Бороться, чтобы дышать

— Я сейчас заплачу, — жалуюсь, и он целует меня в висок, а потом крепче обнимает. — Не терпится увидеться с семьей? — спрашиваю, когда он ведет меня внутрь и обратно к кровати, где укладывает меня себе на грудь.

— Да, с тех пор, как все переехали, я их не часто вижу.

— Никогда не думал переехать к ним поближе? — интересуюсь, бездумно выводя узоры на его коже.

— Нет, я люблю этот город и люблю этот дом. Не могу себе представить, что уеду отсюда.

— Ох.

— Ты передумала насчет того, чтобы здесь остаться? — тихо спрашивает Остин, но в его тоне безошибочно угадываются тревога и волнение.

— Нет. — Провожу ладонями по его рукам, которые почти до боли сжались вокруг меня, желая, чтобы он расслабился. — Я просто так спросила, — говорю с улыбкой, он хмыкает, ослабляя хватку. Лежа в его объятиях, прислушиваюсь к его ровному дыханию. Когда он засыпает, следую за ним.

***

Чего бы я только не отдала, чтобы вернуться к прошлой ночи и лежать в постели с Остином. Честно говоря, я предпочла бы оказаться где угодно, даже в тюрьме, чем сидеть за красивым новым обеденным столом Остина с его мамой, папой, сестрой Брэ и ее мужем.

Неудобство — слишком мягкое слово для того, что я чувствую. С того момента, как тридцать минут назад я пришла, слов было произнесено не много, но, мне кажется, слова не нужны, когда по выражению их лиц можно прочитать каждое невысказанное заявление.

Шону, мужу Брэ, так же неловко, как и мне, опустив голову, он смотрит в свою тарелку. Его жена не сводит с меня глаз больше, чем несколько секунд, словно ждет, что я либо слечу с катушек, либо растворюсь в воздухе у нее на глазах.

Мама Остина, поприветствовав меня очень тихим «привет», больше походившим на прощание, смотрела на сына так, словно он пригласил к ним на обед дьявола, в то время как отец Остина пытался поддерживать легкий настрой светской беседой.

— Остин сказал, что ты выкупила офис Ларри. Это правда? — спрашивает Брюс, отец Остина, делая глоток пива.

— Куплю через неделю, если все документы будут готовы, — легко объясняю я, слыша, как Шейла, мама Остина, хмыкает.

— На этот раз ты останешься здесь? — спрашивает она через мгновение.

Вот он — гигантский слон в посудной лавке — только что сел за стол и присоединился к нам за ужином.

— Таков план, — тихо говорю, чувствуя, как Остин почти до боли сжимает свою руку на моем бедре, будто тоже ждет, что я убегу.

— Хм, — снова хмыкает Шейла, переводя взгляд с сына на меня.

— Что-то новенькое для тебя, все эти разговоры о том, чтобы остаться, не так ли? — спрашивает Брэ, в то время как ее муж, бормоча что-то себе под нос, поворачивается, чтобы зыркнуть на нее.

— Просто спросила, — отвечает она, хмуро глядя на него.

Желание встать из-за стола так сильно, что мышцы напрягаются в предвкушении. Борюсь с этим чувством, делая глоток вина, стараясь не осушить бокал залпом. Мне не нужно, чтобы они думали, что я запойная, вдобавок к тому, что беглянка.

Понимаю, они вправе беспокоиться, но все равно ненавижу чувство, что они во мне вызывают: все страхи, испытанные мною в восемнадцать лет, каждый выбор, который я сделала, даже без всякой корысти.

— Осторожнее, — рычит Остин, когда я ставлю бокал на стол, стараясь, чтобы они не заметили, как дрожит моя рука.

— Все в порядке, — говорю, кладя руку поверх его на своем бедре и переплетая свои пальцы с его. — Я люблю вашего сына и брата, — говорю я, понимая, что глупо говорить это им, когда я даже не сказала Остину, что к нему испытываю, но чувствую, что застряла, и надеюсь, если выложу карты на стол, они поймут, как много он для меня значит.

