На игле

Встречая поезда на Лейтском вокзале

Я шагаю с вокзала Уэйверли по городу, который сегодня выглядит чужим и зловещим. Два парня ругаются под аркой на Калтон-роуд, рядом с железнодорожным почтамтом. А может, они вовсе не ругаются, а кричат что-то мне. Тоже мне — нашли место и время, чтобы подраться. Впрочем, существуют ли время и место, подходящие для драки? Я ускоряю шаг — что не так-то просто, поскольку у меня в руке тяжелая спортивная сумка, — и выхожу на Лейт-стрит. Какого хуя им от меня надо? Шпана ёбаная. Надавать бы им трандов…

Я продолжаю идти быстрым шагом. Так оно безопаснее; к тому времени, когда я добираюсь до театра «Плэйхаус», шум, поднятый двумя мудозвонами, сменяется звуками умного трепа, который ведут между собой представители среднего класса, только что вышедшие с оперы, которую давали сегодня: это была «Кармен». Некоторые из них направляются к ресторанам в верхней части Лейт-уок, где у них наверняка заказаны места. Я иду дальше. Мой путь лежит под гору.

Я прохожу мимо моего прежнего логова на Монтгомери-стрит, затем тот квартал на Альберт-стрит, где раньше была сущая помойка, но теперь все здания обработали пескоструйными аппаратами и подновили. Мимо, истошно завывая, пролетает полицейская машина. Три парня нетвердой походкой выбираются из паба и направляются в зал игральных автоматов. Один из этих уёбков пытается играть со мной в гляделки. Шпане дай только любой самый хилый повод, и уж тогда она вцепится в тебя обеими руками. Снова приходится прибегнуть к излюбленной мере предосторожности: шевелить ногами. С точки зрения теории вероятности, чем дальше уйдешь по Лейт-уок в это время суток, тем вернее получишь в зубы. Но я, наоборот, чем дальше, тем больше чувствую себя в безопасности. Это же Лейт. Наверное, именно это и называют чувством родины.

Я слышу, как кого-то неподалёку тошнит, и заглядываю в переулок, ведущий к стройке. Там Гроза Ринга извергает из себя желчь. Я, соблюдая приличия, жду, пока он завершит, после чего заговариваю с ним:

— Привет, Рэб. С тобой все в порядке?

Он оборачивается и пытается сфокусировать свой взгляд на мне, хотя его опухшие веки отчаянно хотят упасть вниз, словно стальные решетки в пакистанском магазине напротив.

Затем Гроза Ринга выдавливает из себя что-то, что звучит примерно как:

— А, Рента, шас ты мня пзды поучшь… сссссука…

Затем его лицо проясняется, и он произносит уже отчетливее:

— Сейчас ты у меня пизды получишь, сука!

Он накреняется вперед и замахивается. Несмотря на тяжёлую сумку, я достаточно проворно уворачиваюсь, так что тупой мудак заезжает кулаком в стену, после чего отлетает назад и шлёпается со всего размаху на жопу.

Я помогаю Рэбу встать. Он по-прежнему несёт какую-то невнятную околесицу, но ведет себя уже гораздо спокойнее.

Как только я обхватываю его за плечи, чтобы помочь ему идти, засранец отключается и повисает на мне всем своим весом с проворством, доступным только хроническим алкоголикам, полностью передоверив мне заботу о его дальнейшей судьбе. Я вынужден бросить на землю спортивную сумку, чтобы удержать этого мудака, не дать ему упасть и снова поцеловать асфальт пятой точкой. Бесполезное занятие.

На Лейт-уок появляется такси: я голосую и запихиваю Грозу Ринга на заднее сиденье. Таксист не проявляет особой радости по этому поводу, но я сую ему пятерку и говорю:

— Высади его в Боутоу, приятель. Возле Хоторн-вейл. Оттуда он найдёт дорогу домой.

В конце концов, сейчас период праздников, а в эту пору мудаки типа Грозы Ринга катаются как сыр в масле.

Сначала меня подмывало сесть в то же такси рядом с Грозой и выскочить рядом с маминым домом, но перспектива заскочить в «Томми Янгер» выглядела слишком соблазнительно. Внутри я сразу же наткнулся на Бегби, который распинался перед несколькими уголовниками, один из которых показался мне знакомым.

— Рента! Где ты, бля, пропадал, мудак! Прямиком из Лондона?

— Ага. — Я жму ему руку, а он прижимает меня изо всех сил к себе и хлопает по спине. — Только что посадил Грозу Ринга на такси-макси.

