Портрет лива в Старой Риге

Цезарь смотрит на нее.

Преподавательница!

Ц е з а р ь. Не так ли? И учит детей, в советской школе… Я вам на всякий случай подскажу — как бы чего не вышло, не так ли? — подскажу, как позвонить в ту школу, в учебную часть, двадцать два — тридцать пять… или нет, чего там в учебную часть, лучше уж прямо в Министерство просвещения — двадцать два — девяносто семь — тридцать пять! Телефон работает как зверь, сам его недавно исправил, так что… Повторяю: двадцать два — девяносто семь…

А н и т а. Бог мой, будет ли этому конец…

Ц е з а р ь. Преподавательницу зовут Дайна Бобровская, отметьте себе… Она прекрасный человек и давно уж не верит в аистов… как некоторые… (Копирует Аниту.) «Бог мой, будет ли этому конец!»

А н и т а (Белле). Ваше имя… простите…

Б е л л а. Белла.

А н и т а. Как, по-вашему, Белла, который сейчас может быть час?

Б е л л а (смотрит на часы и кивает). Юлис! Слышишь, что тебе говорят? Сейчас…

Ц е з а р ь (перебивает ее). Я должен добиться ясности, Белла.

Б е л л а. Ты совершенно прав, я разве что говорю, но сейчас ночь, пойми, и…

Ц е з а р ь. И лед идет, я понимаю… На Даугаве лед идет… Кружась, так сказать… Белла! Я тебе рассказывал, что я работаю монтером на телефонной станции?

Б е л л а. Рассказывал, но сейчас надо попрощаться, потому что скоро утро, как ты не можешь этого понять, и нельзя здесь оставаться, потому что… Юлис!

Ц е з а р ь. Одни в свободное время увлекаются спортом, другие мастерят что-нибудь… Янис, например, переделывает старый «Москвич» в моторку…

Б е л л а. Я знаю, но…

Ц е з а р ь. Я техникой занимаюсь на работе, да фактически и спортом тоже… вверх-вниз по лестницам шестиэтажных домов в центре города, не знаю сколько раз в день…

Б е л л а. Ты рассказывал…

Ц е з а р ь. Наверно, потому я и начал интересоваться…

Б е л л а. Ты и это мне рассказывал, что ты начал интересоваться песнями и собираешься изучить репертуар Эдит Пиаф и Пита Сигера, потому что они действительно поют от души и…

Ц е з а р ь. Верно, Белла! (Поет.) «На рассвете покину я Кларксдейл, чтобы больше сюда не вернуться…»

Б е л л а. Ну видишь, как хорошо!

Оба идут к двери.

Ц е з а р ь (останавливается). Нас пригласили выступить на концерте вместе с немецкими моряками, это большая честь. Песни прослушал художественный совет клуба, никому они не показались ни банальными, ни фривольными, ни… не знаю уж, какими еще… порнографическими, о господи! Никому, ясно? И тут является она. Анита Сондоре. Тонкий ценитель, знаток и… и эстет — не думайте, что мы не знаем иностранных слов… знаем, и не такие еще… Что вы искали во Дворце культуры, эстет? Сидели бы себе спокойно со своей любимой камерной музыкой опус номер такой-то и продолжали бы вязать крючком. А?

А н и т а. Белла…

Б е л л а (кивает). Юлис…

Ц е з а р ь. Вязать крючком, ясно? Крючком! Или на спицах!

А н и т а. Я буду вынуждена позвонить в милицию.

Б е л л а. Юлий, ты слышишь?

Ц е з а р ь. Слышу… Звонить — это она умеет, да еще как! Еще как! Когда она досыта назвонится куда только можно, ей, должно быть, становится легче… Чего только не насмотришься, бывая в разных квартирах! На улице Аудею{8}, например, живет одна бывшая монашка, которая по ночам звонит по чужим телефонам и, если слышит мужской голос…

Анита идет к двери.

Б е л л а. Она и правда возьмет да позвонит…

Ц е з а р ь. Интересно, как? По прямому проводу через электрический утюг?

Б е л л а. Юлий!

Ц е з а р ь. Успокойся. Телефонов в этом районе еще нет.

Б е л л а (Аните, которая остановилась на полдороге). Ну что с ним делать?

А н и т а. Хотя бы увести в другую комнату.

Б е л л а. Идем.

