Каждое лето после

— Это хорошо, Перси, — говорит Сэм, и я смотрю на него, ожидая жалости, но не нахожу ее. Я удивлена, как легко рассказала им обоим.

Как только мы добираемся до дома, они переодеваются в костюмы, и каждый из нас достает пиво из холодильника, выносит пиццу на террасу и ест ее прямо из коробки, используя вместо тарелок кусочки бумажного полотенца. Мы без разговоров разделываем первые ломтики.

— Я рад, что со всем этим покончено, — говорит Чарли, выныривая, чтобы глотнуть воздуха. — Теперь только пепел.

— Не думаю, что я готов к этому, — отвечает Сэм, делая глоток пива и глядя на берег, где мальчик и девочка взбираются на плот Флореков.

— Я тоже, — отвечает Чарли. С озера доносятся визги и всплески.

— Дети из соседнего дома, — говорит Сэм, заметив, что я смотрю на них. — В твоем коттедже.

Они оба темноволосые, мальчик немного выше девочки.

— Не смей! — кричит она как раз перед тем, как он сталкивает ее с плота. Они разражаются приступом хихиканья, когда она забирается обратно.

— Сколько ты еще пробудешь здесь, Чарли? — спрашиваю я.

— Около недели, — говорит он. — У нас есть несколько незаконченных дел, которые нужно решить. — Я предполагаю, что он имеет в виду дом и ресторан, но я не спрашиваю — мысль о том, что они продадут это место, почти так же душераздирающа, как потеря коттеджа, но это не мое дело. — А как насчет тебя, Перс? Когда ты возвращаешься?

— Завтра утром, — говорю я, сдирая этикетку с пивной бутылки. Ни один из них не отвечает, и тишина кажется плотной.

— Тейлор вернулась в Кингстон после похорон? — спрашиваю я, чтобы сменить тему, а также потому, что не могу избавиться от ощущения, что именно она должна сидеть здесь прямо сейчас. Сэм бормочет «да», но Чарли хмурится. — Это очень плохо, — говорю я, потянувшись за другим ломтиком.

— Ты, блять, издеваешься надо мной, Сэм? — Чарли рычит, и я отдергиваю руку, опрокидывая недопитое пиво себе на колени.

— Твою мать!

— Это не твоё дело, Чарли, — огрызается Сэм, когда я встаю, пытаясь отряхнуть жидкость с платья. Но они как будто забыли, что я здесь.

— Я не могу тебе поверить! — рявкает Чарли. — Ты снова и снова делаешь одно и то же. Ты чертов трус.

Ноздри Сэма раздуваются при каждом размеренном вдохе, прежде чем он заговорит.

— Ты понятия не имеешь, что я делаю, — тихо говорит он.

— Ты прав. Я не знаю, — отвечает Чарли, отодвигая свой стул так сильно, что он опрокидывается.

— Господи, Чарли, — кричит Сэм. — Она знает, что мы с Тейлор не вместе. Не то чтобы это было твое дело.

— Ты прав, не моё, — огрызается Чарли, его грудь поднимается и опускается от тяжелого дыхания, от него исходит гнев.

— Чарли? — Я делаю шаг вперед. — С тобой всё в порядке?

Он смотрит на меня с ошеломленным выражением лица, как будто удивлен, что я стою здесь. Его взгляд смягчается.

— Да, Перс. Я в порядке. Или буду после того, как скручу косяк и совершу долгую прогулку, — говорит он и направляется к дому. — Принеси ей сухую одежду, — говорит он Сэму через плечо, а затем уходит.

Дрожащими руками я начинаю собирать грязные бумажные полотенца и пустые бутылки, не глядя на Сэма.

— Вот, — говорит он, забирая у меня пустые бутылки и наклоняясь так, чтобы мои глаза были на уровне. Если бы это был кто-то другой, я бы сказала, что он был странно спокоен для того, кого только что отчитал его брат, но это классический Сэм, и я вижу алые полосы на его щеках.

— С ним всё будет в порядке? — спрашиваю я.

