142 страуса

— Соболезную, — сказал бородач.

Я оглядела лица гостей в зале за его спиной. Матери не было.

Я подумала, стану ли скучать по кому-нибудь из этих людей, когда уеду в Монтану. Тетя была милой, но слишком настойчиво пыталась сделать все по-своему. По сравнению с остальными она существовала на более высокой частоте, суетясь вокруг всего, что требовало ее внимания. Такая активность невероятно утомляла. Остальных же собравшихся я вообще толком не знала: все они были знакомыми бабушки и друзьями тети.

Муж тети Кристины, Ной, прижав к уху мобильный телефон, шагал по боковому проходу — светлые волосы, стильная стрижка и самоуверенная улыбка человека, привыкшего ко всеобщему обожанию. Свободной рукой он сделал пренебрежительный жест, словно отметая плохую идею, и над скамьями поплыли обрывки спора: «Это неприемлемо, позвони ему».

Мои двоюродные сестры заметили учительницу из воскресной школы, миссис Майклс, и, подбежав, обняли ее за нижнюю часть тела, мешая двигаться дальше. В полусумраке огненно-рыжие волосы женщины напомнили мне петушиный гребень. Хотя с прыгающими вокруг девочками в черных платьях она больше смахивала на жирную курицу породы минорка, а заостренный нос и крошечные глазки только подчеркивали это сходство. Поверх девичьих голов учительница неловко пожала руку тете Кристине:

— Соболезную вашей утрате.

— Спасибо, — ответила тетя и разрешила дочерям сесть на второй скамье рядом с куроподобной учительницей.

В самом конце церкви, под огромным нависающим балконом, я едва различила темную фигуру дяди Стива. Он выглядел на удивление здоровым, был чисто выбрит, обычно косматые темные волосы коротко пострижены.

Дядя Стив и тетя Кристина не разговаривали, так что сообщать ему о смерти его матери выпало мне. Когда я позвонила, он вдруг виноватым голосом сказал, что завязал пять месяцев назад. Это хорошо — если только он не соврал. С тех пор как дядя начал принимать метамфетамин, мы общались формально и сдержанно, хотя мне ужасно хотелось обнять его и вернуть наши прежние отношения, когда он постоянно шутил, а я много смеялась. Но он просто стал другим человеком.

Мужчина рядом с ним, в плохо сидящем костюме и с завязанными в пучок на затылке волосами, был Мэтт, лучший друг дяди Стива и куратор группы анонимных наркоманов. Он что-то искал в телефоне, экран которого освещал ледяным светом его козлиную бородку. Хипстерское жеманство Мэтта раздражало, потому что на самом деле подобные изыски не для нашей глубинки, но под кайфом дядя Стив старался избегать друга, так что само его присутствие было хорошим знаком.

Тетя Кристина напряглась. Она тоже их заметила.

— Тебе не кажется, что нам следует…

— Нет. — Тетя села и сложила руки на коленях.

Было несправедливо, что родной сын усопшей сидел в последнем ряду, как чужой человек, но спасибо, что тетя Кристина хотя бы не устроила скандал и не выгнала брата из церкви. Я решила не давить на нее.

Я едва заметно помахала дяде, надеясь, что тетя Кристина не увидит. Он ответил мне тем же, но выражения его лица я издалека не разглядела. Тетя Кристина нетерпеливо посмотрела на меня, и я села рядом с ней.

На другом конце скамьи появился Девон. За три года, что мы встречались, я никогда не видела его в костюме. Гладкая серая ткань подчеркивала коренастую фигуру и скрывала небольшое пивное брюшко. Когда наши глаза встретились, он улыбнулся, пробрался ко мне и опустился на место рядом, поцеловав в щеку. Вокруг него витал мыльный запах крема для бритья.

— Извини, что опоздал, — проговорил он.

— Еще нет.

Он переплел свои пальцы с моими. У Девона были сильные, надежные руки, шершавые от работы на заводе, с неистребимой белой каймой цементной пыли под ногтями.

