Кузнец Песен

Дед Елеська, усевшийся на траве со скрещенными ногами, говорит словоохотливо, обращаясь сразу ко всем:

— Три раза ездили за ним на Епифанову ферму, да, вишь, все занят был. Теперь, как стало ему посвободнее, он и приехал, — старик кивнул на караулку.

— Хороший он человек, и умница большая, — сказал Степан Иванович. — Главное, дело свое любит и хочет, чтобы каждый мужик жил в достатке.

— Он научит нас тому, что в книгах вычитал, — добавил Иван: — как лучше пахать, как сеять, как скот содержать. Чтобы все делать не как-нибудь, а по науке. Если хочешь жить зажиточно, надо слушать, что умные люди советуют.

— Хочешь! Мало ли, что ты захочешь! — хмуро перебил его горбатый мужик из Мустаева. — Я вот, может, хочу каждый день блины с маслом лопать. Только никогда этого не будет, чтобы у людей был одинаковый достаток. Пальцы на руке — и то разные.

— Какой уж тут достаток! — сказал Андриян Руш. — Не до жиру, быть бы живу. Поучили бы нас, как на малом клочке нашей тощей землицы свести концы с концами, и то бы спасибо.

Из разговора мужиков я понял, что они ждут какого-то человека с Епифаньевской фермы, расположенной в нашем волостном селе. Это показательная ферма земства. Ее основателем был Епифаний Гусев, страстный пчеловод и садовод. На всю Россию прославился этот энтузиаст ульями своей системы, и хотя он давно умер, его имя сохранилось в названии фермы, известной на всю Вятскую губернию.

Мужики еще долго спорили бы, но тут в дверях караулки показался рослый черноусый мариец в вытертом солдатском мундире с медными пуговицами — Алексей Казанцев. Вместе с ним на крыльцо вышел староста и незнакомый мне русский.

Все разговоры смолкли, и староста объявил, что сход собран по очень важному делу: разговор пойдет о том, как надо обрабатывать землю.

Мне стало смешно. Да у нас про это знает любой сопливый мальчишка. С малых лет он видит, как отец пашет сохой, боронит и кидает в борозды семена, черпая из лукошка полными горстями. Знает он и то, что именно посеяно на том или ином клочке земли. Спутать трудно: кроме ржи, овса, гречихи и гороха у нас ничего не высеивалось. Правда, на задах, за гумнами, сеяли еще коноплю. Но это считалось чуть ли не огородом.

— Вот, пусть Алексей скажет, — кивнул староста на отставного подпрапорщика. — Он мужик бывалый, он и агронома с Епифаньевской фермы привез.

Алексей шагнул немного в сторону, чтобы мужикам был лучше виден стоявший рядом с ним агроном.

— Вот, мужики, Алексей Агафонович Заболотский. Он человек ученый, дело свое знает хорошо. Мы тут кое с кем из вас уже додумались до того, что надо бы перейти с трехполья на многополье, тогда и урожайность повысилась бы. Еще хорошо бы совместно купить машину. Вот пусть он нам и расскажет, как лучше приступить к такому делу.

Мужики молча и согласно закивали головами, мол, отчего не послушать, пусть говорит.

Агроном, высокий, еще нестарый мужчина с рыжеватой бородкой, был одет в поддевку, на ногах блестели начищенные сапоги. Он приветливо оглядел мужиков и заговорил чуть глуховатым голосом, выговаривая слова на вятский манер.

Он говорил о том, что пора переходить от трехполья к девятиполью, о том, что необходимо сеять клевер, мол, это даст большую экономическую выгоду, потому что клевер — это прекрасный корм для скота, и деньги на обзаведение машиной. А машину купить необходимо, надо собрать деньги со всех жителей деревни. Вообще, если взяться всем миром, дружно, то многое можно сделать, было бы желание.

Русскую речь агронома Алексей Казанцев тут же пересказывал мужикам по-марийски, кое-что добавлял от себя, приводил конкретные примеры из быта своей деревни.

— Вот мы, мужики, никак концы с концами не сведем, — возбужденно говорил он, — а взять хотя бы Данию. Там земледельцы давно перешли на многополье, сеют клевер, разумно ухаживают за скотом, используют машины — вот и гребут деньги лопатой, всю Европу снабжают своим сыром-маслом.

