142 страуса

ГЛАВА 2

Следующим утром я встала рано, чтобы до начала траурной церемонии собрать как можно больше яиц. Джо Джаред принял мое предложение с энтузиазмом, но, пока не улажены все детали сделки, я должна была выполнять свои обычные ежедневные обязанности на ферме.

Темное небо тяжело нависало над землей и обещало разразиться грозой. Дождь в пустыне — явление редкое и всегда желанное. Скоро тучи разверзнутся, словно им распороли брюхо. Ливень будет извергаться с неба час или два, пропитывая водой пересохшую землю, и все вокруг засияет. Я любила ненастные дни, как и все жители этих мест: резвые дети плясали на улицах, запрокидывая головы, да и взрослые сразу оживлялись, сбивались в кучки, благодарно кивая и соглашаясь, что природа истомилась по дождю. Зонтов ни у кого не было.

С трудом выкатив тачку из амбара, я протолкала ее по песку в середину загона. Металлическая решетка в основании высокого элеватора со щелчком открылась, и все страусы повернули к ней головы. Корм посыпался по желобу в кормушку, и страусы устремились на завтрак.

Я увильнула с их пути, мечтая о Монтане, где меня не будут целый день клевать агрессивные птицы весом в три раза больше, чем я сама. На моих руках уже не было живого места от синяков всех мыслимых оттенков. Я намеревалась собрать яйца, пока страусы будут заняты трапезой, чтобы по возможности избежать новых щипков, но, когда они поднялись на ноги, оказалось, что все гнезда пустые. Все, за исключением единственного, где покоилось одинокое яйцо.

Я в растерянности подняла его. Оно было теплым и довольно тяжелым. Я оглядела землю в поисках других белых шаров, но яиц больше не было. Бережно прижимая к себе яйцо, я обошла весь загон, заглядывая в пустые гнезда. Песчаные ямки казались маленькими воронками, оставшимися после бескровной битвы.

У кормушки страусы, плотно сбившись в стаю, тянули длинные шеи и быстрыми, нарочитыми движениями — так моя тетя иной раз проверяла температуру кастрюли — клевали зерна. На первый взгляд все было как обычно.

С дальнего конца загона я наблюдала, как птицы закончили завтрак и стали расходиться от опустевшей кормушки, разбредаясь в разные стороны. Под темным небом коричневые, словно песок пустыни, самки размашистым шагом поспешили к гнездам и уселись на них точно так же, как делали это каждый день. Никаких странностей в их поведении не замечалось. Когда они закрыли собой пустые лунки, я даже засомневалась, уж не померещилось ли мне все это, но единственное яйцо, которое я держала в руках, убедило меня, что все происходит наяву.

Я тут же вспомнила о вчерашнем разговоре с Джо Джаредом. Он выразил горячее желание приобрести ранчо, но не приходилось сомневаться, что покупатель даст задний ход, если узнает о странностях в поведении птиц. Сами по себе яйца его не волновали: он поставлял на продажу мясо и кожу страусов, а потому занимался выведением и выращиванием птенцов на замену тем птицам, которых отправлял на бойню. То есть яйца ему все-таки были нужны — что за страусиная ферма без страусиных яиц?

Так и держа на сгибе локтя яйцо, я в поисках симптомов болезни обхватила другой рукой клюв ближайшей самки. Она, запротестовав, распушила перья и стала ерзать на гнезде, но я держала ее крепко, и потому страусиха наконец позволила мне приблизить к себе ее голову и проверить, нет ли во влажных глазах выделений и не видно ли каких-то других изменений. Ничего не обнаружив, я осмотрела также одного из самцов, но по всем внешним признакам птицы были совершенно здоровы.

Тогда я предположила, что отсутствие яиц может быть связано с порчей корма, забралась по лестнице элеватора и заглянула в резервуар, но зерна были сухие и без гнили. Я даже отхлебнула воды из поилки, подозревая горький привкус или несвежий запах, но вода оказалась прохладной и чистой. Разумеется, я понимала, что не все могу определить: прежде чем вред становится очевидным, не уловимые ни глазом, ни вкусовыми рецепторами, ни обонянием токсины некоторое время накапливаются в организме. Как объяснить, что страусы вдруг ни с того ни с сего перестали нестись? Что могло произойти за одну ночь? Ерунда какая-то. По видимости, все было в порядке. Все, кроме отсутствия яиц.

Из-за низких туч, заслонивших солнце, я потеряла счет времени и, когда заметила приближение тетиного минивэна, все еще пребывала в размышлениях. Положив единственное яйцо в холодильную камеру, я поспешила в дом переодеваться.

Когда тетя Кристина просигналила у дверей, я вышла из дома в недавно купленном черном хлопковом платье, которое жало в плечах, но, к счастью, закрывало синяки на руках, и забралась на переднее сиденье машины. Тетя была в элегантном черном платье для беременных с атласным V-образным воротником. Она неодобрительно покосилась на мои грязные сапоги, но промолчала.

Мои притихшие двоюродные сестры сидели в два ряда позади меня, одетые в одинаковые черные наряды. Когда я приехала жить на ферму, Габби, старшая из кузин, была еще младенцем и в любом месте сразу становилась центром внимания. Лишь только она сделала свои первые шаги, как у тети появилась вторая дочь, затем третья, четвертая, пятая, и семейное восхищение последовательно делилось между всеми поровну, пока они не лишились индивидуальности и не стали просто «девочками». Мне казалось, что пятеро детей — больше чем достаточно, но потом, после перерыва в несколько лет, тетя Кристина объявила, что Бог счел целесообразным снова благословить их семью. И опять девочкой.

