Мы уходим последними… Записки пиротехника

– Вот, черт, склероз проклятый! Ты ведь и в самом деле подумаешь, что я к тебе как контроль и помощь. Да нужен ты мне, брат, очень! У меня и без тебя делов… Ехали мимо, а Степан Терентич, – он погрозил пальцем пожилому своему шоферу, а тот весело и озорно подмигнул мне, – взял да и. завез. Я и оглянуться не успел. Ну уж ладно, коль приехали, дай полюбопытствовать, где он у тебя, снаряд-то. Покажешь?

В цехе он с интересом осмотрел наше сооружение, над которым в поте лица трудились солдаты, попросил («у молодежи поучусь на старости лет…») мои расчеты. Хмыкал, удивлялся, прикидывался непонимающим и дотошно требовал разъяснений. Пару раз благодаря его «наивным» вопросам я, смущаясь, вносил коррективы в труд, занявший полночи. Наконец полковник угомонился и так же неожиданно, как приехал, исчез.

Начался самый хлопотливый этап подготовки. В четвертом часу по территории завода забегали милиция и представители администрации. Рабочих предупреждали об обязательном удалении в безопасную зону. Мы с главным инженером и начальником охраны занялись разметкой ее границ. Все проходы должно было занять оцепление.

В половине четвертого из цехов и мастерских потянулись люди. Смешливые лаборантки пошучивали над нашими солдатами. Молодые рабочие храбрились вовсю и не хотели уходить. Пожилые шли молча, нисколько не показывая своего интереса к происходящему. А в общем создавалось впечатление праздничного дня, где мы играли роль затейников.

Без двадцати четыре оцепление заняло свои места, и мы с работником милиции, начальником охраны и инженерами пошли проверять «опасную зону». В помещениях было пусто, но завод продолжал работать: гудели невидимые машины, периодически где-то что-то с шумом обрушивалось, и тотчас раздавался резкий, пронзительный звонок. Мы торопили опаздывающих одиночек и торопились сами – в половине пятого должен был прогреметь взрыв. В четыре я последний раз проинструктировал начальника оцепления и направился к цеху.

– Одну минуточку, – загородил мне вдруг дорогу запыхавшийся главный инженер. – Ради бога, извините. Совершенно завертелся, закрутился и забыл… Разрешите только двух человек… Вон в то помещение. Они за приборами присмотрят, и больше никуда. У нас же непрерывный процесс… Как бы чего…

Седой, уважаемый человек смотрел просяще, и я не знал, что ему ответить. Было неловко за свою нерешительность. И боязно за нарушение выстраданной программы.

– Пойдемте… Взглянем… – как можно независимее пригласил я главного.

Осмотр места, где нужно было оставить рабочих, совершенно меня успокоил: за двумя капитальными стенами, одна из которых не имела даже оконных проемов, можно было чувствовать себя в безопасности.

– А-а, что с вами делать! Давайте сюда ваших наблюдателей. Припугнем их только хорошенько…

Два молодых, крепких парня все понимали. Конечно, они будут сидеть «как мыши», и из-за этой стены внутрь цеха выйдут, разумеется, не раньше, чем через пятнадцать минут после взрыва. Короче, мы остались довольны друг другом.

Десять минут пятого… Цепляясь за обломанные скобы, мы с лейтенантом жуками ползем вверх по трубе. Лезть уже неопасно: «дорога» приведена в относительный порядок – подправлены скобы, в самых трудных местах рабочие вогнали дополнительные штыри. Но тащить на себе даже три килограмма взрывчатки утомительно. Я стараюсь полегче двигать ногами, потому что ниже карабкается мой товарищ, а на трубе – толстый слой пыли. Нас разделяет одна скоба. После каждого «шага» я останавливаюсь и принимаю у него конец зажигательной трубки с капсюлем-детонатором. Потом, пока я перебираюсь на следующую «ступеньку», трубку держит он.

Крепление заряда не отнимает много времени – все это уже продумано и отрепетировано. Три килограмма тротила плотно прижаты к шершавой поверхности снаряда. Огнепроводный шнур аккуратно привязан к последней скобе.

Теперь вниз. Где-то там, за корпусами цехов, ждут люди. Но мы не торопимся. Кто-то сказал, что альпинисты разбиваются при спуске. Нам это ни к чему.

Ноги с трудом достают конус бункера. Стоя на нем, мы сейчас подожжем остро срезанный кусочек шнура. Мой товарищ неторопливо достает спички.