— Спасибо, что пришел, — прошептала я.

— А как же иначе. — Он поднес к губам мою руку, и рукав платья соскользнул к локтю, обнажая радужные синяки. Девон поморщился.

— Глупые птицы. — Я одернула рукав.

— Тебе нужно взять кого-то в помощь, — прошептал он.

— Знаю, — ответила я.

Я так и собиралась поступить. Когда я была еще ребенком, бабушка Хелен нанимала на лето работника — жилистого латиноамериканца с суровым лицом; кажется, его звали Карлос, — но, пролистывая бабушкину телефонную книгу, я не нашла там никого с таким именем. Тогда я решила поехать в Викторвилл и поговорить с парнями, которые стоят на углах, надеясь получить работу, и даже посмотрела в англо-испанском словаре слово «страус», чтобы улучшить свои скромные навыки общения на иностранном языке. Avestruz. Но это было до того, как я предложила Джо Джареду купить ранчо, а теперь уже не имело никакого смысла беспокоиться о поисках помощника.

Я не сказала Девону, что продаю ферму. Он, конечно, знал, что меня приняли на работу в Службу охраны лесов, я это не скрывала. Он поддержал мою идею послать туда резюме, и мы договорились сохранять отношения даже на расстоянии. Его не очень радовало, что я стану уезжать на несколько месяцев, и мы решили посмотреть, что из этого выйдет. Но теперь, когда бабушка Хелен умерла, я не могла бросить птиц на произвол судьбы. Девон, видимо, как и все остальные, считал, что я откажусь от предложенной работы и останусь на ранчо, а я, замотавшись в последние несколько дней, не нашла случая сообщить ему, что не передумала уезжать.

— Девон, я…

Но я не успела ничего сказать — пастор Филлипс, грузный седой человек в черном костюме и галстуке сливового цвета, вышел на сцену и медленно подошел к кафедре. Он пригласил всех садиться, но небольшая горстка пришедших уже расселась и дружно устремила на него глаза, словно ожидающие начала урока школьники.

— Ладно, потом расскажу, — прошептала я Девону.

Пастор Филлипс заговорил о том, что в тяжелые времена нужно уповать на милость Божью. Он простер руку в сторону урны с прахом и сказал нам, что покойная находится в лучшем мире. Бабушка не одобрила бы этот ритуал — она никогда не одобряла увлечения тети Кристины религией.

Вера и материнство затейливо переплелись в натуре моей тети, словно акушерки, заворачивая в полосатое больничное одеяльце ее перворожденного ребенка, положили рядом с младенцем Бога. В тот день Отец Небесный приехал вместе с ними домой, и религия стала частью их жизни, так же как бессонные ночи и грязные подгузники. С годами, по мере того как в доме появлялись новые дети и собрание полосатых одеялец росло, тетя Кристина становилась все более и более набожной.

Бабушке Хелен это было непонятно. Когда у нее спрашивали о вере, она объясняла, что пустыня — ее церковь, безупречные ритмы природы — религиозные гимны, а изысканная мудрость и гармония мироздания — библия. Она доверяла окружавшим ее изменчивым пескам и говорила, что если Бог есть, то он растворен в ветре, луне и непревзойденной желтизне байлейи[2].

После совершения всех полагающихся обрядов я собиралась развеять прах бабушки над пустыней. Уговорить тетю Кристину оказалось просто. Много лет назад бабушка Хелен точно так же проводила в последний путь своего мужа. Я не знала дедушку, но было приятно думать, что теперь они снова воссоединятся и их частички станут кружиться вместе с ветром над огромным песчаным пространством. Пастор Филлипс продолжал приводить подходящие случаю цитаты и объяснять, что Бог любит нас, но мои мысли были на ранчо: я беспокоилась об отсутствии страусиных яиц.

Ерзая на скамье, я с нетерпением ожидала, когда же служба закончится и я смогу вернуться домой и проверить, не появились ли новые яйца. Если нет, то о продаже фермы можно забыть: бесплодная земля, на которой она построена, большой ценности не представляет.