Сейчас тетя, отягощенная грузом шестой беременности, решительно налегала на руль. Чудо, что она вообще дотягивалась до педалей, учитывая, насколько ей пришлось отодвинуть кресло, чтобы разместить свой гигантский живот. Она завела машину и сказала:

— После службы забери фотографию бабушки, для которой я заказала рамку. — Машина загрохотала по гравию. — А я возьму цветы и урну.

Ее энергичность в приготовлениях к поминкам впечатляла, но такова уж была тетя Кристина: неизменно о чем-то хлопотала, и дело в ее руках всегда спорилось.

Когда мы выезжали с ранчо, я тревожно обернулась на птиц, снова задумавшись об отсутствии яиц и лелея надежду, что пустые гнезда — всего лишь случайность. Вдалеке вершины гор скребли по серому небу. Над мчащимся минивэном нависали темные тучи. Минут через десять мы прибыли в крошечный городок Сомбра, беспечно проехали на красный сигнал единственного светофора и продолжили движение по обширной пустыне, отделявшей нас от пригородов Викторвилла.

Тетя Кристина перечисляла людей, которых хотела видеть на поминках на ранчо, группируя их по семьям.

— Всего получается девять машин, — подытожила она. — Я сказала им припарковаться вдоль загона, чтобы никого не запереть. Надеюсь, дождь подождет, пока все соберутся в доме. — Тетя наклонилась вперед над своим животом и взглянула на небо через ветровое стекло. — Я приготовила для заварки кофе и договорилась, чтобы две женщины из церкви разносили гостям еду. — Она глянула на меня. — Тебе нужно только улыбаться и быть вежливой.

— Я умею быть вежливой, — заметила я.

Слева от нас вырастал из-под земли цементный завод с пятью производственными элеваторами и тремя гигантскими полукруглыми ангарами. Массивное сооружение из изогнутых труб в три раза выше, чем элеваторы, окружали строительные леса, которые никогда не снимались, но каким-то образом казались временными. На этом заводе работал мой бойфренд, но сегодня он взял в счет отпуска выходной, чтобы поддержать меня.

— Девон приедет? — словно прочтя мои мысли, поинтересовалась тетя Кристина.

Я кивнула. Девон приятно уравновешивал деловитую сосредоточенность моей тети. Мысль о том, что он тоже будет в церкви, утешала.

Пустынные холмы, поросшие островками чахлого кустарника, наконец сменились типовыми домами и одноэтажными торговыми центрами Викторвилла. Когда мы прибыли к евангелистской церкви в Хай-Дезет-Оазис, небо еще удерживало воду, но в воздухе уже чувствовалась влага, да и атмосферное давление явно упало.

Приближаясь по парковке к тяжеловесному бетонному зданию, я увидела скопище автомобилей и подумала, есть ли среди них мамина машина. Раньше она ездила на черной развалюхе «интегра», но это было одиннадцать лет назад, и я не имела представления, на чем она передвигается сейчас. Мы проплыли мимо «субару» с наклейкой из национального парка Редвуд. Я попыталась представить маму в туристическом лагере около Уиллитса или Юкайи[1]. Это казалось маловероятным, так же как и предположение, будто она владеет стоящим радом пикапом «форд», каждый день является на работу в респектабельную фирму и имеет стабильный заработок.

Дело в том, что я не имела понятия, что за человек теперь моя мама. Откуда мне знать, когда я одиннадцать лет ее не видела? Скорее всего, она мало изменилась: наверняка по ночам разливает пиво в баре, а весь день спит. А может, наконец выучилась на онлайн-курсах, на которые все время собиралась записаться, и служит каким-нибудь администратором в офисном здании в центре Окленда. Не исключено, что стала помощником юриста. Мы проехали мимо «мерседеса», и я попыталась представить мать за рулем, с убранными в пучок на затылке светлыми дредами, но невольно улыбнулась этой мысли. С другой стороны, никто из бабушкиных знакомых не водит таких хороших машин. Я перестала фантазировать и приготовилась встретить в церкви кого угодно.

Двойные двери, выходящие на парковку, стояли распахнутыми, несмотря на неприветливую погоду. Мы с тетей Кристиной и девочками прошли по центральному проходу и появились из-под низкого балкона. Уродливая церковь походила на пещеру. Я присутствовала там на крестинах всех своих двоюродных сестер и каждый раз замечала безнадежное отсутствие красоты и резкий, неистребимый запах промышленных чистящих средств. Все поверхности — пол, стены, потолок — были затянуты тканью цвета овсяной каши. Естественный свет проникал только через одно большое круглое окно над грубым металлическим крестом. Ни витражей, ни архитектурных излишеств. Я поймала себя на мысли, как потом мы с бабушкой посмеемся над безвкусием этого места, и вдруг осознала, что ничего такого не будет.

Около тридцати посетителей, отпросившихся на утро с работы, чтобы отдать покойной последний долг, не занимали первые ряды скамей. Огромный помост легко вмещал человек триста, и я могла представить гигантский хор, поющий с поднятыми вверх руками, но в тот день на сцене находился только маленький столик, накрытый белым кружевом. На нем между вазой с лилиями и бабушкиной фотографией в рамке стояла деревянная урна.

Я топталась около тети Кристины, пока она шепотом здоровалась с друзьями. Круглая, как пышка, женщина с короткими курчавыми волосами и в очках взяла меня за руку и произнесла:

— Соболезную твоей утрате.

Я узнала ее: она привезла нам домой гигантскую, человек на пятнадцать, лазанью.

— Спасибо, — ответила я и с облегчением заметила, что приближается другой сочувствующий — мужчина среднего возраста с жесткой бородой; женщине пришлось отойти, давая мне возможность поговорить с ним.