Оправдание Шекспира

ВЕЗДЕСУЩИЙ ЭПИТЕТ

Из предыдущего повествования ясно, что Афина Паллада не только была, как зримый символ, участница суеты сует елизаветинского времени, но и подарила английскому языку эпитет «потрясающий копьем». Эпитет широко употреблялся в английском и в латинском варианте; в цельном устойчивом написании и с заменой составляющих его слов. А это значит, что язык усвоил этот эпитет, возведя в ранг фразеологических единиц. В этой главе приведем несколько интересных примеров и связанных с ними историй.

Как-то весной, во время одной из поездок в Лондон для работы в Британской библиотеке, мне довелось познакомиться с главным редактором журнала «Бэкониана» Питером Уелсфордом. Встретились мы в «Автомобильном клубе», одном из самых фешенебельных клубов на Стренде. Я этого не знала и, услыхав о месте встречи, представила себе вместительный ангар, что-то вроде музея старинных автомобилей. Я долго искала этот ангар, обратилась за помощью к лондонцу, и он подвел меня к роскошному особняку. Внутреннее убранство еще больше меня поразило. Потом я узнала, что интерьер был спроектирован родным братом моей дорогой подруги, у которой я несколько раз останавливалась, Мэри Хобсон, англичанки удивительной судьбы; достаточно сказать, что она окончила Лондонский университет шестидесяти пяти лет, через три года (при материальной поддержке брата) защитила диссертацию по Грибоедову. Библиографию к работе помог составить мой муж: его группа только что завершила работу над компьютеризацией наследия Грибоедова, включая и все научные труды о нем. Мэри перевела на английский «Горе от ума»; она талантливый поэт и музыкант, изящно, проникновенно играет два вальса Грибоедова. И еще она потрясающе переводит Пушкина, который очень близок ее душе.Мы долго беседовали с Питером о проблемах, которые стоят сейчас перед Бэконианским обществом. По мнению Питера, главная беда та, что бэконианцы слишком заворожены шифрами, с помощью которых пытаются вычитать в пьесах Шекспира тайные подробности жизни Бэкона. Питер был корректен и все же сетовал, что столько энергии уходит на это доказавшее свою бесплодность занятие, в какой-то степени даже мешающее бэконианцам.

Я ему сказала, что мои московские открытия могли бы сослужить Обществу добрую службу.

Суть их в том, что Бэкон восстанавливается в правах как участник создания уникального в истории человечества явления – шекспировского наследия. И таким образом, все важнейшие находки бэконианцев (противостояние Марстона и Холла, исследования загадочной «Геста Грейорум», «Аргениса», «Французской Академии», соображения, касающиеся титульных листов, типографских эмблем и т. д.) займут в академическом шекспироведении почетное место.Во время этой встречи Питер принял меня в Бэконианское общество и подарил вышедшую в 1998 году толстенную книгу «The Bacon Shakespeare Question», автор которой Н.Б.

Кокбурн работал над ней, по-видимому, много лет. Интересно, что в поле его исследования попали не только те произведения шекспировской эпохи, которые переходят из одного труда в другой, но и те, что редко становятся предметом серьезного изучения. Это – анонимная «Геста Грейорум», сатиры Холла и Марстона; он тщательно их исследует, поминает «Аргенис» Джона Барклая, хотя именно эта книга заслуживает особого внимания. Он пристально рассматривает эпитет «потрясающий копьем» и дает несколько примеров лексико-грамматических преобразований, встречаемых в тогдашней литературе. Эта книга бесценный помощник в моих исследованиях, как и книга Джона Мичелла «Кто написал Шекспира». Как все сочинения Франсис Йейтс и, конечно «Remains» Кэмдена. И почти весь Арденский Шекспир, у меня всего несколько книг первой серии, а они представляют собой огромный интерес. Работая с книгами о Шекспире, я обнаружила, что новые сочинения отнюдь не всегда лучшие.