Но тут его перебил дед Елеська:

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Что толковать: и от девяти полей я бы не отказался, и машина пусть бы за меня работала, только откуда они у меня возьмутся, эти поля? И машину купить — карман у меня с дырой, нет в нем ни гроша.

Следом за Елеськой зашумели и остальные:

— Где это видано, чтобы траву сеять?

— Чего ее сеять? Она и сама растет.

— Больно умны стали: хотят бога силком заставить хлеб давать.

Агроном попытался было вставить словечко, но его уже никто не слушал, а лавочник крикнул со злобой:

— Да что он может знать, этот грамотей? Мы с малых лет за сохой ходим, а он ее, небось, и в глаза-то не видел, а еще учит нас, как пахать да как сеять!..

Много лет спустя я узнал, что агроном Заболотский, приезжавший к нам на деревенскую сходку, был отцом известного советского поэта Николая Заболоцкого. Он родился в крестьянской семье и с детских лет был приучен к труду. Выучившись, он продолжал жить интересами деревни. И в холод и в дождь разъезжал он по марийским селениям. Ему казалось, что стоит лишь ввести некоторые полезные новшества в ведение хозяйства каждого марийца, как жизнь сразу наладится, дела у крестьян пойдут в гору. Но голодная, нищая деревня не хотела никаких новшеств. Да у нее и сил не было затевать что-то новое. Больше половины мужиков в нашей волости страдало от безземелья, даже подати были для них тяжким бременем. Что касается кулаков, то они и безо всяких новшеств жили в довольстве и достатке. Шоркенерские богатеи десятками подвод везли хлеб на вятские пристани — в Кукарку или Русский Турек. Везли не только свой хлеб, но и скупали его за бесценок у безлошадных крестьян.

В тот вечер сходка так ничем и закончилась. Зажиточные мужики выкрикивали что-то заносчивое и злобное. Бедняки слезно жаловались на свою судьбу. Горбатый мужик полез на богатеев чуть ли не с кулаками. Дед Елеська громко возмущался размерами своего нищенского надела. Мой брат Иван среди общего гвалта вскочил с бревен и сцепился со старостой, требуя, чтобы ему дали надел, тогда бы и ему, мол, не приходилось бы искать заработка на стороне. Алексей Казанцев растерянно стоял среди орущих мужиков, не зная, что делать. Он многого, ждал от сегодняшней сходки, надеясь, что мужики обрадуются его предложению объединиться для лучшего ведения хозяйства, на деле же вышло, что никто этого не хочет. Смущенно молчал агроном. Ему не впервой приходилось слышать подобные споры, и он думал с тоской: «Неужели так и не удастся сделать ничего доброго для этих людей? Когда же они, наконец, поймут, в чем их счастье?»

Мы со Степкой во время сходки не проронили ни слова. Мне по душе пришлись слова агронома и отставного подпрапорщика. Но в то же время я хорошо понимал беду безземельного крестьянина. Было бы это в моих силах, я бы каждого наделил землей, бери, сколько нужно! Но это только мечты…

Когда мы возвращались домой, Степка сказал с сожалением:

— Не поняли наши мужики ничего из того, что говорил им агроном.

— Неграмотные, вот и не разбираются, — как бы оправдывая односельчан, сказал я.

На мосту нас обогнал тарантас. В тарантасе, понуро сгорбившись, сидел агроном. На козлах восседал дед Елеська — на буланой лошади богача Миклуша он вез гостя обратно домой, в Сернур.

Заболотский хмуро оглядывал соломенные крыши домов, тощие покосившиеся изгороди вокруг построек. В нашей обезлесевшей стороне даже путной доски сделать не из чего. Агроном из Сернура впервые видел нашу деревню, и, должно быть, невеселые мысли приходили ему в голову.

А за рекой еще долго шумели и спорили не желавшие расходиться мужики. Да и спустя несколько дней то тут то там возникали разговоры все о том же, мужики ругали ни в чем не повинного агронома: ругали, правда с оглядкой, и власти…

К концу лета Иван закончил дом. За рекой, на пригорке встала небольшая изба о двух окошках. Ни сеней, ни амбара или сарая Иван так и не осилил.

