Побывальщины

Сумеря

Среди бабушкиных историй особо поразила меня одна, совсем незатейливая. Всё из-за загадочного сумери - неуловимого существа, которое появляется с приходом сумерек и исчезает в рассветный час.

Про него бабушка узнала будучи взрослой, когда в военное время жила с детьми в сельской глубинке средней полосы.

Местные горазды были рассказывать истории о потаённых людях – нечистых духах, обитающих рядом. Некоторых из них бабушке довелось повстречать самой – в лесу видела она лешего, которого местные называли по особому – ворысь, слышала брюзжание банницы, что жила в старой баньке у старухи Ефросиньи, пряталась в подполе от сумери.

Лес бабушка очень любила. Поначалу ходила недалеко и с компанией. После, когда попривыкла да ориентироваться стала получше, могла и поглубже зайти, на дальние ягодные поляны. От медведя брала трещотку, как научили местные, и палку не забывала - для успокоения больше, чем для дела.

Ворыся углядела бабушка случайно. Остановилась передохнуть у дерева, опёрлась на него у развилки. Стоит, с силами собирается. И видит, что рядом совсем, на старой огромной ели лапы развесистые в движение пришли, заколыхались волнами. И скатилось из-под них что-то вроде кома большого и тёмного, а о землю ударилось – существом стало.

Вроде человек, а вроде и нет. Весь короткой шерстью порос, лишь лицо голое, безволосое да безбровое. А черты не разобрала бабушка - смазанные какие-то оказались, будто подтёртые. Молнией промелькнул он и пропал куда-то.

- Такой страх меня продрал, что ногой двинуть не в силах, одна ведь по лесу бродила. - рассказывала она. - Спасибо, что недалеко от деревни. Мне после знающие люди растолковали, что ворысь это. Обычно он людей просто так не отпускает. Повезло мне. И всё из-за простой булавки, что с изнанки на кофте болталась! Этому меня ещё бабушка научила. Говорила, что от сглаза помогает, от маяты да блази наведённой. Так с детства и ношу.

Банницу не видела, врать не стану. Слышала только, как шлёпало что-то в старенькой баньке, тазами гремело, фыркало громко да само с собой разговаривало невнятно. Что-то вроде про обмылок… Не разобрала я. Точно знаю, не банник то бы - женским голосом болтало, хоть и грубоватым.

С сумерей же произошло у бабушки и вовсе непонятное.

Про существо это местные говорили неохотно, с недомолвками да переглядками. Старая Ефросинья, у которой бабушка с семьей квартировала, обмолвилась, что древнее оно, во времена детства прабабки её частенько показывалось, охотиться сюда приходило, много народу извело. Теперь лишь одни воспоминания остались. Но иногда, в пограничное время, может оно вернуться. Поэтому местные, как темнеть начинало, на пороге не задерживались да на улицу лишний раз старались не выходить.

Бабушка слушала, но не особо верила. И случилось ей как-то в сумерки во двор выскочить по надобности. Не сразу заметила она, как воздух сгустился – мутный стал, почти непроницаемый, не рассмотреть, что рядом происходит. И тугой такой, что сквозь него пробираться с усилием пришлось. Задрожала земля – будто кто-то тяжёлый да мощный движется.

Бабушка – к крыльцу. Только не добраться до него! Всё вокруг, и сама она, словно замедлилось, застыло! Бабушка от страха обо всём позабыла, но про булавку свою всё ж смекнула. Отцепила кое-как и давай колоть себе палец! Так блазь и отвела, до крылечка добежала. А там уж Ефросинья выглянула - подхватила её, втащила в дом. Дверь табуретом подпёрла, крючок накинула, а сама к подполу:

– Полезай, - твердит, - Скорее! Чтобы сумеря на нашёл!

После, как спустились, черпнула Ефросинья из бочки рассолу да на голову бабушке вылила, сама следом облилась - чтобы не учуял, так сказала.

Хорошо, что детей тогда дома не было, учились они в соседнем посёлке. В тамошней школе что-то типа интерната было – пятидневка. Каждый день добираться до места несподручно было, далеко.

И стал кто-то ломиться в дом! С грохотом откинулся крючок, отлетела табуретка. После раздались в комнате грузные, тяжёлые шаги. От них проседали доски, сыпалась с потолка пыль да труха. Остановился сумеря аккурат над тем местом, где бабушка с Ефросиньей в подполе прятались. Замер. Только дыхание слышно – шумное, натужное: вдох-выдох, вдох-выдох… Ефросинья сразу за молитву, тихонечко шепчет что-то, крестится. А бабушка словно в трансе - отрешённо сидит, только булавкой по ладони возит. С той поры остались у неё шрамики – неглубокие бороздки на всю ладонь.

Так до рассвета и просидели. А как петух прокричал – исчез сумеря, будто его и не бывало.

Огурцы солёные после того случая бабушка есть не могла и запаха их не переносила.

Такая вот история.