— Да, — вздыхает он и смотрит на раздвижную дверь, за которой исчез Чарли. — Он не думает, что я сильно изменился с тех пор, как мы были детьми. Он ошибается на этот счет, — он смотрит на меня внимательно, медленно, и я знаю, что он решает, должен ли он сказать больше. — Но тебе действительно нужно надеть что-нибудь сухое.

— Я не могу надеть её одежду, Сэм, — говорю я ему, мой голос дрожит так же, как и мои руки.

— Согласен, — говорит он, указывая головой в сторону дома. — Ты можешь надеть что-нибудь из моего.

В некотором смысле, вся эта поездка была временной деформацией, но я все еще не готова к волне ностальгии, которая накатывает на меня, когда я следую за Сэмом в его старую спальню. Темно-синие стены. Плакат с анатомическим сердцем. Письменный стол. Двуспальная кровать, которая кажется намного меньше, чем когда-то.

Он протягивает мне спортивные штаны и футболку.

— Я дам тебе переодеться, — говорит он и выходит, закрывая за собой дверь.

Одежда Сэма примерно на шесть размеров больше, чем нужно. Я закатываю рукава рубашки и завязываю ее узлом на талии, но с брюками я мало что могу сделать, разве что затянуть шнурок и закатать штанины.

— Ты будешь смеяться, когда увидишь меня, — кричу я, когда мой взгляд падает на желто-красную коробку на верхней части книжной полки. Она больше не стоит вертикально на витрине, но, тем не менее, она там есть. Я тянусь за ней, когда Сэм возвращается в комнату.

— Не могу поверить, что это всё ещё у тебя, — говорю я, протягивая ему коробку с “Операцией”.

— Знаешь, то платье было горячее, но это смотрится на тебе гораздо лучше. — Он ухмыляется и указывает на брюки. — Особенно отвисшая промежность.

— Оставь мою промежность в покое, — говорю я ему. Одна из его бровей приподнимается в ответ. — Отвали, — бормочу я. Он забирает у меня коробку и ставит ее обратно на полку.

— Если только ты не хочешь поиграть? — спрашивает он, и я качаю головой.

— Что еще у тебя еще есть? — спрашиваю я вслух, наклоняясь ближе к полкам.

— Почти всё, — говорит Сэм рядом со мной. — Мама не убирала мои вещи, и я не прикасался к ним с тех пор, как вернулся.

Я опускаюсь на корточки перед романами Толкина и сажусь, скрестив ноги, на ковер.

— Я так и не закончила это.

Я похлопываю Хоббита и смотрю на него снизу вверх. Он наблюдает за мной с напряженным выражением лица.

— Я помню, — тихо говорит он. — Слишком много пения.

Он опускается на колени рядом со мной, его плечо касается моего, и я нервно поправляю волосы, так что они падают мне на лицо, создавая барьер между нами. Я пробегаю пальцами по толстым медицинским томам. Я останавливаюсь на учебнике анатомии, вспоминая, что произошло в этой комнате, когда нам было по семнадцать.

Непрошеная мысль приходит мне в голову и одновременно покидает мой рот:

— Это было самое горячее, что когда-либо случалось со мной, — а затем: — Твою мать.

Я приковываю взгляд к полке, желая погибнуть в лавине из устаревших научных книг. Сэм издает вздох, который звучит немного как смех, а затем убирает мои волосы за плечо.

— С тех пор я обзавёлся парой тройкой новых приёмов, — говорит он, его голос низкий и достаточно близко, что я чувствую его слова на своей щеке. Я кладу руки на бедра, где они в безопасности.

— Я не сомневаюсь, — говорю я книгам.

— Перси, ты можешь посмотреть на меня?

Я ненадолго закрываю глаза, но затем открываю, и тут же жалею об этом, потому что его взгляд опускается к моему рту, а когда возвращается к моим глазам, его взгляд темный и жаждущий.

— Я сожалею о сегодняшнем утре, — выпаливаю я. — Этого никогда не должно было случиться, — я тереблю шнурок на брюках.