Ц е з а р ь. Ей не по вкусу наши песни…

Б е л л а. Ну и что такого? (Постепенно начиная терять терпение.) Мне тоже иной раз не нравится то, что нравится всем, и наоборот! Как можно требовать, чтобы одно и то же всем нравилось в равной степени? Такого никогда не было и не будет. Ты просто… (Аните.) Не так ли? Вам не нравится, хорошо, и что такого? А в нашем доме, наоборот, все в полном восторге. Тетя Кристина, например, после нескольких эстрадных концертов заявила, что теперь ее на аркане не затащишь — конечно, потом она забывает и снова идет, — но когда мы тащились из Дворца культуры ВЭФа в свой Гризинькалн{9}, она всю дорогу радовалась и повторяла, что давно ее так не захватывало и…

Ц е з а р ь. Тебе она сказала! Кому еще?

Б е л л а. Кому? Всем!

Ц е з а р ь. Всем, как же… В молочной Гризинькална… Директору клуба она сказала? В Дом народного творчества позвонила? В редакцию «Падомью Яунатне»{10} написала? Тетя Анита Сондоре наоборот… Понятна разница? Одобрение сотен людей нигде не зафиксировано, а не понравилось одной старой деве — на весь мир слыхать… гремит как дырявый чайник, привязанный мальчишками к кошачьему хвосту…

Б е л л а (Аните). Извините, пожалуйста. Юлий, я тебя вполне серьезно и убедительно прошу, возьми пиджак и пойдем. Нельзя же так. Потом тебе самому будет неловко вспомнить, поверь мне, а зачем тебе это нужно?

Ц е з а р ь. Не так ли?

Б е л л а. Идем.

Ц е з а р ь. Не так ли?

Б е л л а. Юлис!

Ц е з а р ь. Иду, иду… (Встает.) Иду! (Поет.) «Чтобы больше сюда не вернуться!»

Б е л л а. Ну видишь, как хорошо.

Ц е з а р ь. Только обожди немного, договорились? Я чувствую, что сейчас мне необходим, знаешь, душ или что-то в этом роде. (Берет пиджак и уходит.)

Б е л л а. Мужчины, стоит им выпить — скажу я вам, одно недоразумение. Какой-то кошмар.

А н и т а. Вы давно знакомы?

Б е л л а. С Цезарем? Две недели.

А н и т а. Две? Недели?

Б е л л а. Ну да. Я пришла в клуб в качестве аккордеонистки, начала аккомпанировать двойному квартету, и мы познакомились. Почему вас это так удивляет?

А н и т а. Две недели, вы сказали… Непостижимо.

Б е л л а. Почему?

А н и т а. Когда вы ему застегивали крахмальный воротничок и приводили в порядок галстук, вы делали это так… и он позволял вам… будто это происходило уже тысячу раз и не один год…

Б е л л а. Просто его мысли были где-то далеко. Бывает же так… Мне, например, на агитпункте надо было аккомпанировать солисту, который пел «Подмосковные вечера», а я начала вступление к песне «Я шагаю по Москве», кошмар, а все потому, что мои мысли были заняты «Я шагаю по Москве», которая мне нравится гораздо больше… Кошмар!

А н и т а. Между вами и Цезарем в тот момент была такая идеальная гармония, словно…

Б е л л а. Вы все еще об этом!

А н и т а. Я бы никогда не смогла так поправить кому-то галстук или смахнуть с плеча пылинку… легко и спокойно, как бы между прочим… Никогда. Никому. Даже самому близкому человеку. Когда мне хотелось это сделать, я сейчас же думала, как он это воспримет и правильно ли поймет, а тогда бывает уже слишком поздно, потому что возникает натянутость и… (Умолкает, сообразив вдруг, что зашла в разговоре слишком далеко.)

Б е л л а. И вам уже не хотелось…

А н и т а. Не знаю, почему я об этом заговорила… Может, потому, что вы сказали — «на Даугаве идет лед»…

Б е л л а. Кружась! Куски льда при лунном свете блестят и мерцают как не знаю что, просто серебро, скажу вам, а вода в реке черная-черная… Захватывающе. Как в кино.

А н и т а. Есть два времени года, когда меня охватывает тревога, и одно из них — ледоход на Даугаве.

Б е л л а. А…

А н и т а. Второе?

Белла кивает.

Когда лебеди из Эстонии, — а может, из Финляндии, не знаю, — когда северные лебеди летят осенней ночью через залив.

Молчание.

Б е л л а. Вам правда не понравилось «У Янтарного моря»?

Анита отрицательно качает головой.