Кокбурн в своей книге приводит три грамматических варианта вездесущего словосочетания. Они взяты из «Королевы Фей» Эдмунда Спенсера. И хотя они никакого отношения к драматургу Шекспиру не имеют, мы все же приведем один из этих примеров: «…And shivering spear in bloody field first shook» (Book 4, Canto 2, stanza 14), остальные в том же духе: переходный глагол плюс существительное – to shake a spear. Примеры свидетельствуют, до какой степени отличалось тогдашнее восприятие псевдонима «Shakespeare» от нынешнего восприятия фамилии Шекспир: в нем в то время всегда слышался отзвук выражения «потрясать копьем», восходящего к Афине Палладе, бряцающей колющим оружием.

В главе «Соперники – претенденты» [403] уделено особое место пьесе-аллегории «Хистриомастикс» («Актер высечен» – название наверняка не случайно). B ней многозначительно употреблен эпитет «Потрясающий копьем». Пьеса вышла в свет анонимно в 1610 году, автор предположительно Дж. Марстон. У нее есть предшественница, упомянутая Беном Джонсоном в пьесе «Всяк выбит из своего нрава» (1600) в действии 3, сцене 1. И вокруг «Хистриомастикса», как водится, сонм нерешенных проблем. Одна из них – пролог и несколько коротеньких диалогов, предваряющих вставную пьесу «Блудное дитя» в 2 действии. Oни никак с ней не связаны, зато прямо намекают на историю неверности, которая так драматично изложена в «Троиле и Крессиде», а именно на ту сцену, где Троил после первой, добрачной близости дарит возлюбленной в знак верности отстегивающийся рукав, сопровождая подарок словами горячей и преданной любви до конца дней. Напомню, пьеса вышла в 1609 году, за год до опубликования переделанного «Хистриомастикса».

В «Хистриомастиксе» представлена, помимо прочих действующих лиц, группа аристократов, которые покровительствуют актерам. Во втором действии они все вместе смотрят представление – тот самый вставной кусок, относящий зрителя и читателя к «Троилу и Крессиде», разыгрываемый приглашенными актерами. Среди зрителей Мавортиус и его друг «итальянский лорд» Ландулфо (Landulpho). Исследователями-стратфордианцами Мавортиус опознан как граф Саутгемптон, а Ландулфо предположительно – Джон Флорио (1553?-1625), учитель итальянского и секретарь графа, автор итало-английского словаря (1598). В посвящении Ратленду Флорио говорит: графу в общемИто словарь не нужен, итальянским он владеет; в чем нет ничего удивительного, ведь граф год назад вернулся из двухлетнего путешествия по Европе и больше всего времени провел как раз в Италии.

Мать Флорио – англичанка, отец – итальянец, тем не менее Джона Флорио никоим образом нельзя назвать «итальянский лорд». Человек образованный, он преподавал одно время в Кембридже, титулов не имел, и хотя был своим в литературно-аристократической среде, но не дневал и ночевал с Саутгемптоном в театре. На мой взгляд, Ландулфо, скорее всего, – Ратленд. Для меня загадка, почему никто, ни ортодоксы, ни еретики, до сих пор не разглядели в Ландулфо Ратленда. Граф был близким другом Саутгемптона, известно, что в 1599 году они, «пренебрегая двором, все время проводили в театре» (Письмо из Архива Сидни.

Т. 2. С. 132).