— А, этого урода! Я ему сказал, чтобы валил отсюда на хуй. Он меня дважды крупно обидел за вечер. Виноват кругом, пизда такая. Ведёт себя хуёвее любого торчка. Если бы не Рождество и всё такое, я бы отмудохал этого козла собственноручно. Между ним и мной всё, на хуй, кончено, и делу пиздец!

Бегби знакомит меня со своими дружками. Что уж такого Гроза Ринга натворил, чтобы вылететь из этого общества, я ума не приложу. Один из гопников оказался некто Доннели, тот самый парень из Саутона, к которому подлизывался Микки Форрестер. Поговаривали, что в один прекрасный день Форрестер ему надоел и он его слегка попинал ногами с последующей госпитализацией. Иногда в этой жизни кого-то бьют и за дело.

Бегби оттягивает меня в сторону и говорит шёпотом:

— Ты знаешь, что Томми совсем болен?

— Ага. Слышал.

— Тогда, бля, сходи навести парня.

— Ага. Я собираюсь.

— Молодец, бля! Из всех хуесосов ты в первую очередь должен его навестить. Я ни хуя не виню тебя, Рента, — я этому ёбаному Грозе Ринга так и сказал: «Я ни хуя не виню Ренту за Томми». Каждый мудак сам в ответе за свою сраную жизнь. Вот так я, бля, и сказал Грозе Ринга.

Затем Бегби начинает распинаться на тему о том, какой я охуенный парень, ожидая, что я отвечу ему взаимностью, и не ошибается в своих ожиданиях.

Помогать Бегби заниматься саморекламой для меня — привычное дело. Я изображаю из себя закадычного дружбана и пересказываю несколько классических историй из жизни Бегби, в которых он предстает крутым парнем и кобелем высшей категории. Такие истории всегда звучат правдоподобнее, когда их рассказывает не сам герой, а кто-нибудь еще. Затем мы вдвоем выходим из паба и пилим вдоль по Лейт-уок. Я хотел бы завалиться к маме и упасть на койку, но Бегби настаивает, чтобы я зашёл к нему и бухнул с ним.

Когда вышагиваешь по Лейт-уок на пару с Бегби, чувствуешь себя скорее хищником, чем жертвой. Я даже начинаю высматривать, до кого бы доёбаться, но быстро осознаю, что выгляжу полным идиотом.

Мы заходим поссать на бывший Лейтский вокзал, рядом с «Зе Фит». Теперь он представляет собой пустой, заброшенный ангар, который вскоре снесут и построят на его месте супермаркет и плавательный бассейн. Отчего-то мне становится грустно, хотя, даже когда я был совсем маленьким, поезда уже сюда не ходили.

— Здоровенный был вокзал. Когда-то прямо отсюда, говорят, можно было уехать на поезде куда угодно, — говорю я, глядя, как струйка моей дымящейся мочи разбивается о холодные камни.

— Если бы эти ёбаные поезда всё ещё здесь ходили, я бы свалил на хуй из этой ёбаной дыры, — отзывается Бегби.

Это очень не в духе Бегби — называть Лейт дырой. Обычно ему свойственно приукрашивать реальность.

Старый пьяница, заметив, что Бегби смотрит в его сторону, подходит к нам, зажав в руке бутылку с вином. Их много обосновалось на заброшенном вокзале: они пьют здесь и тут же отсыпаются.

— Чего делаете, ребятишки? Поезда встречаете? — Он начинает неудержимо ржать над собственной дебильной шуткой.

— Ага. Именно, — говорит Бегби, а затем добавляет вполголоса: — Вонючий старый козёл.

— Ну ладно, валяйте дальше. Хорошее занятие — поезда встречать! — говорит он и ковыляет прочь, и раскаты его сиплого пьяного хохота всё ещё разлетаются под сводами заброшенной халабуды.

Я замечаю, что Бегби выглядит необычно подавленным, словно чего-то стесняется. Он отводит взгляд от меня.

И только тут я понимаю, что старый алкаш — это отец Бегби.

После этого эпизода мы молча пошли в сторону дома Бегби. На Дьюк-стрит нам повстречался парень. Бегби ударил его в лицо, и парень упал. Он бросил на нас взгляд, а затем свернулся в эмбриональную позицию. Бегби только процедил сквозь зубы: «Наглая пизда!» — а затем пнул пару раз по поверженному телу. Во взгляде, которым парень посмотрел на Бегби, читалось скорее отвращение, чем страх. Мальчишка понял всё.

Я даже для виду не попытался вмешаться. Затем Бегби повернулся ко мне и мотнул головой, предлагая идти дальше. Мы оставили парня лежать на тротуаре и продолжили наш путь в молчании, ни разу не обернувшись назад.