Я и от других слышала, что это банально и избито. Возможно, но для такого коллективного пения, — как сегодня вечером, не на эстраде и не на концерте! — она, по-моему, все-таки чем-то очень подходит. Такая складная, плавная… Иной раз я даже думаю, почему она не надоедает, тогда как другие, в свое время довольно популярные песни давно опротивели, правда, — хотя бы «Мама, милая мама», бррррр… И интересно, почему никогда не надоедают народные песни, которые каждый с детства знает наизусть. «Вей, ветерок», «Ты куда летишь, мой ястреб»… Вы же меня не слушаете.

Анита, оторвавшись от своих мыслей, вопросительно смотрит на Беллу.

Где вы были?

А н и т а. На палубе яхты…

Б е л л а. И… летели лебеди?

А н и т а. Яхта стояла между островом Рухну{11} и берегом, потому что ветер стих и паруса обвисли. Наступила ночь, появились звезды… одна за другой, блестящие осенние звезды… и над нашими головами летели красивые птицы, как во сне.

Б е л л а. На палубе вы были вдвоем? Извините.

А н и т а. Вдвоем, но…

Возвращается Ц е з а р ь — причесанный, в распахнутом пальто, неся аккордеон и футляр к нему.

Ц е з а р ь. Белла, одевайся.

Б е л л а уходит.

(Садится в кресло и открывает футляр, чтобы уложить туда аккордеон, но, взглянув на Аниту, забывает о своем намерении.) Я, вероятно, сказал… сказал что-то, чего можно было и не говорить.

Молчание.

Ваш отзыв попал ко мне в руки только сегодня, после обеда. Читаю, а перед глазами всплывает зал Дворца культуры ВЭФа, набитый до отказа, помните, моряки и девушки даже стояли… Мы, конечно, дрожали, да, но было как-то… тепло, публика уже со второй песни была с нами на дружеской ноге, аплодировала, смеялась, просила повторить… Вы, сочиняющая отзыв, сидели там же. В том же самом зале. В тот же самый вечер. Странно, думаю я, читая. Странно.

А н и т а. Ничего странного, товарищ Калнынь. Дешевые аплодисменты льстят самолюбию, тогда как серьезная критическая оценка раздражает. Это известно.

Ц е з а р ь. Да?

А н и т а. Разве я и в самом деле должна объяснять вам, как сегодня следует относиться к критике?

Ц е з а р ь. А если и в самом деле?

А н и т а. К критике прежде всего нужно внимательно прислушиваться. Даже если она несправедлива, что иной раз возможно, тем не менее…

Ц е з а р ь. Ага! «Дышите глубже»… Так ведь опыта не хватает, товарищ Сондоре. Профессионалы, о которых пишут в газетах, наверняка дышат глубже и проглатывают, не моргнув, так сказать, глазом… со всеми потрохами…

А н и т а. Товарищ Калнынь!

Ц е з а р ь. Со мной ведь это случилось впервые, а вы представляете, что это за ощущение? Бывают такие типы, лишенные чувства юмора… Ты рассказываешь ему анекдот. Он смотрит на тебя во все глаза и спрашивает: «Что вы этим хотели сказать?» Ты совершенно смущен и краснеешь, потому что другие, кому ты рассказывал, смеялись до упаду… Ты чувствуешь себя страшно неловко, готов сквозь землю со стыда провалиться… «Что вы этим анекдотом хотели сказать нашей молодежи?»

А н и т а. Чувство меры, товарищ Калнынь, не рекомендуется терять даже при дерзостях.

Ц е з а р ь. Вы думаете?

А н и т а. Вашу недавнюю грубость хоть в какой-то мере извиняет опьянение.

Ц е з а р ь. Да?

А н и т а. Допустим, я осталась слепа и глуха к скрытым достоинствам ваших песен. Допустим. Но не оцениваете ли вы сами их слишком высоко? И вдобавок себя как поэта? Мания величия, должно быть, унаследована вами от родителей — я еще не слыхала, чтобы кто-нибудь давал своему сыну имя Цезарь, по крайней мере в Латвии… сомневаюсь, что это имя вообще можно найти в календаре… За кого вы, в конце концов, себя принимаете? За новоявленного пророка? Пять-шесть заурядных эстрадных песенок, написанных с чужой помощью… Вы окончили одиннадцать классов{12}, отслужили в армии и приобрели специальность монтера, — прекрасно, но разве сегодня этого достаточно, чтобы стать поэтом? Композитором? Ваша речь вульгарна, ваше поведение несносно, вы пьете, дружите с… (Осекается, потому что возвращается Белла, в пальто, с косынкой в руках.)