— Знаю, что уехав, поступила глупо, но я была молода и не хотела, чтобы ему пришлось выбирать между мной и своей жизнью. Я боялась, что в один прекрасный день проснусь, а его не будет рядом, потому что он последует либо своим путем, либо тем, что выберу для него я, заставив жить так, как ему не хочется. — Я опускаю взгляд на стол, тихо бормоча: — Мне жаль, что я причинила ему боль.

Его рука на моем бедре сжимается, причиняя боль, и я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

— Извините, — шепчу я, встаю из-за стола и прохожу мимо диванов, которые привезли родители Остина. Темно-синий бархат выглядит потрясающе на фоне вида, открывающегося из окна, но из-за застилающих глаза слез, я проношусь мимо, ничего этого не видя.

Войдя в ванную, даже не включив свет, захлопываю дверь, и, соскользнув на пол, обхватываю руками коленям и прижимаюсь к ним лбом, пока тихие рыдания сотрясают мое тело. Глубоко, прерывисто дыша, пытаюсь наполнить легкие достаточным количеством кислорода, чтобы слезы утихли, но ничего не получается. Раздается стук в дверь, включается свет, и дверь открывается, а затем я перемещаюсь.

— Ш-ш-ш, — Остин притягивает меня к себе, сажает на колени, отчего я плачу еще сильнее.

— Прости, — выдыхаю я сквозь забивающие горло слезы.

— Детка, ты меня убиваешь.

— Ты должен быть со своей семьей, — всхлипываю я в его рубашку, а, поняв, что у меня никакой семьи нет, притягиваю его ближе к себе. Я одна дрейфую в море, борясь за каждый вдох, и никто не может меня спасти.

— Я люблю тебя, Лея. Всегда любил, и буду любить даже после смерти. Ты — моя семья, а я — твоя.

Его слова, наполняя легкие кислородом и вытесняя осевшую внутри темноту, так быстро вытаскивают меня на поверхность, что сердце разрывается.

— Как ты можешь говорить, что любишь меня после того, как я ушла?

— Потому что ты вернулась ко мне, — шепчет он.

Поднимаю голову и обнимаю его за шею, притягивая его губы к своим для поцелуя, которым, как надеюсь, покажу, как много он для меня значит, как сильно я его люблю. Оторвавшись от меня, он прижимается лбом к моему лбу.

— Я злюсь, что ты ждала до этого мгновения, чтобы сказать мне о своей любви, — говорит он, тянется рукой к рулону туалетной бумаги и, размотав, протягивает ее мне.

— Почему ты злишься? — смущенно спрашиваю, вытирая глаза.

— Это должно было стать одним из запоминающихся моментов, — говорит он, нежно гладя мою щеку.

Я улыбаюсь, удивляясь самой себе, затем наклоняюсь и трусь носом о его нос.

— Я не запомню то, как это сказала я, но воспоминание о том, как это говорил ты, унесу с собой в могилу.

— Клянусь богом, ты меня убьешь, — ворчит он, притягивая меня ближе, пока я не сажусь на него верхом.

Положив руки ему на плечи, опускаю лицо, пока наше дыхание не сливается. В этот момент мы оба молчим. Не знаю, что он думает или чувствует, но вижу, что он хочет мне что-то сказать, однако не знает, как это сделать.

— В чем дело? — шепчу я, передвигая руки, чтобы обхватить его лицо.

— Ни в чем, это подождет, — говорит он, улыбаясь, но замечаю, что улыбка не доходит до его глаз.

Прежде чем успеваю спросить, что подождет, он снова меня целует, поднимается и ставит на ноги. Поклявшись узнать все позже, подхожу к раковине и плещу немного воды на лицо, благодарная тому, что не нанесла много макияжа, и воспользовалась водостойкой тушью. Пока вытираю руки и лицо, он обнимает меня за талию, касаясь губами шеи.

— Тебе не обязательно туда возвращаться. Можешь подняться в комнату, или…

— Я не собираюсь прятаться, — говорю, глядя на его отражение в зеркале.

— Если ты туда вернешься, знай, что они будут вести себя наилучшим образом.

— Потому что ты их заставил, — хмурюсь я. Не хочу, чтобы они были добры ко мне ради него. Я хочу, чтобы они просто приняли мои извинения и жили дальше.