Не дали ему и земли.

Собрав урожай с отцовского поля, которое он засеял этой весной, и поделив новый хлеб с матерью, Иван увидел, что ему не прокормиться с женой зиму, и подался в город на заработки. Месяц спустя прислал письмо. Устроился он в Уржуме, работает по печному делу.

Когда Иван только еще собирался в город, я чуть не со слезами упрашивал его взять меня с собой. Мне хотелось повидать дальнюю сторону, а еще мечталось, что в городе я сумею заработать какую-никакую копейку, чтобы мать не билась в безысходной нужде. Но брат сказал сурово:

— Тебя там только и не хватало. Думаешь, в городе тебя калачами с маслом кормить станут? Нет, сперва намаешься всласть да волком навоешься, прежде чем удастся куда-нибудь к месту пристроиться. Учиться тебе надо.

Брат уехал, я поступил в Сернурское двухклассное училище.

Училище размещалось в деревянном двухэтажном здании. Под самыми окнами проходил Уржумский тракт. По нему, скрипя колесами и громыхая на ухабах, проезжали мужицкие телеги, раз в день, заливаясь колокольчиком под дугой, пролетала почтовая тройка. Брели с котомками пешие путники.

Неподалеку от училища широко разлились запруды водяных мельниц, позади здания, на горе, виднелась старая березовая роща, когда-то она считалась священной. Все село тонуло в зелени: что ни дом, то сад, деревья росли вокруг больницы и возле церкви.

Поначалу мы со Степкой каждый день бегали из дома в село, а после уроков возвращались в свою деревню. Но вот зачастили осенние дожди, дороги развезло, и мы от воскресенья до воскресенья стали оставаться в Сернуре. Степкин дед, служивший сторожем при церкви, пустил нас в свою сторожку, сказав:

— Живите, в тесноте да не в обиде…

Старый Карп всегда занят каким-нибудь делом: то он метет церковный двор, то таскает в церковь дрова и топит печи, то исполняет какую-нибудь работу в хозяйстве отца благочинного.

Чтобы хоть как-то отблагодарить доброго старика за приют, я старался ему помочь, колол и таскал дрова, подметал в церкви пол, ухаживал за скотиной благочинного.

Вечером, когда на улице становилось темно, уютно было в дедовой сторожке. Старик зажигал подвешенную к потолку керосиновую лампу, мы со Степкой забирались на полати и начинали по очереди читать вслух. Дед Карп усаживался на широкую лавку возле стола и внимательно слушал чтение.

Частенько бывало, что в сторожке останавливались на ночлег богомольцы, пришедшие в село из окрестных деревень, или прохожие, бредущие куда-то в дальние монастыри. Они тоже с интересом слушали мирские книги.

С каждым днем я все лучше узнавал русский язык. Если встречалось неизвестное слово. Степка или дед растолковывали мне его.

Местные марийцы относились к старику уважительно, частенько шли к нему за разными житейскими советами и прежде, чем обратиться с какой-нибудь просьбой к волостному или благочинному, обсуждали свое дело с Карпом. Он был грамотен, хорошо знал порядки и немало повидал на своем веку.

Когда мы перечитали все книги, которые нам давали для внеклассного чтения в школе, старик устроил так, что нам стали выдавать книги в волостной земской библиотеке. За долгую зиму мы прочли много книг: «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Принц и нищий», «Робинзон Крузо», «Хижина дяди Тома», «Потемкин на Дунае». В земской библиотеке оказалось несколько брошюр из серии «Как люди на белом свете живут». Эти книжки назывались по именам народов: «Турки», «Испанцы», «Чехи, поляки, русины», «Швейцарцы», «Итальянцы». Мы со Степкой с жадным любопытством рассматривали картинки в этих книжках, удивляясь, как чудно, не похоже на сернурцев, одеваются жители разных стран. Вот поляки в кунтушах, в четырехугольных конфедератках; вот турки в широких шароварах, в фесках с кистью; немцы в тирольских шляпах с петушиным перышком; испанцы в расшитых узорчатых жилетах… Жизнь незнакомая, удивительная…