Четыре часа двадцать четыре минуты… Где-то совсем близко оглушительно и тревожно завыла сирена. Глухим басом отозвался заводской гудок. Для тех, кто за оцеплением, наступили томительные минуты ожидания. Мы потеряли много времени с наблюдателями – надо торопиться.

Сапер умудрился где-то подмочить коробок. Он осторожно чиркает и, бормоча в порядке самокритики ругательства себе под нос, выбрасывает спичку за спичкой. Мой коробок в кармане шинели, в цехе, который станет нашим укрытием. Я спрыгиваю с бункера и бегу за ним. Приношу. Но теперь мне никак не дотянуться до руки лейтенанта. Прилаживаю коробок на обрезок водопроводной трубы. Подаю.

Наконец над головой раздается характерное шипение, и из ладоней сапера брызжет узкий пучок искр. Лейтенант секунду любуется ими, затем осторожно спускается по стенке бункера и тяжело спрыгивает вниз. Мы машинально засекаем время и подчеркнуто неторопливо выходим из цеха.

Четыре часа двадцать семь с половиной минут… Пока горит шнур, у нас еще уйма времени. Хоть бы отдышаться чуть-чуть! Здесь, за толстыми бетонными стенами соседнего здания, можно, наконец, спокойно покурить и поинтересоваться друг другом. Сапер начинает первым.

– Давно училище кончил?

– В прошлом году. Арттехническое. А ты?

– В этом. Слушай, а как же ты – артиллерист, а занимаешься подрывными работами?

– Я по боеприпасам кончал. Пиротехник… Ленинградец?

– Ага. Мать у меня тут. Вот время как тянется…

– Не говори…

– А эта труба, знаешь… Она еще ничего. Я недавно читал – в Польше на двести шестьдесят метров строят. Вот бы в такой?

– Да…

Совершенно отчетливо слышно, как идут часы на его и на моей руке. Даже гул работающих машин не заглушает монотонного тиканья.

Четыре часа тридцать шесть минут…

– Сейчас «долбанет»…

Сапер перевел дыхание.

Вдруг в мертвой неподвижности пустого двора что-то изменилось.

– Смотри!

Прямо против нас шевельнулась дверь, и показалась взлохмаченная голова. Скрылась. Снова появилась. За ней – другая. Первый вышел, огляделся. Второй нерешительно остановился в дверях… Рабочие, оставленные главным инженером!

«Что они делают?! Сейчас ведь…».

Мы заорали что-то дикое, непонятное, и тотчас рев генераторов проглотил наш крик…

Тогда, отчаянно размахивая руками и надрывая глотки, мы выскочили не сговариваясь. Парни со всех ног помчались обратно. Я круто развернулся. Сделал прыжок. Другой. Вдруг раскололось небо. Мелькнули длинные ноги товарища. Я со всего размаха врезался в бетонные плиты пола. Перед глазами – черная, беспросветная стена…

Четыре часа тридцать семь минут…

Возбужденные, задыхающиеся, вжавшись в корявые стены, мы смотрим, как медленно и торжественно оседает взлохмаченное облако из остатков бывшего цеха пыльных камер.

– Все. Пошли.

– Может, подождем?

– Да ну, пошли!

В метре от дверей валяется огромная искореженная глыба. А весь двор выстлан удивительно ровным и свежим слоем влажной буроватой земли. И снова – монотонная оглушительная тишина…

Мы осторожно продвинулись к зияющей ране входа в многострадальный цех. И вдруг…

Взбудораженная взрывом, любопытная, буйная, к нам, прорвав оцепление, с шумом неслась толпа. Она неслась изо всех дверей и переходов. Неудержимая, слепая. А ведь вот-вот должны рухнуть провисшие перекрытия…

– Стойте! Куда вы? Туда нельзя!

Глухим шумом отозвалось внутри цеха, и над головами у нас снова, уже в последний раз, выросло облако пыли. Крыша здания обрушилась, когда передние еще не успели добежать. Пораженные столь близкой бедой, люди остановились в нерешительности и уже много осторожнее стали подходить к нам.

Этот инцидент стоил волнений и администрации – ей пришлось основательно повозиться, проверяя, все ли живы, и не успел ли кто влететь в этот злополучный цех.

Через час стало известно, что операция прошла благополучно. Пострадал только какой-то не очень важный стеклянный прибор да вылетело несколько стекол.

Я немедленно позвонил полковнику.

– Все знаю. Молодец, – перебил он мой подчеркнуто официальный доклад. – Сейчас – как следует отдохнуть! А завтра поедете в Волхов…