— Перси, — снова говорит он, обхватывая мое лицо руками, чтобы я не могла отвести от него взгляд. — Я не сожалею.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что изменился с тех пор, как мы были молоды? — спрашиваю я, отчасти потому, что хочу знать, но также и потому, что тяну время. Он делает глубокий вдох и проводит руками по бокам моего лица, чтобы обхватить шею, его большие пальцы обводят изгиб моей челюсти.

— Я больше не принимаю все как должное. Я не принимаю людей как должное. И я знаю, что время не бесконечно, — он мягко улыбается, может быть, печально. — Я думаю, Чарли всегда это понимал. Может быть, потому что он был старше, когда умер папа. Он думал, что я зря трачу время с Тейлором. Но я думаю, что это больше похоже на то, что я шел по пути наименьшего сопротивления.

— Разве это не хорошо? — спрашиваю я. — Чтобы в отношениях было как можно меньше трений?

Его ответ быстрый и уверенный.

— Нет.

— Почему ты порвал с ней?

— Ты знаешь почему.

Вместо облегчения меня охватывает липкая паника. Я чувствую, как мое сердце набирает обороты. Я пытаюсь покачать головой в его руках, но он крепко держит ее, а затем медленно наклоняет свое лицо к моему, так нежно прижимаясь губами к моим, что это едва ли поцелуй, едва ли шепот. Он слегка отстраняется.

— Ты сводишь меня с ума, ты знаешь это? Ты всегда так делала. — он снова целует меня с такой заботой, что я чувствую, как мое сердце немного расслабляется, как будто оно думает, что в безопасности, и мои легкие должны согласиться с этим, потому что я испускаю вздох. — И я никогда ни с кем не смеялся так, как смеялся с тобой. Я никогда ни с кем не дружил так, как с тобой.

Он берет мои руки и кладет их себе на шею, подтягивая меня так, чтобы мы оба стояли на коленях. Я хочу сказать ему, что нам нужно поговорить, прежде чем мы пойдем по этому пути, но он крепко прижимает меня к своей груди, и мои кости, мышцы и все части, удерживающие их вместе, разжижаются, так что я растворяюсь в нем.

Он отпускает меня достаточно, чтобы убрать волосы с моего уха и прошептать в него: — Я пытался забыть о тебе больше десяти лет, но я не хочу больше пытаться.

У меня нет времени ответить, потому что его губы на моих, а руки в моих волосах, и на вкус он как пицца, и вечера кино, и отдых на песке после долгого купания. Он посасывает мою нижнюю губу, и когда я стону, я чувствую, как он улыбается мне в губы.

— Думаю, я тоже свожу тебя с ума, — говорит он мне в рот.

Я хочу взобраться на него, и поглотить его, и быть поглощенной им. Я просовываю руки под его рубашку и провожу по двум углублениям на его пояснице, сильнее прижимая его ко мне. Я скорее чувствую его стон, чем слышу его, и он снимает свою рубашку, затем мою, бросая их на пол, пока я смотрю на гладкую загорелую кожу. Я провожу руками по светлым волосам на его груди, а затем по животу, запоминая каждый бугорок.

— Неплохо, доктор Флорек, — выдыхаю я. Но когда я снова смотрю на него, его косая улыбка и небесно-голубые глаза кажутся такими знакомыми, такими родными, что я знаю, что должна сказать ему, даже если это означает потерять его снова. Я опускаю руки по швам.

— Что случилось? — Его глаза скользят по моему лицу.

— Нам нужно поговорить, — говорю я, затем смотрю в потолок, но не раньше, чем две крупные слезы скатываются по моим щекам. Я смахиваю их прочь.

— Ты не обязана мне ничего рассказывать, — говорит он, беря меня за руку. Но я качаю головой.

— Я должна, — я крепко сжимаю его пальцы. — Двенадцать лет назад ты попросил меня выйти за тебя замуж, — шепчу я. Дыши.

— Я помню, — говорит он с грустной улыбкой.

— И я оттолкнула тебя.

— Да, — хрипит он. — Я тоже это помню.

— Мне нужно, чтобы ты знал, почему я сказала «нет», когда я так сильно любила тебя, когда всё, чего я хотела, это сказать «да».