Кузнец Песен

Однажды в середине июля в волостное село, где остановился наш отряд, прибежал мужик. Лицо в кровоподтеках, рубаха разорвана.

— Помогите, товарищи красноармейцы! — едва не плачет мужик. — Бандиты в деревню ворвались, меня вот избили, а Петра, нашего коммуниста, до смерти убили!..

Как раз в тот день от этого самого Петра успело поступить к нам донесение, что кулаки в их деревне прячут хлеб. Петра я хорошо знал. Это был бедный, чахоточный сапожник, в семнадцатом году вернувшийся в деревню с каторги. В своей деревне он организовал ячейку сочувствующих партии большевиков, возглавил комбед и не давал покою местным кулакам. И вот они рассчитались с ним руками бандитов. Мужик рассказал, что всего бандитов человек десять, кулаки встретили их очень радушно, хорошо угостили и напоили самогоном.

Не долго думая, мы оседлали коней и помчались в деревню. Дело было к ночи, но бандиты еще не спали. Собравшись в одном доме, они шумно пировали. Из раскрытых окон неслись пьяные крики, кто-то лихо играл на гармошке «Камаринскую».

Я оставил Гаврилку с тремя бойцами возле крыльца, сам с остальными ворвался в избу.

Наше появление было настолько внезапным, что бандиты растерялись и не оказали никакого сопротивления. Только двое из них метнулись к двери, через сени выбежали на крыльцо и скрылись в ночном мраке. Вслед им грохнуло несколько выстрелов. Из темноты донесся короткий крик, потом кто-то взвыл диким голосом, и все стихло…

Главарь банды, рыжеусый толстяк был так пьян, что с трудом понимал происходящее. Он тупо смотрел на наши вскинутые винтовки и грязно ругался. Другие, понимая, что влипли, понуро повесили головы.

Хозяин дома, худой и жилистый старик, смотрел на нас угрюмо.

— Ну что, доразбойничались? — гневно и презрительно глядя на бандитов, сказал высокий матрос, самый старший по возрасту в нашем отряде. — Теперь придется расплачиваться за все! За всех!

Арестованных заперли в амбар.

Гаврилка отозвал меня и сказал, что он со своими ребятами подстрелил обоих пытавшихся скрыться бандитов.

— Ты знаешь, кто это был? — спросил Гаврилка. — Ни за что не угадаешь…

— Кто же?

— Один — Ферапонтыч! Помнишь, пекарь из сушечной? А второй — сынок купца Соломкина. У садовой калитки оба лежат. Отвоевались.

Наутро, едва рассвело, мы принялись разыскивать припрятанный хлеб. Сначала добром спросили у кулака-хозяина, где у него спрятан хлеб. Но старик, волком взглянув из-под насупленных бровей, прохрипел в ответ:

— Нету у меня хлеба! Сам голодный сижу.

Продотрядовцы принялись за поиски. Обшарили все, что можно — заглянули и в баню, и в погреб, и в амбар и на подловку — хлеба не было!

И тут я обратил внимание, что куры, сбившись в кучку под крыльцом, что-то старательно выклевывают из земли. Я подошел к крыльцу, наклонился и, приглядевшись, заметил на темной, как будто свежевзрытой земле, несколько ярко-желтых зерен.

— Есть! — обрадованно закричал я. — Снимайте, ребята, половые доски в сенях! Под сенями должен быть тайник.

Красноармейцы кинулись в сени. Затрещали отдираемые доски, и скоро во двор донесся торжествующий возглас:

— Хлеб! Сорок мешков! И еще сорок — в огороде!..

В это самое время старик-хозяин схватил стоявшую у крыльца лопату и подскочил ко мне. Я не успел увернуться, и страшной силой удар обрушился на мою голову. Земля колесом завертелась у меня перед глазами, и я потерял сознание…

Очнулся я на тряской телеге. Застонал, и тут же надо мной склонился Гаврилка. Лицо у него было встревоженное.

— Лежи, лежи, не шевелись, — ласково сказал Гаврилка. — Потерпи немного, вот приедем в село — лекаря позовем.

— Хлеб-то как? — с трудом ворочая языком, спросил я. — Весь взяли? Бандитов в село везете?

— Весь, весь. И бандитов везем.

Вдруг мне послышалось, что где-то далеко-далеко загремел гром. Он все близился, нарастал и вот уже загремел над самой головой, отдаваясь в ней мучительной болью.

— Гром гремит… Гроза… — прошептал я.

Гаврилка оглядел чистое небо, тревожно взглянул на меня и сказал:

— Потерпи. Скоро приедем. Бредишь ты…

Но я так же явственно, как слышал гром, увидел всполох близкой молнии, потом еще и еще. Я зажмурился от нестерпимо-яркого света. И тут мне представилось, что не молнии сверкают перед моими глазами, а сама жар-птица летит в высоком небе…

Я напряг последние силы и громко сказал:

— Глядите! Глядите все: жар-птица прилетела! Птица счастья!

1940—1970 гг.