откуда взялись в моей хмельной голове эти слова, но я страстно желал высказаться и быть услышанным. Что-то внутри меня заставляло отказаться от здравого смысла и послушать голос опьяненного сердца. Я держался из последних сил, чтобы не закричать об этом прямо в машине. «И все-таки я люблю тебя» – меня мучили и терзали эти слова, они прогрызали мою душу изнутри, как древоточец-жук дубовую кору. Одновременно я чувствовал прилив бурного и странного счастья от того, что я еще способен любить и эту любовь чувствовать, но потом я задумался о времени… «Что будет дальше? – Спросил я себя. – Что произойдет в будущем? Она снисходительно улыбнется, и, не доехав столицы, забудет обо мне. И мне придется жить со своими словами, а ведь у меня есть любимая девушка, которая искренне любит меня в ответ просто за то, что я существую. И откуда было взяться такой странной любви?».

На прощанье Вероника обняла меня; я пожелал ей счастливого пути. Через минуту автобус скрылся на автостраде, я провожал его взглядом, пока он окончательно не скрылся из поля моего зрения.

«Можно ли существовать, имея две любви? Первая любовь – это любовь для другого человека, когда ты делаешь все, чтобы эту любовь доказать, подтвердить и материализовать, эта любовь требует конкретных действий, умений и навыков. Вторая любовь – это любовь для себя, когда ты любишь тайно и молчишь о ней, как о счастье, которое любит тишину, и ты никак свою любовь не проявляешь. – Подумал я. – И могут ли две любви уживаться вместе, при этом оставляя друга в покое? И какое, должно быть, счастье чувствовать две любви в одном человеке».

………………………………………………………………………………………………

Я неторопливо шел домой и жадно вдыхал свежий воздух. Приближалось раннее утро. Я набрал номер Полины.

– Ты с ума сошел, милый? Ты видел, который час? – Сказала она.

– Я просто хотел сказать тебе, что очень сильно тебя люблю.

– И я тебя люблю… что-то случилось?

– Нет. Все прекрасно. Я звонил только ради этого. Больше не отвлекаю, спи сладко.

Спустя десять минут я с приятным чувством удовлетворения провалился в глубокий сон.

На перепутье

Мы спустились в метро. «Сколько же много людей…» – пронеслось у меня в голове. Все шли, даже скорее бежали или, как мне казалось, дружно занимались спортивной ходьбой. «Вперед, вперед, – казалось говорили они, – спешим на финиш, домой, на работу, в институт, в ресторан, к любимым, к врагам, ко всем разом – в конечную цель определенного отрезка времени. Нас ждут, мы торопимся, виляя бедрами, руки согнуты в локтях, шаг четок и тверд – взгляд только в будущее».