— Не из-за меня, из-за тебя. Ты только что вывернула всех за этим столом наизнанку.

— Мне…

Его руки сжимаются вокруг меня, обрывая извинения прежде, чем они успевают слететь с губ.

— Ты же не собираешься сказать, что сожалеешь об этом дерьме. Им следовало держать рот на замке. Они должны были доверять мне достаточно, чтобы понимать, я знаю, что делаю, и мне их вмешательство не нужно.

— Они любят тебя, — ласково напоминаю, и его взгляд смягчается.

Он качает головой и целует меня в висок.

— Готова?

Я снова киваю, и он берет меня за руку и выводит из ванной. Как только мы входим в столовую, разговор прекращается, и Шейла встает со стула, направляясь ко мне. Ее глаза покраснели, а губы припухли. Могу сказать, она плакала, и мне плохо от того, что причиной тому — я.

— Прости, Лея, — говорит она, беря меня за руку.

— Все в порядке, — машинально отвечаю я.

— Нет, не в порядке. — В ее глазах снова показываются слезы, и она неловко переминается с ноги на ногу, как ребенок, который не знает, что делать. — Можно тебя обнять? — шепчет она. Я киваю, она обнимает меня и всхлипывает. Я неловко похлопываю ее по спине, потом чувствую объятия еще одной пары рук, и тут же понимаю, что это Брэ, и она тоже плачет.

Удивительно, но во время наших объятий я не плачу. Я даже не знаю, какие эмоции испытываю. Затем к нам подходит отец Остина, оттаскивая жену, а следом за ним и Шон, который прижимает к себе Брэ.

— Нам очень жаль, Лея. Мы даже не подумали о том, что ты, должно быть, тогда испытала. Мы так расстроились тем, как ты ушла, что, увидев тебя сейчас, эмоции взяли верх, — говорит Шейла, вытирая глаза.

— Я понимаю, — говорю, заламывая руки и чувствуя неловкость от такого поворота событий.

— Мы можем начать все сначала? — спрашивает Брэ, а я смотрю на нее и кусаю губу, не в силах даже понять, что, черт возьми, происходит у меня в голове.

Часть меня хочет спросить «зачем?», пятнадцать лет назад мы даже не разговаривали. Тогда мы не были близки, и я не ожидала, что сейчас что-то изменится. Все, чего я жаждала, чтобы они взглянули на ситуацию с моей точки зрения, посмотрели на нее глазами молодой девушки, только что потерявшей отца из-за образа жизни, который вел и ее жених. Эта мысль причиняет боль, ударяя в самое сердце. Остин по-прежнему рыбачит, с ним все еще может что-то случиться. А я не знаю, стала ли я сейчас сильнее, чем была тогда.

— Лея, — голос Остина и его рука на моем бедре заставляют повернуть голову к нему. Вид беспокойства в его глазах наполняет грудь чувством вины. Я должна попытаться, ради него.

— Мы можем начать все сначала, — мягко говорю, глядя то на Брэ, то на Шейлу. Обе женщины кивают, но они все еще выглядят неуверенными в том, как себя вести, отчего я испытываю только еще большую неловкость.

— Давайте вернемся к ужину, пока дети не проснулись, — говорит Шон, разряжая напряжение в комнате.

— Налью себе еще бокал вина. Кто-нибудь чего-нибудь хочет? — спрашиваю, направляясь на кухню, потому что мне нужно еще несколько минут перед тем, как снова сесть с ними за один стол. Атмосфера, может быть, и разрядилась, но сердце все еще болит.

Услышав от всех «нет», иду на кухню, а потом взвизгиваю, когда меня разворачивают и, приподняв, усаживают на стол, рот Остина оказывается на моем, а его бедра — между моих ног. От первого же прикосновения его зубов к моей нижней губе я задыхаюсь и открываю рот. Его язык переплетается с моим, он запускает руку мне в волосы, оттягивая их назад, заставляя сердце трепетать. Не знала, что буду жаждать отдать кому-то контроль, но от прикосновений Остина каждая часть меня оживает. Когда он отрывается от моих губ, мы оба тяжело дышим, мои ноги крепко обхватывают его, а кулаки сжимают ткань его рубашки.