Есть еще одно очевидное подтверждение этой мысли. Мы уже много раз писали о том, что елизаветинцы были большие любители анаграмм и вообще всяческих перестановок букв и слогов в именах – своих и друзей. Существуют анаграммы имен королевы Елизаветы, принца Генри и почти всей придворной знати, в том числе Ратленда (см. указанное сочинение Кэмдена, глава «Анаграммы»). Анаграмма – не только перестановка букв, но и перестановка слогов, и она не всегда идеальна. Авторы анаграмм позволяли себе вольность, заменяя определенные буквы. Так вот, если сравнить «Landulpho» и «Rutland», заметна неполная, так сказать, ущербная, но очевидная анаграмма. Она и должна быть ущербной, наводить легкую тень на плетень, все-таки буквы переставлялись не только ради забавы, а зачастую и с умыслом. В самом деле, конец графского имени «land» (Rutland) совпадает с началом имени персонажа пьесы. Давайте переместим конец «land» в начало в «Ратленде». Имеем теперь «Landrut», сравним с «Landulpho». Окончание «о» – признак итальянского, отбросим ее, буква «u» – общая, и два несовпадения: во-первых, «r» и «l» – буквы, обозначающие сонорные звуки и потому взаимозаменяемые, и во-вторых, «ph» и «t». Ими передаются звуки «ф» и «т», которые через древнегреческий тоже взаимозаменяемы – например, «орфография», но у Тредьяковского «ортография», именно так выглядит это слово в энциклопедии Брокгауза и Эфрона в статье о Тредьяковском; или еще пример: католический – кафолический, та же закономерность прослеживается и в английском языке. Это елизаветинцам было хорошо известно. Стало быть, с большой долей вероятности можно предположить, что Ландулфо – анаграмма имени Ратленд, а значит, интермедию во втором акте «Хистриомастикса» смотрят друзья – графы Саутгемптон и Ратленд.

Остановимся на вставном куске подробнее, он не только прямо относится к теме статьи, но имеет и огромное значение для магистральной темы авторства. Начинается он с выхода Пролога, стихи Пролога отменно плохие, по всей вероятности, нарочито, да и следующий за его обращением к публике диалог Троила и Крессиды немногим лучше. Цитирую по Кокбурну:

Enter Prologue:

Phillida was a fair maid – I know one fair than she.

Troilus was a true lover – I know true lover than he.

And Cressida, that dainty dame, whose beauty fair and sweet

Was clear as is the crystal stream (sewer. – Кокбурн.)

that runs along the street.

How Troyl he, that noble knight, was drunk in love and

bad goodnight;

So bending leg likewise, do you not us despise.

Подстрочный перевод:

Пролог:

Филлида хороша – я знаю даму лучше.

Троил – любовник верный, но есть лучше.

Крессида, душечка, прекрасна и чиста,

Кристальна, что в канаве сточная вода.

И о Троиле знатном: от любви он пьян и доброй ночью плох, К тому же согнута нога, уж вы не обессудьте.

Здесь каждая строка – аллюзия, ссылка на некие обстоятельства. У Ратленда, как известно, болели ноги, а один из водяных знаков в поэтическом сборнике «Жертва любви», реквиеме по Ратлендам, – единорог с подогнутой задней ногой; это единственный в своем роде водяной знак: ни мне, ни другим исследователям обнаружить подобный в справочниках водяных знаков не удалось. Троил верен своей возлюбленной, от любви потерял голову, Крессида нарушила обет верности. Троил в постели плох. Продолжаю перевод:

ЛАНДУЛФО:

Стихи отвратны, грубы и глупы.

Так оскорбить божественную Музу,

Священный плод Зевеса головы.

Так изувечить подлостью плебейской

Удавлена невежеством, убита.

МАВОРТИУС:

Милорд, я вижу, домотканый стих

Не оченьИто порадовал вам уши.

Не торопитесь, это ведь начало.

(Входят Троил и Крессида.)

ТРОИЛ:

Прийди, Крессида, светоч мой,

Лицо твое и день и ночь

Сияет. Глянь, вот рыцарь – синь

Подвязки, доблестный рукав,

Копьем разящим потрясает.

И враг, испуганно дрожа,

Ниц падает с предсмертным всхрапом.

LANDULPHO:

Most ugly lines and base-brown paperstaff

Thus to abuse our heavenly poesy,

That sacred off-spring from the brain of Jove,

Thus to be mangl’d with profane absurds,

Strangl’d and chok’d with lawless bastаrd words.

MAVORTIUS:

I see (my lord) this homeИspun country staff

Brings little liking to your curious ear.

Be patient, for perhaps the play will mend.

(Enter Troilus and Cressida)

TROILUS:

Come Cressida, my Cresset light

Thy face doth shine both day and night